Генерала Маркова полк потерял до 2000 человек. Пополнений получил до 1000 человек и закончил бои в составе около 1500 штыков, имея в ротах от 40 до 120 штыков. Понес потери и 1-й артиллерийский дивизион.
Во всех операциях принимала участие и 1-я Инженерная рота. Она несла охрану тыла дивизии, исправляла железнодорожные пути, мосты. Ее железнодорожный взвод обслуживал связь, заведовал движением поездов, действовал на вспомогателе «Офицер», а со взятием Армавира формировал еще два вспомогателя, вооруженных пулеметами, которые принимали участие в последующих боях.
Армавирские бои произвели сильнейшее впечатление на участников своей жестокостью и крайним упорством, проявленным противником. Они заставили еще раз признать, что победа над большевиками не будет легкой и скорой, т. к. они могут хорошо организовать свою армию, внести суровую дисциплину и даже поднять ее дух, хорошо руководить боевыми действиями и проявлять быстрые и инициативные решения.
Из всего этого плюс всегда подавляющая численность противника напрашивались выводы. В них, собственно, ничего нового не было, но они не могли не наводить на мысль, что все нужное для победного боя должно быть качественно и практически доведено до крайней степени совершенства. Какого? Для марковцев есть пример: генерал Марков!
Армавирские бои, в сущности, не дали марковцам славы блистательных успехов и побед. Они не выдвинули ни одного лица, которому можно было бы приписать что-либо выдающееся. Полковник Тимановский? Он был для всех высоким авторитетом, но роль его в лобовых атаках невольно становилась бледной. В разговорах стало часто упоминаться имя полковника Булаткина как храброго и распорядительного начальника, но – и только. О других не говорили. Совершенно незаметно для всех было имя нового командира полка, генерала Ходак-Ходаковского, георгиевского кавалера, сравнительно молодого. Его мало кто видел, а если и видел, то не знал, что он командир полка. Он был ранен за Армавиром, и имя его совершенно забылось. В полк он уже не вернулся.
У марковцев был славный день, когда они взяли Армавир. Но этот успех – исключительно успех всех их, каждого из них.
По окончании боев у Армавира марковцы узнали, что во временное командование полком вступил полковник Наркевич, командир 3-го батальона с Новочеркасска. О нем заговорили. Ничем он не выдавался, разве только своим, как говорили, «суворовским», точнее, самым простым солдатским видом. Даже его верховая лошадь напоминала «водовозную клячу». Был он без всяких претензий во всем решительно. К нему, между прочим, никто добровольно не хотел идти адъютантом. Но его все глубоко уважали: деликатный со всеми, спокойный; распоряжения его, хотя и не были энергичны, но всегда толковы и отдаваемы со знанием и пониманием обстановки; а был он всегда в передовой линии. Назначение его командиром полка всеми было молчаливо принято.
Ставропольские бои
В тот день, 13 октября, когда был взят г. Армавир и наступил перелом в тяжелых боях у этого города, Ставропольская группа красных, перешедшая в наступление, подходила к г. Ставрополю и на следующий день, 14 октября, взяла его. Части Добровольческой армии, бывшие в этом районе, едва сдерживали продвижение красных. А через несколько дней к Ставропольской группе противника присоединилась и вынужденная отойти к ней и Армавирская их группа. Собравшиеся таким образом огромные силы их представляли для Добровольческой армии не только серьезное препятствие к освобождению Северного Кавказа, но и сильную ей угрозу.
Ликвидация этой Красной армии и стала первой и неотложной задачей для Добровольческой армии, для выполнения которой пришлось направить почти все ее дивизии и отряды, не только принимавшие участие в армавирских боях, но и формирующиеся. Конец боев у Армавира без промежутка во времени перешел в начало новых боев.
25 октября части конной дивизии генерала Врангеля заняли на восточном берегу р. Кубани, к юго-востоку от Армавира, станицу Николаевскую, куда по железной дороге 26 октября были перевезены 2-й и 3-й батальоны генерала Маркова полка. 1-й его батальон, стоявший в эшелоне на ст. Овечка, пошел туда походным порядком и остановился вместе с Кубанским стрелковым полком, не доходя до станицы, в с. Голицыно.
Грустное впечатление производили и станица и село, сильно разграбленные красными. В них частям пришлось удовольствоваться лишь теплом, потребность в котором стала остро чувствоваться.
27 октября оба полка сосредоточились в станице, под прикрытием одного батальона, ставшего в хуторе Надзорный.
Вечером этого дня было сообщено, что утром 1-я дивизия выступает в ставропольском направлении и предстоит атака сильной позиции противника. Говорилось о Недреманной горе. В первый раз за походы произносилось слово «гора». Ну, что ж? Атакуем и гору! Сильно изменившийся рельеф местности, ставший гористым, перерезанный глубокими балками с крутыми скатами, наводил на мысль, что теперь вообще придется иметь дело с горами.
28 октября. Из станицы Николаевской полки выступили рано утром, и туман, однако, быстро рассеивался. Дорога шла по балке, вдоль железной дороги на Ставрополь, и так на протяжении верст 6–7, пока балка не влилась в широкую поперечную долину.
– Недреманная гора! – передали от головы колонны.
Искать ее не пришлось: она стояла немного вполоборота направо, верстах в 3–4, огромным темным массивом, возвышающимся над окружающей местностью, вершина которой была покрыта облаками, а влево она спускалась двумя четкими, довольно длинными террасами с крутыми скатами. При мысли, что придется атаковать эту гору, у всех захватывало дыхание.
Выйдя в долину, полки разошлись: Марковский пошел в направлении прямо на гору, Кубанский – свернул влево по долине, куда сворачивала железная дорога, имея задачей обойти гору.
Задача марковцам атаковать гору: одним батальоном ее более возвышенную террасу; другим – более низкую; третий в резерве за левым флангом полка; предварительно им сбить противника с небольшой высоты предгорья. И только получив эту задачу, марковцы заметили предгорье. Итак – двойная атака!
Батальоны тронулись, на ходу разворачиваясь в боевой порядок. Пройдя с версту, цепи полка стали обстреливаться ружейным огнем. Они шли безмолвно. Но вскоре красные стали оставлять свою передовую позицию.
Цепи поднялись на край долины. Перед ними теперь простиралась ровная поверхность, протяжением в полверсты, за которой начинался уже массив горы, на террасах которой ясно виден противник, сидевший в окопах. Цепи шли дальше под пулеметным и ружейным огнем с горы и под фланговым, слева, артиллерии. Они ускорили движение и неожиданно для себя оказались, подойдя вплотную к горе, перед глубоким обрывистым оврагом, с голым каменистым краем. Нужно было смотреть вниз, чтобы видеть дно оврага, и нужно было высоко поднять голову, чтобы видеть гребень горы. Сверху сыпались пули, и марковцы поспешили спуститься в овраг.
Спустились они, совершенно расстроив свой порядок, очутившись на извилистом дне, среди камней и перед каменистым, местами отвесным противоположным краем оврага. Выбраться из него на скат самой горы потребовалось время. К счастью, скат, несколько выпуклый, скрывал цепи от наблюдения противника, что давало возможность привести себя в порядок, установить связь вправо и влево, насколько этот было возможно. 2-й батальон оказался разрезанным каменистой промоиной, шириной до 100 шагов. Связь с 1-м батальоном, даже зрительная, не могла быть установлена, т. к. их разделял выступавший каменистый гребень.
Тем не менее цепи двинулись вперед. Подыматься было чрезвычайно нелегко: скат горы имел наклон не менее 45°, местами он был из голого камня, причем камни срывались из-под ног и с грохотом катились вниз. Нужно было идти или зигзагами, или боком. Так пришлось подниматься шагов 100, пока впереди идущие не сообщили, что виден противник. Дальнейший подъем стал еще более тяжелым, во-первых, потому, что противник заметил приближавшихся к нему и начал стрелять, а во-вторых – чтобы все же ближе подойти к нему, пришлось идти уже не во весь рост, а согнувшись, а затем перейти и на движение ползком. До красных все еще оставалось не менее 100 шагов – расстояние при таковом подъеме непреодолимое для прямой атаки и тем более потому, что она неизбежно должна была привести к штыковому бою. Уверенность в успехе пропадала, и… марковцы остановились. Ко всему стало темнеть. А через короткое время было передано приказание: отойти под гору и ждать распоряжений.
Цепи стали сползать вниз. Спуск оказался не менее трудным, чем подъем.
Вдруг по ним негромким, но восторженным голосом пронеслось:
– Смотри! Эльбрус!
Цепи остановились и как зачарованные смотрели туда, где на темном фоне далекого горизонта, заканчивающегося темной, зубчатой стеной, выделялась еще освещенная солнцем и блестевшая белым, слегка розоватого оттенка снегом, всем по географии известная двуглавая вершина Эльбруса. Какая красота! Вот он, Кавказский хребет, почти во всю свою длину! Не видно лишь восточного его края, скрытого вершиной Недреманной горы. А до него – тени возвышенностей, огни во многих пунктах… Взоры наблюдающих, наконец, подошли к их горе: под горой совершенно темная полоса долины и черная черта оврага…
Роты спустились в овраг. Тянуло сырым, холодным ветерком. Марковцы группами расположились под утесами, чтобы спастись от пронизывающего ветра, заставлявшего быстро остывать их разгоряченные подъемом и спуском тела. Что же дальше? Очевидно, наступление дивизии, и не только на их участке, не увенчалось успехом, и, следовательно, наутро должно быть повторение. И опять лезть на гору и штурмовать ее, если не будет найдено иное решение?
– Ну и гора! – говорили все, нетерпеливо ожидая новых приказаний.
Наконец они пришли: частям оставаться на месте и выслать людей за получением пищи. Одно – малоутешительное, другое – вызвавшее оживление: все засуетились, заговорили громче, застучали котелками. На 10 человек уходило за пищей двое. Уходящих напутствовали: