Марксистская философия в XIX веке. Книга вторая (Развитие марксистской философии во второй половине XIX века) — страница 4 из 19

Развитие Ф. Энгельсоммарксистской философиив работах конца 70-х – 80-х годов

1. Разработка Ф. Энгельсом методологических проблем антропогенеза и первобытной истории

Необходимость придания диалектико-материалистическому мировоззрению теоретической целостности и полноты предполагает его эффективное применение не только собственно к объяснению настоящего и предвидению будущего, но и к анализу далеких глубин истории, начиная с зари человечества и первых ступеней классово-антагонистического строя. Без познания прошлого познание настоящего и будущего невозможно. Важнейшее место в осуществлении этой задачи занимают работы Ф. Энгельса «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» (1876) и «Происхождение семьи, частной собственности и государства» (1884).

Значение работы«Роль труда в процессепревращения обезьяны в человека»в развитии марксизма

Эта работа Энгельса, написанная, по всей вероятности, в середине 1876 г., была задумана первоначально как введение к более обширному труду, который автор предполагал вначале назвать «Три основные формы порабощения», а затем «Порабощение работника. Введение». Именно этим объясняется многосюжетность небольшой по объему, но чрезвычайно содержательной статьи Энгельса. Замысел написать специальную работу о формах порабощения остался нереализованным, и Энгельс в оставленном им оглавлении «Диалектики природы» дал написанной вводной части работы о порабощении тот заголовок, под которым она известна сегодня. Этот очерк был включен Энгельсом в состав материалов к «Диалектике природы».

Обращение Ф. Энгельса к проблематике происхождения человека и общества было стимулировано научными открытиями в биологии и развернувшейся вокруг них острой идейной борьбой. В очерке «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» рельефно проступает идея, являющаяся стержневой для «Диалектики природы», – идея взаимосвязи форм движения материи, «включенности» низших форм в высшие, их несводимости друг к другу. Идея Энгельса об отсутствии в природе резких разграничительных линий и абсолютных скачков получила блестящее подтверждение при анализе генетической связи животного мира и человеческого общества.

Исследование Ф. Энгельсом этой проблемы имело в то время очень актуальную методологическую значимость.

В третьей четверти XIX в. на стыке биологических и социальных наук сложилась очень острая ситуация. Доказательство животного происхождения человека произвело эффект взрыва в научных и мировоззренческих представлениях того времени. Резко встал вопрос о «рубеже» между животным и социальным мирами, о характере их связи и возможности отыскания переходных форм. Уже сама постановка этих вопросов была шагом вперед, ибо до этого в научной литературе либо абсолютизировался экологический момент эволюции, либо же, наоборот, преувеличивался экологический аспект жизнедеятельности высших животных. Причем в обоих случаях в конце концов приходилось апеллировать к существованию некоей внеприродной силы как источника «высшей целесообразности». Так телеология смыкалась с теологией. Вместе с тем метафизическое мышление естествоиспытателей того времени колебалось между тезисом о «животной сущности» человека и положением о «социальности» животного мира.

Преодолев однолинейный детерминизм Ж.Б. Ламарка, Ч. Дарвин превосходно прояснил биологический аспект этой проблемы. Но исследовав собственно биологическую проблематику, Дарвин оставил в тени социальный аспект антропогенеза.

Энгельсу принадлежит заслуга подлинно научной разработки социального аспекта антропогенеза, причем в условиях, когда палеоантропология едва только зарождалась.

Энгельс убедительно доказал, что становление человека и общества суть диалектически взаимодействующие стороны единого процесса антропосоциогенеза. «…С появлением готового человека, – пишет Энгельс, – возник вдобавок еще новый элемент – общество» [1, т. 20, с. 490]. Это положило конец идеалистическим мифам о «бедном» одиноком дикаре, рано или поздно «догадывающемся» о желательности объединения с себе подобными.

Звеном, связующим антропогенез и социогенез, согласно марксизму, выступает труд в диалектическом единстве его материальных и духовных моментов, представляющий собой «первое основное условие всей человеческой жизни…» [там же, с. 486]. В своей работе Энгельс развивает одну из важнейших идей «Капитала» – мысль Маркса о том, что труд есть процесс изменения не только природы, но и самого человека. Труд есть также процесс порождения человека как рода. Эта небольшая статья до сих пор сохраняет огромное методологическое значение, будучи классическим примером эвристической роли диалектико-материалистического метода в познании непосредственно не наблюдаемых процессов.

Стадии антропогенеза

Развитие антропологической науки подтвердило правильность принципиальных моментов сформулированной Энгельсом идеи относительно взаимосвязи трех элементов в процессе перехода от обезьяны к человеку. Это – выработка способности к прямой походке, развитие руки и развитие мозга. При этом их развитие не было синхронным, будучи диалектически детерминировано изменениями в характере и структуре их взаимозависимостей. Различные этапы развития характеризуются опережающим совершенствованием именно того из трех элементов, который открывал новую ступень взаимодействия становящегося человека с природой и новые горизонты социальности.

Решающий шаг в процессе перехода от обезьяны к человеку заключался вначале в выработке прямой походки, что повлекло за собой определенные изменения скелета, строения черепа, органов зрения, двигательных центров мозга и т.д. Но главным было то, подчеркивает Энгельс, что «рука стала свободной и могла теперь усваивать себе все новые и новые сноровки…» [1, т. 20, с. 487]. Это был толчок ко второму этапу антропогенеза. Развитие руки как естественного орудия труда, с помощью которого начинается создание искусственных орудий, привело к тому, что с этого времени человеческая жизнедеятельность из пассивно приспособляющейся к среде превращается в активную деятельность, направленную на изменение самой этой среды.

Это дало толчок третьему этапу антропогенеза, развитию мозга, формированию его верхних отделов и лобных долей – субстратной основы речевого общения и обобщающего мышления, формирования языка как средства общения и аккумуляции опыта, как средства идеального орудия преобразования материального мира.

Многие исследователи, отвергающие идеалистический миф о божественном сотворении человека, все же продолжают метафизически акцентировать внимание только на одном из двух основных моментов антропосоциогенеза. Одни видят его исходный пункт в экологической сфере, в изменении среды и соответственно биологической, а затем и групповой организации антропоидов. Другие ищут причину разрыва антропоидов с животным миром лишь в сфере этологии, т.е. в формировании определенного образа жизни, в известной мере как бы навязываемого окружающей средой.

Главной мыслью очерка Энгельса является идея теснейшей взаимосвязи изменения среды и поведения населяющих ее высших антропоидов. Как причина и следствие они непрерывно переходили друг в друга, образуя сложную и многонаправленную структуру чрезвычайно длительного эволюционного процесса.

Становление трудакак специфически человеческогоспособа жизнедеятельностии ступени социогенеза

Силой, направляющей процесс морфологических изменений предковых форм высших антропоидов, явился труд. В каком смысле труд создал человека, если собственно труд сложился, как пишет Энгельс, именно только в процессе антропогенеза? Ведь именно труд, подчеркивает Энгельс, составляет «характерный признак человеческого общества, отличающий его от стада обезьян» [1, т. 20, с. 491].

Метафизическое мышление сегодня, так же как и во времена Энгельса, не способно вскрыть противоречивую природу труда, отыскать «намеки» на труд в животном мире и в то же время избежать биологизации этого социального феномена. В современной буржуазной литературе распространены концепции, либо игнорирующие роль труда в процессе антропогенеза (П. Тейяр де Шарден, А. Харди и др.), либо сводящие суть трудовой деятельности ископаемых форм высших антропоидов к чрезвычайно примитивной манипуляции материальными предметами, причем отбрасываются скрытые механизмы их коммуникативной деятельности и формирующейся рефлексии (Р. Лики).

Абсолютизация любого из указанных моментов искажает как социальную сущность человека, так и биологическую сущность животного мира. Например, З. Фрейд рассматривал человека как животное, «скованное» культурой, а К. Лоренц, подобно Ф. Ницше, считает современного человека лишь промежуточным звеном между животным и собственно человеком. Другая крайность – искусственная социализация отношений в животном мире, поиски там «классов», «собственности», «агрессии». Словом, либо социальные отношения человеческого общества «накладываются» на определенные явления животного мира, либо биологические механизмы этого мира трактуются в качестве стержня социальных отношений и движущих сил общественного развития. Поэтому для установления истины становится актуальным обращение к творческому наследию Энгельса, убедительно доказавшего, что труд, являясь фундаментальной основой всякой практики и ее главным видом, не только создал, но и продолжает непрерывно «воссоздавать» человека как общественное существо.

Энгельс развивает мысль о том, что труд в своих генетических истоках основан на специфических формах биологического приспособления высших животных к окружающей среде. Суть этой адаптации состоит в том, что жизнедеятельность организма может быть обеспечена не только пассивным, рефлекторным приспособлением к среде, но и активным изменением, преобразованием этой среды, чему на первых порах служит образование соответствующих инстинктов и естественных органов труда.

Источником человеческого труда, вероятно, является инстинктивный, животнообразный труд как особый вид биологической специализации, при которой адаптация к среде происходила через воздействие на среду. Энгельс воссоздает картину того, как предковые формы высших антропоидов встали на путь вначале эпизодического, а затем и систематического использования отдельных предметов природы в качестве дополнения к естественным органам обеспечения своей жизнедеятельности. Энгельс прослеживает, как эта деятельность изменяла морфологию предковых форм высших антропоидов, как новая форма приспособления привела к появлению охоты в качестве основного средства обеспечения жизни, а следовательно, к употреблению мясной пищи, способствующей ускоренному развитию мозга, и к развитию его сигнально-коммуникативных функций [см. там же, с. 492, 489].

Постоянное использование биологически бесполезных предметов природы в качестве средств обеспечения жизни постепенно приводило к выбору наиболее удобных и к исправлению найденных в природе «полуфабрикатов» и требовало ускоренного развития мозга. Словом, отбор и доделка естественных неорганических предметов перед непосредственным использованием их в качестве орудий труда открывали новую страницу антропогенеза. Постепенные количественные изменения на этом пути вели к качественному скачку, суть которого – создание искусственных орудий труда, прежде всего каменных. «Труд, – резюмирует Энгельс, – начинается с изготовления орудий» [там же, с. 491].

В этом пункте развития произошли изменения в соотношении доминировавших до сих пор биологических и качественно новых социальных закономерностей. Согласно современным представлениям, биологическая перестройка организма к этому времени в основных чертах уже завершилась, далее совершенствовалась уже лишь структура мозга при практически неизменной его массе. И именно отсюда берет начало развитие присущих человеку форм собственно социальности. Это – тот «перерыв постепенности» развития, тот рубеж двух периодов данного процесса, относительно которых можно говорить как «о естественном рождении человека в ходе биологической эволюции и „самопорождении“ человека в результате собственной предметной деятельности» [6, с. 21].

«Развитие мозга и подчиненных ему чувств, все более и более проясняющегося сознания, способности к абстракции и к умозаключению, – говорит Энгельс, – оказывало обратное воздействие на труд и на язык, давая обоим все новые и новые толчки к дальнейшему развитию. Это дальнейшее развитие с момента окончательного отделения человека от обезьяны отнюдь не закончилось, а, наоборот, продолжалось и после этого…» [1, т. 20, с. 490]. Совершенствовалась идеальная сторона труда. Развитие мозга, подчиненных ему органов чувств и целенаправленности сознания оказывало обратное воздействие на труд и на язык. В рамках второй сигнальной системы формируется качественно новый тип «орудий» труда – слово, знание и предвидение.

Рассматривая, таким образом, становление труда, являющегося специфически общественным, собственно человеческим способом бытия, в качестве основы социогенеза, Энгельс последовательно реализует диалектико-материалистический принцип закономерной смены объективных стадий движения от одного качества к другим также и применительно к стадиям становления социальной формы развития. Он направляет острие своей концепции как против мифа о дикарях-одиночках, впоследствии будто бы «договорившихся» об объединении в общество, так и против примитивной натурфилософской идеи о заимствовании человеком социальных навыков у животных. Энгельс предостерегает против проведения метафизической аналогии между формами общежития у формирующихся первобытных людей и структурой отношений в обезьяньих стадах; он отвергает неправомерную экстраполяцию закономерностей, свойственных последним, на процесс антропогенеза. Однако ошибочность этой аналогии не означает отсутствия всякой генетической связи между социальными животными и предлюдьми.

Мысль Энгельса состоит в том, что предковые формы высших антропоидов были общественными животными, и было бы нелогично «выводить происхождение человека, этого наиболее общественного из всех животных, от необщественных ближайших предков» [1, т. 20, с. 488 – 489]. Энгельс выдвигает в своем очерке плодотворную идею существования в отдаленном прошлом «переходных существ» как своеобразного связующего звена и одновременно границы между животным и социальным мирами. Этап «отрыва» человека от животного мира связан, по его мнению, с развитием наших обезьяноподобных предков, которые были «общественными животными» [там же, с. 488], а стадия завершения антропосоциогенеза – с эволюцией формировавшихся людей [см. там же, с. 489]. Эта идея «раздвоенности» скачка от биологической к социальной форме движения материи нашла свое отражение в общепринятой у нас ныне концепции двух диалектических скачков в процессе антропосоциогенеза.

Вскрытая Энгельсом диалектика развития труда и формирования речи отражает объективное противоречие между уже сложившимся качественно новым отношением предлюдей к природе и инерцией прежнего типа связей. Это противоречие имеет одним из этапов своего разрешения «второй скачок» на пути социогенеза, осуществление которого было обусловлено возросшей потребностью в координации и организации деятельности индивидов. Развивается язык как средство коммуникации, организации и познания.

Взгляды Ф. Энгельса на проблемы социогенеза сохраняют все свое методологическое значение и в наши дни. До сих пор ряд западных ученых стремится принизить роль труда в процессе антропосоциогенеза. Э. Майр, например, утверждает, что использование орудий и даже их изготовление широко распространено уже в царстве животных, что только речь, а не труд, стала «ключевым изобретением, которое сыграло роль пускового механизма при переходе от гоминид к человеку» [3, с. 38]. Противопоставление речи и труда встречается и у других буржуазных авторов – лингвистов, социологов, антропологов, историков. Так, Маклюэн провозглашает решающей детерминантой общественных отношений средства и механизмы знаково-коммуникативной связи. Превращая эту сторону социальной деятельности в абсолютную силу, он противопоставляет средства коммуникации средствам производства.

Энгельс показал, что именно труд порождает объективную потребность речевого общения. Коллективный труд на заре человечества обусловил коллективизм в других сферах жизнедеятельности людей. Но речь оказала обратное влияние на развитие труда.

Экологическая проблематикав работе Энгельса

Содержание работы «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» значительно выходит за рамки проблемы антропогенеза. Энгельс прослеживает роль уже сформировавшегося труда в жизни общества и вскрывает в этой связи диалектику объективного и субъективного, стихийного и целесообразного, творческого и репродуктивного в трудовой деятельности, диалектику расчленения последней на труд умственный (контроль, руководство, предвидение) и физический.

Подчеркивая принципиальное отличие трудовой деятельности человека от отношения животных к природе, Энгельс пишет: «Коротко говоря, животное только пользуется внешней природой и производит в ней изменения просто в силу своего присутствия; человек же вносимыми им изменениями заставляет ее служить своим целям, господствует над ней» [1, т. 20, с. 495]. Вместе с тем это господство над природой отнюдь не безгранично. На каждом шагу, пишет Энгельс, факты напоминают нам о том, «что все наше господство над ней состоит в том, что мы, в отличие от всех других существ, умеем познавать ее законы и правильно их применять» [там же, с. 496].

Познание законов природы давало возможность ставить все более высокие цели и достигать их. Трудовые операции становились все более сложными, все более разнообразными, совершенными и многосторонними. В ходе расселения человека по планете складывались «новые отрасли труда и вместе с тем новые виды деятельности, которые все более отдаляли человека от животного… А чем более люди отдаляются от животных, тем более их воздействие на природу принимает характер преднамеренных, планомерных действий, направленных на достижение определенных, заранее известных целей» [там же, с. 493, 494].

Дефицит природных ресурсов, ставящий естественную границу архаической форме присваивающего хозяйства, вел к новому уровню целеполагания как компонента труда – к корректировке человеком условий протекания определенных природных процессов. Создание искусственных условий протекания этих процессов (путем ирригации, агрикультуры, кочевого скотоводства и специализированного ремесла), дифференциация процесса общественного преобразования природы на частные разнородные направления делает целеполагание прерогативой отдельных лиц, а с возникновением развитого товарного производства становится функцией анонимного регулятора – рынка. Отныне субъект труда в состоянии схватывать лишь отдельные фрагменты все более расширяющегося общественного производства. Энгельс отмечает: «Люди привыкли объяснять свои действия из своего мышления, вместо того чтобы объяснять их из своих потребностей (которые при этом, конечно, отражаются в голове, осознаются), и этим путем с течением времени возникло то идеалистическое мировоззрение, которое овладело умами в особенности со времени гибели античного мира» [там же, с. 493].

Вскрытая Энгельсом материальная связь социальных условий производства с характером его воздействия на внешнюю природу, с одной стороны, и связь их с идеологическими представлениями – с другой, имеет важное методологическое значение. Ведь модные ныне на Западе концепции будто бы неизбежной «экологической катастрофы» человечества в методологическом плане игнорируют зависимость отношения людей к природе от характера социальных условий, в которых это отношение формируется и реализуется. Присущее именно капитализму хищническое, деструктивное воздействие на природу ложно истолковывается как выражение некоего всеобщего и фатального безразличия людей к отдаленным последствиям их действий. Между тем Энгельс подчеркивает, что регулирование процесса труда, учитывающее отдаленные общественные последствия производственной деятельности, возможно; но «для того чтобы осуществить это регулирование, требуется нечто большее, чем простое познание. Для этого требуется полный переворот в нашем существующем до сего времени способе производства и вместе с ним во всем нашем теперешнем общественном строе» [там же, с. 497].

Энгельс показывает, что структура и формы организации общественного труда зависят не только от степени достигнутого человечеством господства над природой, но и от природы социального строя. Власть над природой была вырвана людьми ценой все возрастающей их зависимости от стихийных сил общественного развития, и это коренным образом изменило характер самого труда и его воздействия на внешнюю природу. Дальнейшее развитие производства, пишет Энгельс, объективно повело к «разделению населения на различные классы и тем самым к противоположности между господствующими и угнетенными классами. В результате этого интерес господствующего класса стал движущим фактором производства…» [там же, с. 498].

Таким образом, вскрывая объективную обусловленность возникновения эксплуатации человека человеком, Энгельс наметил в статье основные стадии развития этого процесса с учетом взаимосвязи производственного, экологического и демографического моментов.

Генезис частной собственности на землю рассматривается Энгельсом не как «кража» (Прудон) или «захват» (Дюринг) определенных природных предпосылок производства, а как объективно необходимое условие его дальнейшего развития. В этой связи большое методологическое значение имеет развернутый затем в книге «Происхождение семьи, частной собственности и государства» тезис Энгельса о регулирующей роли собственности в общественной жизни и о ее обусловленности отношением людей к природе в рамках материального производства. Диалектико-материалистический анализ данной проблемы Энгельсом опровергает идеалистические, в том числе открыто теологические, руссоистские, прудонистские и иные концепции появления частной собственности, а также встречающуюся в новейшей буржуазной литературе идею ее «переноса» в социальный мир из мира животных.

Дальнейшее исследование роли труда в истории человечества и выяснение того, как последствия крупных общественных разделений труда взломали первобытнообщинную формацию, было осуществлено Ф. Энгельсом в капитальном труде «Происхождение семьи, частной собственности и государства».

2. Труд Ф. Энгельса«Происхождение семьи, частной собственности и государства»

Основоположники марксизма, сосредоточив основное внимание на исследовании актуальных проблем современного общественного развития и стратегии реализации его революционных перспектив, длительное время касались вопросов древней истории лишь попутно. В конце жизни Маркс вплотную приступил к изучению накопленных этнографической наукой данных, однако задуманный им капитальный труд по исследованию генезиса классово-антагонистического общества он так и не успел создать.

Вскоре после смерти Маркса Энгельс, используя его подробный конспект книги Л.Г. Моргана «Древнее общество», а также свои собственные многочисленные исследования[22], в течение двух месяцев (с конца марта до конца мая 1884 г.) пишет «Происхождение семьи, частной собственности и государства», рассматривая эту работу как выполнение завещания покойного друга [см. 1, т. 21, с. 25]. Этот труд – систематическое освещение характера и структуры древних этапов развития человечества с позиций материалистического понимания истории. Книга Энгельса вышла в свет в Цюрихе в октябре 1884 г. В 1890 – 1891 гг. Энгельс подготовил четвертое издание книги, в которое он внес много дополнений и уточнений, учитывавших новые открытия этнографии и археологии, и снабдил его новым предисловием.

Гипотеза Л. Морганаи концепция Ф. Энгельса

Труд «Происхождение семьи, частной собственности и государства» был написан в связи с вышедшей семью годами раньше (1877) книгой Льюиса Г. Моргана «Древнее общество, или Исследование линий человеческого прогресса от дикости через варварство к цивилизации». Объясняя свой и Маркса интерес к исследованию крупнейшего американского этнографа, Энгельс пишет: «Ведь Морган в Америке по-своему вновь открыл материалистическое понимание истории, открытое Марксом сорок лет тому назад, и, руководствуясь им, пришел, при сопоставлении варварства и цивилизации, в главных пунктах к тем же результатам, что и Маркс» [1, т. 21, с. 25]. Высоко оценивая научную добросовестность Моргана и называя его книгу одним из немногих произведений своего времени, составляющих эпоху [см. там же, с. 26], Энгельс подчеркивает, что отношение к ней буржуазной науки в некоторой мере похоже на отношение ее к «Капиталу» Маркса, который ученые годами столь же усердно списывали, сколь упорно замалчивали.

Вместе с тем приведенная оценка Энгельса не означает, что Морган был последовательным материалистом. Материалистическая теория исторического процесса, разработанная Марксом и Энгельсом, получила в ряде пунктов убедительное подтверждение со стороны исследователя, субъективно далекого от научного социализма, но отличающегося талантом и добросовестностью.

В своих характеристиках Энгельс не дает ни малейшего повода для отождествления взглядов Моргана с марксизмом даже применительно только к объяснению древней истории. Он специально подчеркивает, что в подробных выписках Маркса из «Древнего общества» имеются критические замечания, воспроизводимые в «Происхождении семьи, частной собственности и государства», и что «экономические обоснования, которые были достаточны для целей, поставленных Морганом», для целей марксистского анализа «совершенно недостаточны, все заново переработаны» [там же, с. 27].

Тематическая связь книг Энгельса и Моргана делает актуальной в философско-историческом плане проблему соотнесения их взглядов на развитие первобытнообщинного строя в классово-антагонистическое общество. Это тем более важно, что в буржуазной литературе существует устойчивая тенденция к их сближению и даже отождествлению[23], которая порою проскальзывает и в работах некоторых марксистов.

Прежде всего отметим, что Энгельс занимался проблемой генезиса классового общества и материалистическим обоснованием такового задолго до появления книги Моргана, о чем свидетельствуют, например, соответствующие разделы «Анти-Дюринга». Кроме того, Морган и Энгельс в анализе древнего общества шли разными путями. Морган подходит к проблеме как этнограф, проделавший кропотливый сравнительно-исторический анализ богатейшего эмпирического материала. Энгельс же берет за основу общие принципы диалектико-материалистического мировоззрения, сознательно ставя задачу его применения к конкретному анализу проблем древней истории, в силу чего ему и удается перебросить логические мосты через многие «пустоты» историографии того времени.

Далее, Морган был стихийным материалистом лишь в результатах, но не в методологических принципах своего исследования. Он видит в основе истории развитие интеллекта в результате изобретений и открытий, развитие идеи управления, идеи семьи и идеи собственности, представляя себе при этом развитие общественных учреждений как плоско-эволюционистское развертывание скорее сопутствующих, нежели взаимообусловливающих форм [см. 4, с. 158].

Морган акцентирует главным образом генетическую связь социальных институтов, преувеличивая их преемственность и постепенность развития в ходе истории, трактуемой в духе однолинейного прогресса, и не выходит за рамки узкоакадемических исследований. Лишь изредка и весьма глухо Морган упоминает о «социальном движении» и об «элементе социального недовольства» в античном мире [см. 4, с. 148, 154] как предвестнике общественных перемен, не анализируя специально феномен эксплуатации и вообще не замечая глубокой специфики классово-антагонистической эпохи всемирной истории.

Энгельс глубоко вскрывает именно эту, оставленную Морганом в тени существеннейшую сторону исторического развития, выявляет тенденции и перспективы общественных изменений далекого от нас прошлого, указывает на подлинного субъекта этих изменений. Благодаря этому Энгельсу удалось материалистически связать историю древности и современности в единый процесс, целостность которого отнюдь не исключает, а, напротив, предполагает глубокое качественное различие его закономерно возникающих и сменяющих друг друга стадий.

Материалистическая интерпретация Энгельсом моргановской схемы исторического процесса вытекает из самой сущности марксистской теории общественно-экономических формаций и их закономерной смены. Энгельс вскрыл контуры первобытнообщинного строя (эпоха «дикости»), классово-антагонистического общества («цивилизация», основанная на угнетении) и переходной ступени превращения первого во второе, которую он, сохраняя терминологию Моргана, называет «варварством».

Энгельс существенно обогатил, а по сути дела и преобразовал идущую в конечном счете от Лукреция Кара и систематизированную Морганом схему периодизации древней истории, введя в нее важнейшую идею классовой борьбы и ее апогея – социальной революции. Таким образом, Энгельс не просто материалистически интерпретировал гипотезу Моргана, но и выявил важнейшую закономерность исторического развития исследуемой эпохи, которая не была замечена Морганом и без учета которой не возможно адекватное познание социальных процессов, происходивших в эпоху предыстории человечества.

Развитие первобытного обществаи переход от него кклассово-антагонистическому обществу

Воспроизводя в своей книге разработанную Морганом «триадичную» структуру эпохи дикости, Энгельс проясняет и углубляет ее материалистическое понимание. Он акцентирует внимание на формировании речи, постоянном употреблении огня и создании лука со стрелами как на первых, но важных вехах закономерного процесса поступательного развития производительных сил. В трактовке Энгельса импульсы к тем интеллектуальным усилиям, которые были необходимы для этих открытий и изобретений, их характер и результативность и, наконец, сама потребность в открытиях и изобретениях определенного типа детерминируются достигнутой к этому времени ступенью взаимодействия людей с природой, развитием труда.

Ранняя ступень дикости – по существу грань между биологическим и социальным уровнями материального мира, этап завершения антропогенеза и начала собственно общественной истории. Называя этот период «переходным состоянием» [1, т. 21, с. 29], Энгельс как бы возвращается конспективно к некоторым идеям своей работы «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека». Он вновь подчеркивает созидательную роль речи как средства коммуникации, накопления и хранения знаний об окружающем мире. Язык – порождение этой ступени – стал первым средством объединения формирующегося первобытного коллектива.

Средняя ступень дикости начинается с изобретения огня и знаменует собой классические формы первобытнообщинного строя. Огонь коренным образом изменил и энергетический потенциал, и демографическую структуру [см. 5, с. 116 – 117], и обычаи первобытных людей, открыл возможность освоения новых природных зон.

Поздняя ступень дикости – зрелость и закат первобытнообщинного строя. Энгельс видит начало этой ступени в изобретении лука со стрелами, что стало не только вехой в развитии производительных сил, по и «зерном» будущих коренных преобразований производственных отношений.

Анализируя древнюю историю, Энгельс вскрывает глубочайшую связь между отношением людей к природе и их отношением друг к другу, исследует положение индивида в общине и особенности психики первобытного человека. И здесь он идет значительно дальше Моргана, который намечает связь хозяйственных форм с социальными отношениями лишь через посредство психологических факторов. Энгельс коренным образом меняет положение Моргана, помещая между экономическими и психологическими явлениями собственно социальное звено – общественные отношения, подчеркивая примат материальных предпосылок развития древнего общества и выявляя в самой сущности хозяйственной деятельности определенные этапы развития, а затем и назревающей смены способов производства. Благодаря научному подходу классический первобытнообщинный строй выступает у Энгельса вовсе не как некий идиллический рай, «золотой век» Руссо, и не как ад, «война всех против всех» Гоббса, Дюринга и сторонников. Суть общественных отношений этого периода Энгельс видит в чрезвычайно жесткой зависимости человека от природы, диалектически отразившейся на характере как сплоченности внутри общин, так и соперничества их друг с другом.

Энгельс дает научную характеристику первобытнообщинной формации как объективно обусловленной формы общественной жизни, на развалинах которой складываются более высокие общественные порядки.

Моргановское понятие «варварство» выступает в контексте концепции Энгельса как обозначение перехода от первобытнообщинной формации к классово-антагонистическому обществу. Энгельс убедительно показывает, что в сфере производственных отношений основой этого перехода стало общественное разделение труда. Грань между дикостью и варварством была определена как переход от периода «преимущественно присвоения готовых продуктов природы» к периоду «овладения методами увеличения производства продуктов природы с помощью человеческой деятельности» [1, т. 21, с. 33] – земледелия и скотоводства.

Низшая ступень варварства характеризуется началом социальной дифференциации общин и племен на стадии неолита в зависимости от экологических условий и демографических предпосылок развития производства и представляет собой по существу этап разложения первобытнообщинной формации. На прежнее возрастное и половое разделение труда наслаивается межплеменное – между племенами земледельчески-скотоводческими и еще остающимися на стадии присваивающей экономики.

Средняя ступень варварства, экономически основывавшаяся на первом крупном общественном разделении труда, – это своего рода «перевал», поворотный пункт процесса смены первобытнообщинной формации классово-антагонистическим обществом. Это – эпоха противоречивого сосуществования и противоборства различных типов организации общественного производства и брачно-семейных институтов, собственности примитивно-коллективистской и складывающейся корпоративно-обособленной (развивающейся затем в частную), первобытнодемократической и раннеаристократической политических форм.

Экономическим фундаментом высшей ступени варварства было использование железных орудий, формирование ремесла и резко активизировавшиеся обменные связи. Главное социально-экономическое содержание этой ступени – процесс складывания частной собственности, антагонистических классов и государства и вытеснение либо глубокое преобразование институционных и духовных реликтов первобытнообщинного строя.

Высшая ступень варварства вплотную примыкает по времени к цивилизации, т.е. к классово-антагонистическому обществу. Но их хронологически-генетическое соседство отнюдь не должно, по мысли Энгельса, затмить «разительную противоположность между ними обоими» [там же] как существенную разницу между различными общественно-экономическими формациями.

Следуя методу Энгельса, можно отметить совпадение трех стадий развития производства эпохи варварства с тремя специфическими типами регулирования хозяйственной деятельности. Речь идет о последовательном переходе человечества от создания запасов средств жизни, сырья и природных предпосылок производства к складыванию новых связей с окружающей средой, а затем и к целенаправленному изменению среды. Возникают частная собственность, государственная власть и моногамная семья.

Развитие производства, обусловливавшее смену стадий варварства, вело также к изменениям в размещении населения. Генезис производящей экономики обусловил тенденцию к оседлости и увеличение населения. Возникновение городов способствовало объединению в одном месте ремесленников различных специальностей. В городах же размещаются общественные органы и должностные лица, а значит, социальная верхушка, развивающаяся в господствующий класс. Сельскохозяйственная округа превращается в поставщиков продуктов и сырья для городских жителей, постепенно оставляющих занятия земледелием и скотоводством. Происходит разделение города и деревни.

В структуре социальных связей родовой общины постепенно все более отчетливо выделяются три основных аспекта общественного бытия – производство, продолжение человеческого рода и социальное регулирование, которые, как подчеркивает Энгельс, развиваются в диалектически-противоречивой взаимообусловленности. И если у Моргана движущей силой исторических изменений выступает развитие интеллекта, на основе которого формируются «идеи» семьи, собственности и управления (которые отнюдь не адекватны по содержанию реальным социальным институтам), то Энгельс, исследуя объективные процессы генезиса моногамии, частной собственности и государственной власти, определяет в качестве их материальной основы общественное разделение труда.

Диалектика брачно-семейныхи социально-классовых отношений.Генезис частной собственности

Глубокое различие представлений Моргана и Энгельса о структуре исторического процесса исследуемой эпохи заключается и в том, что Энгельс материалистически преобразует моргановскую «идею управления», подчеркивая классовый характер государственной власти в антагонистическом обществе и глубочайшую связь частнособственнических и семейно-брачных отношений с последней. В предисловии к первому изданию своего труда Энгельс пишет: «Согласно материалистическому пониманию, определяющим моментом в истории является в конечном счете производство и воспроизводство непосредственной жизни. Но само оно, опять-таки, бывает двоякого рода. С одной стороны – производство средств к жизни: предметов питания, одежды, жилища и необходимых для этого орудий; с другой – производство самого человека, продолжение рода… Чем меньше развит труд, чем более ограничено количество его продуктов, а следовательно, и богатство общества, тем сильнее проявляется зависимость общественного строя от родовых связей» [1, т. 21, с. 25 – 26]. Но чем более развивается труд, тем более экономические связи вторгаются в семейно-брачные отношения как форму производства человека, начинают над ними господствовать и изменяют их. Так, процесс происхождения моногамной семьи был обусловлен, как подчеркивает Энгельс, формированием частной собственности.

Брачно-семейные отношения сложились не только как сфера интимного общения между индивидами противоположных полов, как ячейка воспроизводства человеческого рода, но и как первичная хозяйственно-бытовая «клеточка» общества. Глубоко вскрывая диалектику развития семьи и социально-классовых отношений, Энгельс показывает исторический путь развертывания каждой из этих функций семьи и их обусловленность соответствующей ступенью общественно-экономического развития, в частности, общественного разделения труда.

Выделив три основные формы брака – групповой, парный и моногамный – как специфические формы социальной регуляции отношений между полами, Энгельс тем самым показал обусловленность их сложившимися общественно-экономическими отношениями. Групповой брак фиксировал главным образом сферу полового общения, парный – деторождение, а моногамная семья через институт наследования имущества и социальных привилегий – образование хозяйственной, потребительско-производственной микроячейки. Моногамия, пишет Энгельс, «была первой формой семьи, в основе которой лежали не естественные, а экономические условия», а потому «первая появляющаяся в истории противоположность классов совпадает с развитием антагонизма между мужем и женой при единобрачии, и первое классовое угнетение совпадает с порабощением женского пола мужским» [там же, с. 68][24].

Полем борьбы противоположных тенденций хозяйственной деятельности явилась община. Внутри нее развивались эти тенденции, которые в конце концов подорвали общинные традиции и открыли простор для имущественной дифференциации и развития классовых антагонизмов.

Истоки развития частной собственности Энгельс видит в развитии производительных сил, в углублении разделения труда, а также в обусловленной этими факторами интенсификации обмена.

Эскизно намеченные в концепции Энгельса стадии формирования частной собственности естественно связываются с последовательным обособлением сначала собственности отдельных общин внутри племени, затем собственности глав больших семей внутри общины и наконец – с концентрацией объективных предпосылок процесса производства в пределах малых, индивидуальных семей. Процесс формирования частной собственности персонифицируется автором «Происхождения семьи, частной собственности и государства» в новых складывающихся социальных группах – военной аристократии, жреческой верхушке, купцах и ростовщиках. Развитие частной собственности в конечном счете, оказывается главной основой генезиса антагонистических классов.

Таким образом, осуществляя диалектико-материалистическое исследование генезиса частной собственности, Энгельс показывает, что появление частной собственности обусловлено определенной ступенью развития производительных сил и общественного разделения труда. Поэтому оно не плод деятельности интеллекта, реализующего субъективно поставленные цели определенных социальных групп, а результат объективно сложившейся потребности в принципиально новом способе общественного регулирования производства и потребления, открывшем человечеству возможность дальнейшего развития производительных сил и культуры.

Диалектика становления государства

Специфической формой социальных отношений, типичных для первобытнообщинной формации, является род. Морган впервые в мировой науке дал систематическое описание рода, акцентируя при этом внимание на генетической связи между институтами рода и складывающимся государством. Энгельс дал последовательное диалектико-материалистическое истолкование открытия Моргана, вскрыв в объективных противоречиях рода элементы качественно противоположного ему института – будущего государства. Он рассматривает государство как конструктивное отрицание рода, тем самым преодолевая идеализацию последнего Морганом.

Энгельс показывает, что «вырастание» государственной власти из институтов рода – только одна, хотя и очень важная, сторона проблемы. Одновременно происходит расшатывание и «размывание» рода новыми социальными связями – профессиональными, территориальными, хозяйственными. С ходом изменения социальных связей в общих чертах совпадает развитие форм и методов регулирования общественных отношений и производственных процессов. Распадается «естественно выросшая структура» раннего варварства, основанная на кровнородственных связях. В ее рамках не было места для социальных конфликтов, ибо, не говоря уже о малой степени индивидуальности личных устремлений того периода, «все вопросы решают сами заинтересованные лица, и в большинстве случаев вековой обычай уже все урегулировал» [1, т. 21, с. 98]. В ходе экономического развития интеграция производителей выходит далеко за пределы родственных уз и разрушает родо-племенную организацию. Объединение общин друг с другом увеличивало потребность в деятельности по регулированию их отношений. Главным образом вне родовых структур, на почве слияния верхушки различных общин формируется особый слой людей, выключившихся из непосредственного участия в производстве и лишь «сверху» регулирующих его. Знатные и богатые семьи, подчеркивает Энгельс, «начали складываться вне своих родов в особый привилегированный класс» [там же, с. 111], пока выполнявший общественные дела, но уже объективно имеющий и свои специфические, отличные от общественных, экономические интересы.

С вступлением человечества в железный век и высшую ступень варварства, по мере углубления социальной дифференциации, публичная власть интенсивно развивается в собственно государство, т.е. такую форму организации классового общества, в рамках которой экономические интересы господствующего класса обеспечиваются специальными политическими институтами, и на первый план выдвигаются средства и методы вооруженного насилия.

Энгельс формулирует три основных признака государства и критерий коренного его отличия от системы самоуправления при первобытнообщинном строе.

Энгельс показывает, что власть авторитета родо-племенных старейшин и обычая, которая отражает первоначально интересы всего общества, еще не знающего сколько-нибудь развитого разделения труда и социально-имущественной дифференциации, в ходе становления классовых антагонизмов сменяется публичной властью, оторванной от основной массы населения и противопоставленной ему. Последнее обусловливает новый компонент публичной власти: наличие специального слоя людей, персонифицирующих и охраняющих эту власть. Публичная власть становится орудием привилегированной верхушки, перерастающей в господствующий класс, для навязывания своей воли и определенных стереотипов социального поведения подавляющему большинству населения. Публичная власть превращается в машину подавления угнетенных и дискриминируемых социальных слоев и групп. Именно в этом – сущность государства как классового феномена, и это первый, важнейший его признак.

Вторым отличительным признаком государства является, по Энгельсу, территориальная организация населения, в известной мере обусловленная спецификой размещения новых отраслей хозяйства и обмена и локализацией объективных предпосылок (земли и построек) общественного производства.

В качестве третьего признака государства Энгельс указывает на взимание с населения налогов и регулирование долговой системы. Методологическое значение этой черты государства в научной литературе неправомерно до сих пор почти не учитывается.

Между тем налоги являются специфической формой содержания машины подавления трудящихся масс за счет самих эксплуатируемых и дополнительной формой эксплуатации.

Одна из сторон диалектики развития государства заключается в том, что, вырастая на обломках рода, сохраняя по отношению к нему известную преемственность, государство вместе с тем – это антиродовая сила, ломающая оковы родовых форм управления и социального контроля. В изменившихся социальных условиях родовой строй утратил свою силу. «…Даже худшие из зол, возникавшие на глазах у всех, он не мог ни ограничить, ни устранить», – констатирует Энгельс [там же, с. 114], добавляя: «Так как родовой строй не мог оказывать эксплуатируемому народу никакой помощи, то оставалось рассчитывать только на возникающее государство» [там же]. Трудящиеся слои оказались как бы между двух огней. С одной стороны, им угрожал властный произвол родовой знати, оторвавшейся от общинников, а с другой – безжалостная частнособственническая стихия ростовщичества, бушевавшая вне узких рамок рода. В этих условиях формирующееся государство становилось связующей силой цивилизованного общества.

Сущность процесса становления государства заключается в том, что государство возникает как организация собственников против несобственников, как организация по защите привилегий первых от притязаний со стороны вторых, как закрепление господства одних социальных групп над другими. Рассмотрение Энгельсом этой проблемы до сих пор сохраняет огромную методологическую актуальность, в частности, в плане критики буржуазных социологических концепций относительно «свободы» государства от господства частной собственности.

Ученые-марксисты исходят в своих исследованиях из классовой природы государства, но сложность проблем его генезиса породила различные точки зрения. Центром полемики является вопрос о соотношении во времени становления классов и становления государства. Обращение к теоретическому наследию Энгельса существенно проясняет названную проблему. Энгельс показал, что в масштабе всемирной истории процессы генезиса классов и государства являются одновременными.

В анализе становления классово-антагонистического общества, несмотря на большое сходство используемых Морганом и Энгельсом материалов, коренное различие их взглядов обнаруживается с особой силой. Энгельс в отличие от эволюционистской концепции Моргана убедительно показывает, что всемирной истории объективно присущи как целостность и единство, так и диалектические «перерывы постепенности», скачки – социальные революции. Он подчеркивает роль насилия как повивальной бабки истории, не отождествляя при этом социальное насилие лишь с одним из его видов – вооруженным подавлением.

В современной марксистской исторической литературе порой высказываются сомнения о применимости понятия социальной революции к истории древнего мира. Энгельс, специально изучавший становление классового общества и государства в древнем мире, не оставляет никаких сомнений относительно характеристики этого процесса именно как первой социальной революции в истории. Революция эта совершалась в несколько этапов, в ходе которых коренным образом изменялись отношения собственности и формы организации общественной жизни.

Солон, пишет Энгельс, «открыл ряд так называемых политических революций, причем сделал это вторжением в отношения собственности. Все происходившие до сих пор революции были революциями для защиты одного вида собственности против другого вида собственности. Они не могли защищать один вид собственности, не посягая на другой. Во время Великой французской революции была принесена в жертву феодальная собственность, чтобы спасти буржуазную; в революции, произведенной Солоном, должна была пострадать собственность кредиторов в интересах собственности должников. Долги были попросту объявлены недействительными» [там же, с. 115].

Нередко обращают внимание на то, что Энгельс в пределах одного абзаца называет деятельность Солона и реформой и революцией. Термин «реформа Солона» принят в буржуазной историографии, которая избегает понятия «революция», видя в последней как бы «вывих», аномалию общественного развития, нарушение хода истории. По форме, насколько известно, это была реформа, объявление нового закона, несомненно, принятого на фоне интенсивного брожения масс в ходе сложной и напряженной борьбы в среде самих привилегированных слоев. Но по своему содержанию и значению, по воздействию на направление дальнейшего развития греческого общества, по радикальности вторжения в отношения собственности, по резкости противопоставления одной части населения другой – это была революция. Естественно, Энгельс, называя событие, говорит о реформе (в духе принятой терминологии), но, оценивая его, оперирует термином «революция».

Эта революция «переключала» развитие общества, находящегося на пороге классовых антагонизмов, с довольно далеко зашедшего закабаления «своих» на противопоставление «единого» греческого народа окружающим варварским племенам и союзам и на закабаление последних, и тем самым назревшая экономическая потенция широкого использования прибавочного труда переводилась на путь эксплуатации и угнетения иноплеменников. «Вместо того чтобы по-старому жестоко эксплуатировать собственных сограждан, – резюмирует Энгельс экономическую подоплеку деятельности Солона и поддерживавших его социальных сил, – теперь стали эксплуатировать преимущественно рабов и покупателей афинских товаров вне Афин» [там же, с. 116]. Это произвело соответствующий переворот и в социальных отношениях. «Классовый антагонизм, на котором покоились теперь общественные и политические учреждения, был уже не антагонизмом между знатью и простым народом, а антагонизмом между рабами и свободными, между находившимися под покровительством и полноправными гражданами» [там же, с. 119].

Что касается становления классового общества и государства в Древнем Риме, и в частности мероприятий Сервия Туллия, во многом аналогичных законам Солона, то, отказываясь из-за низкого качества имевшихся тогда источников комментировать обстоятельства и подробности этого процесса, Энгельс вместе с тем очень определенно оценивает его как революцию, «которая положила конец древнему родовому строю», добавляя в качестве факта, не вызывающего у него сомнений, что «причина ее коренилась в борьбе между плебсом и populus» [там же, с. 128].

И наконец, выход из того исторического тупика, «в который попал римский мир», в связи с растущей экономической девальвацией рабского труда и глубочайшим, веками взращенным презрением к физическому труду в среде свободных, также лежал на путях «коренной революции» [см. там же, с. 149]. Что касается последней, то ни Маркс, ни Энгельс никогда не отождествляли эту революцию с упрощенно понимаемой общей «революцией рабов», которая в Древнем Риме, несмотря на отдельные и довольно многочисленные, но жесточайше подавляемые восстания, не смогла произойти.

В «Происхождении семьи, частной собственности и государства» Энгельс обобщает содержание фаз всемирно-исторического формационного развития, указывая на существование трех сменяющих последовательно друг друга форм угнетения, порабощения и эксплуатации. Собственно «рабство – первая форма эксплуатации, присущая античному миру; за ним следуют: крепостничество в средние века, наемный труд в новое время. Таковы три великие формы порабощения, характерные для трех великих эпох цивилизации; открытое, а с недавних пор замаскированное рабство всегда ее сопровождает» [там же, с. 175]. Таким образом, Энгельс совершенно определенно указывает на существование в истории трех классово-антагонистических формаций.

Книга Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства» – классический образец диалектического анализа проблем древней истории. Блестяще применив выработанный им совместно с Марксом метод диалектико-материалистического анализа общественной жизни, Энгельс дал подлинно научную теорию перехода человечества от первобытнообщинного строя к классово-антагонистическому обществу.

3. Работа Ф. Энгельса«Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии»

Работа Ф. Энгельса «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» была написана в 1886 г. и опубликована в том же году в журнале «Die Neue Zeit» («Новое время»). Непосредственным поводом для ее написания послужило предложение редакции журнала дать критический разбор произведения датского философа К. Штарке о Людвиге Фейербахе[25]. Энгельс решил воспользоваться предоставленной ему возможностью для того, чтобы в систематической форме и с достаточной полнотой изложить отношение марксистской философии к философии теоретических предшественников Маркса – Гегеля и Фейербаха[26]. Это было тем более необходимо, что учение Маркса распространялось вширь и предпринимались неоднократные попытки извратить сущность марксистской философии, в частности отождествить ее либо с философией Гегеля, либо с философией Фейербаха.

Этим попыткам требовалось дать отпор и изложить подлинное отношение марксизма к немецкой классической философии. В работе «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» Энгельс дает глубокую и четкую характеристику философии Гегеля и Фейербаха, оценку другим домарксистским философским учениям в их отношении к марксизму, а вместе с тем в концентрированной форме излагает суть диалектического и исторического материализма как философии марксизма. Важнейшее значение этой работы состоит и в том, что здесь Энгельс дает четкое марксистское понимание предмета философии и основных закономерностей истории ее развития.

В домарксовский период, как показывает Энгельс, философия, как правило, выступала в виде натурфилософии, которая пыталась чисто умозрительно построить общую картину мира и «заменяла неизвестные еще ей действительные связи явлений идеальными, фантастическими связями и замещала недостающие факты вымыслами, пополняя действительные пробелы лишь в воображении» [1, т. 21, с. 304]. Критика Энгельсом натурфилософских тенденций в теоретическом познании мира полностью сохранила свое значение и в настоящее время, ибо до сих пор все еще предпринимаются попытки вменить в обязанность философии построение «картины всего мира», анализ «природы в целом», т.е. в той или иной форме возродить натурфилософию.

Энгельс показывает, что понимание задач философии как натурфилософии (в смысле спекулятивной онтологии природы) находится в противоречии с результатами естественнонаучного исследования природы. На основе изучения в различных конкретных науках тех связей, которые существуют между процессами природы в отдельных ее областях и между этими отдельными областями, появилась возможность «с помощью фактов, доставленных самим эмпирическим естествознанием… в довольно систематической форме дать общую картину природы как связного целого» [там же]. В этих условиях натурфилософии пришел конец. «Всякая попытка воскресить ее, – подчеркивает Энгельс, – не только была бы излишней, а была бы шагом назад» [там же, с. 305].

Основной вопрос философиии ее предмет

Среди проблем, которыми занимается философия, Энгельс особо выделяет вопрос об отношении мышления к бытию. Этот вопрос Энгельс называет основным вопросом всякой философии, ибо, как он показывает, от решения данного вопроса зависит характер решения всех других философских проблем: истолкование процесса познания, практической деятельности, исторического процесса и т.д.

Сам основной вопрос философии, согласно Энгельсу, имеет две стороны. «Великий основной вопрос всей, в особенности новейшей, философии, – пишет Энгельс, – есть вопрос об отношении мышления к бытию… Философы разделились на два больших лагеря сообразно тому, как отвечали они на этот вопрос. Те, которые утверждали, что дух существовал прежде природы, и которые, следовательно, в конечном счете, так или иначе признавали сотворение мира… составили идеалистический лагерь. Те же, которые основным началом считали природу, примкнули к различным школам материализма» [1, т. 21, с. 282, 283]. Вместе с тем вопрос об отношении мышления к бытию имеет еще и другую сторону: «Как относятся наши мысли об окружающем нас мире к самому этому миру? В состоянии ли наше мышление познавать действительный мир, можем ли мы в наших представлениях и понятиях о действительном мире составлять верное отражение действительности?» [там же, с. 283].

В свете современных дискуссий о предмете философии, о взаимоотношении двух упомянутых аспектов основного вопроса философии особо следует подчеркнуть их неразрывную связь. Эта связь тотчас же обнаруживается, как только мы попытаемся конкретно охарактеризовать то или иное решение какой-либо из этих сторон основного вопроса философии в некотором определенном учении. Очевидно, что диалектический материализм, будучи материализмом, решает первую сторону основного вопроса философии так, что признает первичность материи и вторичность сознания. Но каков полный смысл этого положения? Если попытаться раскрыть его, мы должны указать на следующее: 1) сознание представляет собой продукт длительного исторического процесса развития материи и ее высокоорганизованного состояния; 2) сознание – продукт общественного развития; 3) в индивидуальном развитии человека сознание появляется лишь на определенной ступени развития, когда его мозг достигает известной степени зрелости и когда индивид, воспитываясь в коллективе, накапливает известный опыт и овладевает членораздельной речью; 4) сознание человека является отражением предметов и явлений реального мира – отражением активным, так что имеет место диалектическое взаимодействие материи и сознания.

С другой стороны, если раскрыть диалектико-материалистическое решение второй стороны основного вопроса философии – вопроса о познаваемости мира, необходимо опираться на правильное научное решение первой стороны основного вопроса. Поэтому смысл второй стороны основного вопроса проблемы состоит не только в ответе на вопрос «познаваем мир или нет» (ведь среди идеалистов есть и агностики и «абсолютисты» в гносеологии, например Гегель), но и в том, чтó представляет собой объект познания и как соотносится с ним субъект познания. В этом плане философские ответы на вопрос о познаваемости мира самым тесным образом зависят от того, кáк решается первая сторона основного вопроса философии. На эту зависимость применительно именно к марксистской философии указал В.И. Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме» [см. 2, т. 18, с. 98 – 99].

В ходе современных дискуссий о предмете марксистской философии подход Энгельса к решению вопроса о предмете философии иногда изображается односторонне и упрощенно, а значит, неверно. Так, высказывалось мнение, будто, согласно Энгельсу, марксистская философия, материалистическая диалектика исключает всякую «онтологию» и сводится только к учению о мышлении и познании. В подтверждение этого часто приводятся слова Энгельса из его работы «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии»: «За философией, изгнанной из природы и из истории, остается… еще только царство чистой мысли, поскольку оно еще остается: учение о законах самого процесса мышления, логика и диалектика» [1, т. 21, с. 316]. При этом, однако, не учитывается то, что здесь Энгельс говорит о судьбе предмета прежней философии, а также оставляются без внимания другие высказывания Энгельса, в которых он в качестве одной из наиболее важных задач марксистской философии рассматривает анализ наиболее общих законов развития, действующих и в природе, и в обществе, и в мышлении. Он указывает, в частности, что диалектика – это наука «об общих законах движения как внешнего мира, так и человеческого мышления…» [там же, с. 302].

Неверно, однако, понимать позицию Энгельса как синкретическую, ссылаясь на то, что, с одной стороны, он рассматривает философию (диалектику) как науку только о мышлении, а с другой стороны – как науку о наиболее общих законах всякого движения. Ведь, согласно Энгельсу, законы движения внешнего мира и законы человеческого мышления – это «два ряда законов, которые по сути дела тождественны, а по своему выражению различны лишь постольку, поскольку человеческая голова может применять их сознательно, между тем как в природе, – а до сих пор большей частью и в человеческой истории – они прокладывают себе путь бессознательно, в форме внешней необходимости, среди бесконечного ряда кажущихся случайностей» [там же]. Другими словами, диалектика понятий является «лишь сознательным отражением диалектического движения действительного мира» [там же]. Именно поэтому для Энгельса диалектика выступает и как наука о законах бытия, и как наука о законах отражающего бытие мышления.

При обосновании этого положения важно учитывать также и следующие моменты, которые вытекают из концепции, развиваемой в трудах Маркса и Энгельса, в том числе и в рассматриваемой книге: 1) законы диалектики – всеобщие законы, действующие в природе, в обществе и в мышлении, т.е. уже поэтому они суть и законы мышления, чем не отрицается возможность существования и ряда специфических законов мышления; 2) диалектика – всеобщий метод познания, а следовательно, она есть и метод исследования мышления; 3) при диалектико-материалистическом подходе ко всему богатству знаний, накопленных человечеством в ходе истории, открывается реальная возможность выявить определенные специфические особенности и закономерности процесса познания, и в особенности закономерности диалектического типа познающего мышления, с помощью которого любой изучаемый предмет мысленно воспроизводится как собственно диалектический, т.е. как сложное органическое целое, изменяющееся и развивающееся диалектически противоречивым образом, как единство противоположностей.

В философской литературе можно встретить также такую точку зрения, что упомянутое понимание Энгельсом предмета философии якобы не отвечает принципам гуманизма, и в этом смысле Энгельс противопоставляется «гуманисту Марксу»[27]. Но такое умозаключение совершенно неправомерно, ибо смысл позиции Энгельса состоит в том, что решение основного вопроса философии об отношении сознания к бытию немыслимо вне рассмотрения отношения человека к миру и другим людям, причем человека не как природного, а как социального существа. В работе «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» Энгельс показывает, в частности, что невозможно решить вопрос о познаваемости мира, о критерии истины, подвергнуть критике агностицизм, ограничиваясь рассмотрением лишь теоретического отношения человека к миру [см. там же, с. 284]. По его мнению, проблема критического преодоления агностицизма, вопрос о критерии истины могут быть решены лишь путем всестороннего учета практического отношения человека к миру, путем рассмотрения его активной творческой деятельности по преобразованию окружающего нас мира. Вопрос же о практическом преобразовании познаваемого человеком окружающего мира является для Энгельса вопросом о путях и средствах к тому, чтобы поставить мир на службу потребностям, интересам и счастью человека.

Методологические вопросыистории философии

Огромное методологическое значение для развития марксистской философии, и особенно в свете современных нам дискуссий о предмете, задачах и методах историко-философского исследования, представляет не только данная Энгельсом характеристика философии Гегеля, Фейербаха, всей предшествующей марксизму философской мысли, но и сам его подход к исследованию их творчества, особенности и принципы конкретно осуществленного Энгельсом историко-философского исследования.

Одна из важных особенностей анализа Энгельсом историко-философского процесса состоит в том, что он рассматривает этот процесс в рамках более широкой проблемы диалектической зависимости от социально-экономического базиса всех форм общественного сознания – и философии, и морали, и религии (на примере отношения к ней Фейербаха). Поэтому он исследует историко-философский процесс в контексте общего социально-исторического развития, в неразрывной связи с определенными событиями политической и идейной жизни общества. Говоря о таких отвлеченных формах общественного сознания, как философия и религия, Энгельс специально подчеркивает: «Здесь связь представлений с их материальными условиями существования все более запутывается, все более затемняется промежуточными звеньями. Но все-таки она существует» [1, т. 21, с. 312]. И эту связь нельзя не учитывать. Не случайно саму книгу «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» Энгельс начинает с рассмотрения именно тех исторических условий, которые были характерны для Германии в начале и середине XIX в.

На примере философии Гегеля Энгельс показывает, что связь философских концепций с социальными условиями и зависимость их от последних может быть весьма сложной и опосредованной. На первый взгляд трудно усмотреть какую-либо определенную связь между крайне абстрактными философскими сочинениями Гегеля, как и других представителей немецкой классической философии, и немецкой историей первой трети XIX в., а затем – революцией 1848 – 1849 гг.

Энгельс поясняет наличие и характер этой связи на примере рассмотрения известного изречения Гегеля из работы «Основы философии права»: «Все действительное разумно; все разумное действительно». Данное положение, отмечает Энгельс, как правило, использовалось для оправдания всего существующего, для философского благословения деспотизма, полицейского государства, королевской юстиции и цензуры. На первый взгляд оно совершенно не совместимо с высказываниями наиболее передовых французских просветителей, которые рассматривали современное им феодальное общество как неразумное и потому подлежащее полному отрицанию. На самом деле смысл упомянутого положения Гегеля существенно иной. Ведь для Гегеля, указывает Энгельс, отнюдь не все, что существует, являлось безоговорочно также и действительным. «Атрибут действительности принадлежит у него лишь тому, что в то же время необходимо» [там же, с. 274]. Необходимость же, а следовательно, и действительность, разумность тех или иных явлений, согласно Гегелю, свойственны им лишь при определенных социальных условиях. В других условиях они становятся лишенными необходимости, действительности, а следовательно, неразумными.

Значит, отмечает Энгельс, если постоянно следовать логике диалектического мышления, мы должны сделать следующий вывод: «Каждая ступень необходима и, таким образом, имеет свое оправдание для того времени и для тех условий, которым она обязана своим происхождением. Но она становится непрочной и лишается своего оправдания перед лицом новых, более высоких условий, постепенно развивающихся в ее собственных недрах. Она вынуждена уступить место более высокой ступени, которая, в свою очередь, также приходит в упадок и гибнет» [там же, с. 275 – 276].

Энгельс показывает тем самым, что в абстрактном, туманном и даже на первый взгляд реакционном положении гегелевской философии на самом деле было заложено революционное диалектическое зерно. Вместе с тем он подчеркивает, что четкий вывод о неизбежной смене одних общественных явлений другими «никогда не был сделан им самим (Гегелем. – Авт.) с такой определенностью» [там же, с. 276], ибо этому препятствовал идеализм системы Гегеля и его компромиссно-буржуазные классовые позиции. Этот вывод лишь в скрытом и неполном виде содержится в гегелевской философии и может быть четко сформулирован лишь на основе последовательного применения диалектического метода, что и делает марксистская философия. Иначе говоря, Энгельс показал путь истолкования формулы Гегеля с диалектико-материалистических позиций.

В этой связи необходимо отметить очень важную особенность методологического подхода Энгельса к историко-философскому исследованию. История философии рассматривается Энгельсом и как история философских форм выражения классовой идеологии и как история познания. Она представляет собой, по его мнению, в целом закономерный исторический процесс развивающегося отражения природных и социальных явлений, процесс все более глубокого решения тех проблем, которые составляют предмет философского рассмотрения. Специфика последнего определяется содержанием основного вопроса философии, а на характер достигаемых решений оказывает свое воздействие классовая борьба в идеологии, преломляющаяся в философии прежде всего как борьба между материализмом и идеализмом.

В соответствии с таким подходом Энгельс строго различает действительное познавательное содержание какой-либо философской теории (т.е. действительные результаты, полученные в этой теории при решении определенных философских проблем) и ту форму, в которой это содержание выступает у создателя этой теории (т.е. его формулировки и утверждения). Соответственно Маркс говорит, в частности, что «у философов, которые придали своим работам систематическую форму, как, например, у Спинозы, действительное внутреннее строение его системы совершенно отлично ведь от формы, в которой он ее сознательно представил» [1, т. 29, с. 457]. В другой связи Маркс и Энгельс отмечают, что «философские фразы материалистов о материи» необходимо отличать от «действительного ядра и содержания их мировоззрения» [см. 1, т. 3, с. 91][28]. Только такая методологическая позиция, по мысли Маркса, позволяет уяснить действительный смысл рассматриваемой философской концепции (теории), ее «рациональное зерно», ее подлинное место в историко-философском процессе.

Именно такой подход к философским воззрениям Гегеля и Фейербаха дает основания охарактеризовать их как теоретическую предпосылку возникновения диалектического и исторического материализма. Энгельс показывает, например, что гегелевское учение об абсолютной идее, его идеалистическая «система» и те многочисленные «насильственные конструкции», к которым он неоднократно прибегает в целях построения такой системы, не должны заслонять от читателя того глубокого реального содержания, которое за ними скрывается. «Но эти конструкции, – отмечает Энгельс, – служат только рамками, лесами возводимого им здания. Кто не задерживается излишне на них, а глубже проникает в грандиозное здание, тот находит там бесчисленные сокровища, до настоящего времени сохранившие свою полную ценность» [1, т. 21, с. 278]. Наиболее ценным, по Энгельсу, в философии Гегеля является открытый им, но изложенный на идеалистической основе, а потому во многом искаженный, диалектический метод.

Отношение марксизмак философским традициям

Выявляя «рациональное содержание» философии Фейербаха, Энгельс отмечает, в частности, что хотя Фейербах иногда выступал против оценки его философии как материалистической, но фактически при решении большинства философских проблем (за исключением основных проблем общественной жизни) он стоял на позициях материализма. Энгельс признает то огромное влияние, которое на него и на Маркса в период их формирования как философов оказали лучшие работы Фейербаха, изложенное в них атеистическое и материалистическое мировоззрение. «Воодушевление было всеобщим: все мы стали сразу фейербахианцами, – пишет он. – С каким энтузиазмом приветствовал Маркс новое воззрение и как сильно повлияло оно на него, несмотря на все критические оговорки, можно представить себе, прочитав „Святое семейство“» [1, т. 21, с. 281]. Историческая роль Фейербаха, по мнению Энгельса, заключается в том, что он возродил материализм в Германии 40-х годов XIX в. (и тем самым, добавим мы, в немалой степени способствовал становлению Маркса и самого Энгельса как философов-материалистов).

Характеризуя отношение философии марксизма к немецкой классической философии, Энгельс показывает, что марксизм усвоил присущие ей рациональные моменты, но при этом критически переработал все то положительное и ценное, что в ней имелось. Марксистская философия возникла не как механическое соединение диалектического метода Гегеля и материализма Фейербаха. Формирование диалектического и исторического материализма, происходя в процессе коренной переработки всех предшествовавших философских учений, заключалось прежде всего в выработке принципиально новых решений прежних философских проблем и в решении тех новых проблем, которые ставила современность.

Существенной переработки требовали, в частности, идеи материализма в той его исторической форме, в какой он выступал в XVII – первой половине XIX в., в том числе и в философии Фейербаха.

К недостаткам материализма XVII – XVIII вв. Энгельс относит прежде всего его созерцательность, механицизм и общую метафизичность, его неспособность «понять мир как процесс, как такую материю, которая находится в непрерывном историческом развитии» [там же, с. 287]. В работе «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» Энгельс специально обращает внимание на то, что метафизический метод имел в свое время историческое оправдание, ибо существует определенная закономерность познания изменяющихся и развивающихся явлений: «Надо было исследовать предметы, прежде чем можно было приступить к исследованию процессов. Надо сначала знать, что такое данный предмет, чтобы можно было заняться теми изменениями, которые с ним происходят» [там же, с. 303].

Однако по мере развития науки и усложнения практики все более очевидной становилась необходимость исследования процессов изменения и развития. Важную роль в этом отношении, отмечает Энгельс, сыграли три великих открытия в естествознании, указавшие на диалектический характер структур и процессов природы[29]. В условиях нового значительного прогресса наук обнаружилась несостоятельность метафизического способа мышления. На повестку дня встал вопрос о замене его диалектическим методом.

Анализ Энгельсом сущности метафизического метода и изменения задач философии в связи с эволюцией естественных наук обнаруживает еще одну особенность методологии Энгельса применительно к историко-философскому исследованию. Он рассматривает не только экономические и социально-политические условия, под воздействием которых протекает историко-философский процесс, но и условия теоретические, в том числе развитие частных естественных и общественных наук, оказывающих воздействие на изменения в философии, на смену философских взглядов и концепций. Противоречивость общественного развития и процесса познания получает свое отражение в противоречивости не только историко-философского процесса в целом, но и отдельных философских учений, систем и воззрений.

Так, например, рациональное содержание гегелевской диалектики вступило в противоречие с идеалистической ее формой. Для марксистской философии «этот метод в его гегелевской форме был непригоден» [там же, с. 301]. Задача критического преодоления философии Гегеля состояла поэтому, согласно Энгельсу, в том, чтобы преодолеть свойственное этой философии противоречие между методом и системой, устранив те искусственные, вымученные идеалистические конструкции, в которые был втиснут диалектический метод, «перевернуть» гегелевскую диалектику, вновь поставить ее на ноги, «так как прежде она стояла на голове» [там же, с. 302]. И когда это было сделано Марксом и Энгельсом, когда был совершен на более высоком уровне диалектический возврат к материалистической точке зрения, «мы снова увидели в человеческих понятиях отображения действительных вещей, вместо того чтобы в действительных вещах видеть отображения тех или иных ступеней абсолютного понятия» [там же, с. 301 – 302]. При этом коренным образом изменилось представление о самой диалектике, которую стали наконец понимать как науку о наиболее общих законах движения внешнего мира и человеческого мышления, а также как науку о диалектических законах развития человеческой практики и познания. Тем самым было сохранено и восстановлено революционное зерно гегелевской философии, а диалектика была «освобождена от тех идеалистических оболочек, которые у Гегеля затрудняли ее последовательное проведение» [там же, с. 302].

Критика идеализмав понимании истории

Раскрывая коренное отличие марксистской философии от всех предшествующих философских систем, Энгельс обращает внимание на то, что в процессе создания марксизма предстояло решить чрезвычайно важную задачу, перед которой в бессилии останавливался прежний материализм: выработать материалистическое понимание истории.

Энгельс отмечает, что в одном важном пункте история развития общества существенно отличается от исторического развития природы. В природе, если оставить в стороне обратное влияние на нее человека, действуют одна на другую лишь слепые, бессознательные силы. Здесь нет сознательной, желаемой цели. Наоборот, в истории общества действуют люди, одаренные сознанием, ставящие себе определенные цели и стремящиеся к их достижению. Люди действуют, руководствуясь и некоторыми идеальными побуждениями, хотя они могут пребывать в глубоких иллюзиях относительно степени их «идеальности» и подлинной их мотивации.

Старый материализм, в том числе и фейербаховский, указывает Энгельс, по существу не задавался вопросом о том, какие действительные движущие силы скрываются за этими побуждениями и каковы те исторические причины, которые в головах действующих людей принимают форму именно данных побуждений. Вот почему «в исторической области старый материализм изменяет самому себе, считая действующие там идеальные побудительные силы последними причинами событий, вместо того чтобы исследовать, что за ними кроется, каковы побудительные силы этих побудительных сил. Непоследовательность заключается не в том, – подчеркивает Энгельс, – что признается существование идеальных побудительных сил, а в том, что останавливаются на них, не идут дальше, к их движущим причинам» [1, т. 21, с. 307].

Этот недостаток, как показывает Энгельс, в полной мере был присущ и Фейербаху. Будучи материалистом в понимании взаимоотношения природы и сознания, он остается идеалистом, когда речь заходит об отношении сознания и общества, общества и природы, о самом историческом процессе и об отношениях между людьми. Исходным пунктом анализа общества у Фейербаха является человек, понимаемый как «человек вообще», абстрактное природное существо. «Хотя он находится в общении с другими людьми, но каждый из них столь же абстрактен, как и он сам» [там же, с. 295]. Человеческое общество у Фейербаха – это царство естественной морали, нравственных отношений. «Идеализм Фейербаха состоит здесь в том, что он все основанные на взаимной склонности отношения людей – половую любовь, дружбу, сострадание, самопожертвование и т.д. – не берет просто-напросто в том значении, какое они имеют сами по себе… Он утверждает, что полное свое значение эти отношения получат только тогда, когда их освятят словом религия» [там же, с. 293].

Задача состояла в том, чтобы упразднить создаваемый Фейербахом культ абстрактного человека, это ядро новой его религии, и заменить его наукой о действительных людях и подлинных объективных законах их исторического развития. Фейербах указал на «земные» корни религиозных иллюзий, но неверно понял сами эти земные корни, усмотрев их в психологии биологических чувствований, и задача состояла в том, чтобы раскрыть социально-экономические корни всех идеологических иллюзий. Именно эти задачи и были решены Марксом, подчеркивает Энгельс.

Резюмируя вышеизложенное, можно констатировать, что в книге «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» Энгельс раскрывает диалектику процесса возникновения марксистской философии как учения, качественно отличного и от диалектики Гегеля и от материализма Фейербаха. Марксизм совершил революционный переворот в философии, коренным образом переработав рациональные моменты из предшествовавших философских учений, и на основе революционного мировоззрения и диалектико-материалистического метода дал принципиально новое решение основных философских проблем, не решенных в классической буржуазной домарксовской философии. В книге Энгельса научно обосновываются особенности теоретического генезиса марксистской философии и диалектика ее связей с предшествующими традициями материализма и диалектики.

Развив основы марксистской истории философии как науки, Энгельс опроверг в этой связи ряд буржуазных предрассудков и ложных концепций, в частности представление об историко-философском процессе как о некоем «едином потоке», для которого борьба между материализмом и идеализмом есть лишь спорадическое, случайное явление. Энгельс разбил ложную буржуазную теорию, отрицающую историческое развитие материализма. Он показал, что в действительности материализм в своем развитии уже прошел по крайней мере два важнейших этапа, а именно этап античного материализма, проникнутого мотивами стихийной диалектики, и метафизического материализма XVII – XVIII вв. Энгельс далек и от метафизической мысли об абсолютной бесплодности идеализма. В историческом процессе познания идеализм подчас выдвигал глубокие диалектические догадки или хотя бы ставил важные проблемы развития теории и метода познания. Но значение этих догадок в полной мере оценил только диалектический материализм.

Энгельс раскрывает существо великого революционного переворота в философии, осуществленного марксизмом. И одно из важнейших его завоеваний – это введение категории практики в философию в полном ее объеме: практики, понимаемой не только в качестве основы познания и его цели, но и в качестве диалектически действующего объективного критерия истинности знаний. Труд Энгельса «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» представляет собой, таким образом, шаг вперед также и в развитии теории познания марксизма.

4. Этические и эстетические воззренияК. Маркса и Ф. Энгельса

Разработав в 40-х годах XIX в. основы диалектического материализма, К. Маркс и Ф. Энгельс в борьбе с буржуазной идеалистической философией и различными формами мелкобуржуазного социализма уже тогда наметили основные этические и эстетические выводы из своего научно-революционного мировоззрения. Этим вопросам уделено определенное внимание в «Экономическо-философских рукописях 1844 года» К. Маркса, в совместных трудах К. Маркса и Ф. Энгельса, «Святое семейство» и «Немецкая идеология». Собственно этической проблематикой Маркс и Энгельс занимались спорадически, и четко проследить этапы развития их взглядов на эти вопросы в содержательном отношении очень трудно. Но бесспорно, что становление их взглядов на мораль шло рука об руку с формированием и развитием их историко-материалистических воззрений вообще. Впервые выраженные в философских, исторических и экономических работах 40-х годов, этические и эстетические идеи К. Маркса и Ф. Энгельса получают дальнейшее развитие в более поздних работах. Он приобретают четкую и строгую формулировку в «Экономических рукописях 1857 – 1859 годов», «Капитале», «Анти-Дюринге», «Происхождении семьи, частной собственности и государства», а также в других зрелых трудах основоположников марксизма, в их переписке между собой и с деятелями международного социалистического движения.

Учение Маркса и Энгельса о морали

Рассматривая мораль как форму общественного сознания, Маркс и Энгельс разносторонне обосновали тезис об историчности морали, об изменчивости моральных норм, идеалов и обыденных моральных представлений в условиях разных социально-экономических формаций. Основоположники марксизма, раскрывая классовую обусловленность морального сознания, оценивают его прежде всего с точки зрения интересов революционного движения. Поэтому они тщательно выявляют диалектическое взаимодействие между моралью и политикой в различных фазах классовой борьбы, а также сосуществующие слои и последовательные стадии в самом развитии морального сознания и комплексов моральных норм в соответствии с задачами борющегося пролетариата в настоящем и будущем.

Маркс и Энгельс тесно связывают вопросы морали с проблемой реальной свободы трудящегося человека. В противоположность различным концепциям идеалистической этики, развитие человеческой свободы представляет собой, согласно Марксу и Энгельсу, естественно-исторический процесс. В ходе расширения своего воздействия на природу и своего поступательного исторического развития общественный человек раздвигает границы естественной необходимости, создает широкую и все более универсальную систему общественных связей, приобретает способность целенаправленно и целесообразно действовать, опираясь на закономерности развития природы, а в условиях социализма – и на познанные законы развития общества. Таким образом, понятия «свободы» и «необходимости» являются для человеческого общества не отвлеченными, а конкретными и развивающимися понятиями. Их содержание в каждую эпоху определяется присущим ей характером и уровнем материального производства и общественно-исторического развития в целом.

Идеалистическая этика рассматривает моральные нормы и этические идеалы или как некие метафизические данности или же – как выражение столь же «вечных» и неизменных требований человеческой природы и разума. На последней точке зрения стояло также большинство прежних материалистов и утопических социалистов до Маркса, за исключением тех из них, которые были склонны вообще отрицать общезначимость любых моральных норм, объясняя их всецело частными условиями места и времени и тем самым – вольно или невольно – скатываясь в конечном счете к крайнему этическому релятивизму. Диалектический материализм Маркса и Энгельса впервые позволил разорвать этот порочный круг, из которого буржуазная философия на Западе не может вырваться и по сей день.

Маркс и Энгельс научно выяснили и установили, что этические идеалы и моральные нормы не существуют извечно, но вырабатываются человечеством в ходе его исторического развития. В процессе своей трудовой деятельности, воздействующей на природу, в ходе общественно-исторического взаимодействия, сотрудничества и классовой борьбы между собой люди создают не только определенные материальные продукты и формы общественной жизни. По мере развития сознания они учатся также ставить себе определенные цели, выходящие за пределы ближайших узкоутилитарных задач; у них возникает представление о некоторых общих нормах и идеалах, которые должны регулировать их общественную жизнь, отношения человека с природой и другими людьми, его поведение и личную жизнь. Эти этические представления и моральные нормы далеко не всегда формулируются сознательно – чаще всего они усваиваются отдельной личностью полусознательно или даже вовсе бессознательно, под влиянием сложившейся, устойчивой системы жизненных норм и обычаев данной социальной общности.

С развитием общества в целом и под воздействием обусловленных прогрессом общественного производства ломки и изменения социальных форм, исторически закономерно и неизбежно происходит время от времени ломка также и господствующих в обществе этических идеалов и нравственных норм. Однако это не значит, что этические представления каждой эпохи имеют силу действия только в ее пределах и навсегда умирают вместе с ней: как и все прогрессивные достижения каждой из эпох развития общества, ее лучшие, прогрессивные, гуманистические морально-этические принципы и идеалы, так же как и простые всеобщие нормы нравственности, наследуются человечеством. Они входят в непосредственном или видоизмененном виде в тот фонд передовой общечеловеческой культуры, который вырабатывается человечеством исторически и который сохраняется, наследуется и совершенствуется социалистической культурой пролетариата. С другой стороны, антигуманистические, отчужденные и тлетворные принципы и сложившиеся шаблоны оценок прогресс решительно отметает прочь. Так, в «Манифесте Коммунистической партии» Маркс и Энгельс решительно осудили буржуазно-мещанские взгляды на мораль, брак, семью, ценность человека и отношения между людьми.

Марксизм, пишет Энгельс в «Анти-Дюринге», отвергает «какую бы то ни было моральную догматику в качестве вечного, окончательного, отныне неизменного нравственного закона», якобы стоящего «выше» истории [1, т. 20, с. 95]. «…Всякая теория морали являлась до сих пор в конечном счете продуктом данного экономического положения общества» [там же]. В классово-антагонистическом обществе «мораль всегда была классовой моралью: она или оправдывала господство и интересы господствующего класса, или же, как только угнетенный класс становился достаточно сильным, выражала его возмущение против этого господства и представляла интересы будущности угнетенных» [1, т. 20, с. 95 – 96].

Анализируя процесс исторического развития морально-этических представлений, а также историю этических учений, Маркс и Энгельс показывают, что их развитие в прошлом отличалось той же неравномерностью и диалектической сложностью, что и весь процесс исторического развития общества. В доклассовом, родовом обществе начатки норм морали складывались в качестве одинаковых, единообразных для всех членов рода. Маркс отмечает мысль Моргана, что «узы родства» и совместный труд «являлись мощным элементом взаимной поддержки» [2а, с. 67], залогом единства личности и коллектива; в эпоху варварства «начали развиваться высшие свойства человека», в том числе личное достоинство, искренность и прямота, мужество, храбрость. Но вместе с ними «появились жестокость, предательство и фанатизм» [там же, с. 45]. Индивид в первобытную эпоху еще был слит с коллективом, не осознавал себя личностью, а коллективизм его носил ограниченный характер: «Все, что было вне племени, было вне закона» [1, т. 21, с. 99].

Возникновение частной собственности, образование классов и государства явились на заре цивилизации мощным рычагом развития личности и общества. Но древняя родовая организация «была сломлена под такими влияниями, которые прямо представляются нам упадком, грехопадением по сравнению с высоким нравственным уровнем старого родового общества. Самые низменные побуждения – вульгарная жадность, грубая страсть к наслаждениям, грязная скаредность, корыстное стремление к грабежу общего достояния… воровство, насилие, коварство, измена…» [там же] – явились как предвестниками классового общества, так и спутниками его на всем протяжении дальнейшего развития. Своей вершины это противоречие находит в эпоху капитализма, когда между людьми не остается «никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного „чистогана“» [1, т. 4, с. 426], и победы техники, науки и искусства покупаются ценой продолжающей возрастать моральной деградации общества.

Маркс и Энгельс в ряде своих сочинений прослеживают, как в ходе развития классового общества, под воздействием борьбы угнетенных классов постепенно возникали, расширялись и обогащались представления передовых идеологов о равенстве людей. На примере различных форм античной, средневековой и буржуазной морали (в том числе различных форм христианской морали, жизнерадостной гедонистической философии XVII – XVIII вв. и противостоявшей ей буржуазно-аскетической морали бережливости, труда и самоотречения) основоположники марксизма анализируют связь моральных представлений различных эпох с объективным положением и борьбой классов этого времени, а вместе с тем характеризуют общее поступательное движение моральных идей и представлений в эпоху цивилизации, отражение в нем противоречивого и все же совершавшегося в целом по восходящей линии прогресса человечества. Наиболее широкие выводы в этом отношении были сделаны Энгельсом на страницах «Анти-Дюринга».

«Мораль, стоящая выше классовых противоположностей и всяких воспоминаний о них, действительно человеческая мораль, – пишет Энгельс, – станет возможной лишь на такой ступени развития общества, когда противоположность классов будет не только преодолена, но и забыта в жизненной практике» [1, т. 20, с. 96]. Условия жизни пролетариата, рост его сплоченности и сознательности в борьбе за социалистическую революцию позволяют ему уже в период до ее победы выработать элементы своей пролетарской морали. Эта мораль благодаря свойственному ей началу солидарности и духу коллективизма обладает несравненно более высокими потенциями, чем индивидуалистическая мораль господствующих классов капиталистического общества – аристократии и буржуазии. Именно пролетарская мораль является хранительницей лучших моральных ценностей, приобретенных за многие века истории человечества, она есть зачаток и основа будущей, подлинно общечеловеческой морали.

Дальнейшее развитие новой, социалистической морали становится, как указывают Маркс и Энгельс, возможным после победы пролетарской революции, в ходе и в результате которой пролетариат сможет «сбросить с себя всю старую мерзость…» [1, т. 3, с. 70]. Новая мораль развивается в процессе широкого практического участия трудящихся в строительстве социалистического общества и государства – в процессе, который, как предсказали основоположники марксизма, должен явиться для трудящихся одновременно и процессом массового преобразования их собственного сознания и нравственного воспитания.

Внутренне глубоко противоречивая природа морали классово-антагонистических обществ обусловлена тем, что диалектически противоречивое взаимодействие свободы и необходимости, наслаждения и аскетизма, личного и общественного в этих обществах доведено до степени непримиримых противоположностей. Эти противоречия казались и кажутся буржуазным идеологам не только присущими капиталистическому обществу, но и вообще неразрешимыми, поскольку в классово-антагонистическом (и в особенности капиталистическом) обществе они постоянно воспроизводятся самой действительностью. Уничтожение классово-антагонистического общества и построение коммунизма создают реальные условия для реализации гармонического единства личного и общественного. Тем самым устраняется антагонистический характер противоречий между трудом по необходимости и свободной творческой деятельностью, долгом и природой индивида, свободным изъявлением его воли и общественной необходимостью – противоречий, свойственных досоциалистическим формам общества, где необходимость принимала форму господства над человеком отчужденных от него и враждебно противостоящих ему, неподвластных общественному контролю стихийных сил природы и общества. «Не в воображаемой независимости от законов природы заключается свобода, а в познании этих законов и в основанной на этом знании возможности планомерно заставлять законы природы действовать для определенных целей» [1, т. 20, с. 116]. Эта глубокая мысль Энгельса является основой не только марксистской теории познания, но и марксистской этики. На этой основе, таким образом, понятие человеческой свободы в рамках марксистской этики впервые получает научный характер и реальное содержание.

Эстетические взглядыМаркса и Энгельса

Маркс и Энгельс всесторонне обосновали кардинальное положение марксизма, согласно которому материальные и духовные способности общественного человека, его чувства и все его сознание в целом формируются исторически, в процессе развития общества. В полной мере это положение относится и к художественным способностям человека. Умение эстетически осваивать мир, способность постигать красоту во всех ее основных видах и создавать подлинные произведения искусства, высоко развитое эстетическое чувство и эстетическое восприятие развиваются лишь в обществе и являются в конечном счете продуктом облагораживающего воздействия человеческого труда. Уже в «Экономическо-философских рукописях 1844 года» Маркс проявил большой интерес к этим аспектам эстетики, связывая их с диалектико-материалистическим решением общих вопросов мировоззрения и проблемой зависимости художественных взглядов от реальных общественно-экономических отношений.

Обмен веществ между человеком и окружающей природой по мере его освобождения от давления грубой потребности и развития у него досуга приобретает все более свободный, сознательный и целесообразный характер. Благодаря этому человек получает возможность формировать материю «также и по законам красоты» [1, т. 42, с. 94], руководствуясь не только практически-трудовым, но и эстетическим – в широком смысле слова – отношением к действительности, основанном на ощущении той внутренней «меры» и тех закономерностей, которые присущи предмету.

Рассматривая общий ход развития литературы и искусства в единстве с процессом развития объективного мира и историей человеческого общества, Маркс и Энгельс утвердили тот взгляд, что содержание и формы художественного творчества не представляют собой чего-то раз и навсегда данного, застывшего и неподвижного. Они неизбежно и закономерно изменяются и развиваются вместе с развитием человеческого общества. Общественные отношения каждой исторической эпохи обусловливают соответствующий ей, своеобразный и неповторимый при другой системе общественных отношений характер присущих ей эстетических идеалов и ценностную направленность художественного творчества. Вместе с качественным изменением существующей системы общественных отношений изменяется и складывающийся на ее основе определенный характер эстетических отношений людей к природе и прежде всего к явлениям собственной общественной жизни, характер их эстетических идеалов и вкусов; вместе с этими изменениями трансформируются и господствующие в искусстве и литературе их виды и жанры.

Вскрывая конечную обусловленность развития литературы и искусства, как и других форм общественного сознания, развитием «реального базиса», т.е. экономической структуры общества, Маркс и Энгельс указывают тем самым путь к научному объяснению особенностей их в каждую историческую эпоху. Дело не только в том, что эстетические идеалы и художественное творчество каждой эпохи по своему характеру связаны «с известными формами общественного развития» [1, т. 46, ч. I, с. 48]. От того какова природа общественных отношений данной эпохи, зависят не только качественный вид и направление художественного творчества, но и то, насколько широк тот простор, который она дает для его развития. Гармонический или, наоборот, антагонистический характер общественных отношений в целом, большая или меньшая степень остроты развития экономических и классовых противоречий (и самый их характер), те исторические возможности, которые существуют в условиях данной социально-экономической формации для развития человеческой индивидуальности, положение писателя и художника в обществе и условия жизни широких трудящихся масс при данной системе производства – все это имеет значение и для искусства, определяет собой возможности, характер и направление его развития в данную эпоху.

Вот почему, как отмечает в 1857 г. Маркс в своем знаменитом «Введении» из «Экономических рукописей 1857 – 1859 годов», расцвет искусства и уровень развития собственно материальной основы общества «отнюдь не находятся» в прямом соответствии между собой [см. там же, с. 47]. Благоприятна ли данная система общественных отношений для развития искусства и литературы, в каком именно направлении способно развиваться и развивается художественное творчество в эту эпоху, какие формы, жанры и стили выдвигаются в нем на первое место – все это определяется не только уровнем развития материального производства (и всей материальной основы общества) в данную эпоху. Это зависит прежде всего от общего характера свойственных эпохе общественных отношений – классовых или бесклассовых, антагонистических или неантагонистических, благоприятствующих или враждебных развитию человека, а с другой стороны (и здесь своя диалектика), – наоборот, от неповторимого сочетания частных социальных обстоятельств. Так, духовным материалом древнегреческому искусству послужила развитая античная мифология.

Выражением специфической природы буржуазного общества – общества, в котором меновая стоимость господствует над потребительной, производство товаров – над потреблением, процесс накопления капитала – над процессом живого общественного труда, является специфическая форма отношения буржуазного общества к искусству. «…Капиталистическое производство, – пишет Маркс в „Теориях прибавочной стоимости“, формулируя в этих словах одно из центральных положений своей эстетики, – враждебно известным отраслям духовного производства, например искусству и поэзии. Не учитывая этого, можно прийти к иллюзии французов XVIII века, так хорошо высмеянной Лессингом. Так как в механике и т.д. мы ушли дальше древних, то почему бы нам не создать и свой эпос? И вот взамен „Илиады“ появляется „Генриада“» [1, т. 26, ч. I, с. 280].

Рост эксплуатации, накопление богатств в руках буржуазии и усиление нищеты трудящихся масс, подъем материального производства и упадок духовной культуры, соединение цивилизации и одичания – эти общие противоречия капиталистического общества – обусловливают собой в эпоху капитализма также неравномерность и противоречивость развития искусства в целом и отдельных его видов. При капитализме, по замечанию Маркса, не существует и не может существовать соответствия между уровнем развития искусства (и отдельных его областей) и технико-экономическим прогрессом. Поэтому отдельные отрасли, виды и формы искусства могли переживать в прошлом высокий расцвет на сравнительно неразвитой общественной ступени, предшествовавшей возникновению капиталистического производства.

Так, общественный строй древних греков был, по выражению Маркса, «историческим детством человечества» [1, т. 46, ч. I, с. 48] не только в том смысле, что это была эпоха еще сравнительно низкого развития производства и культуры вообще, но и в том, что классовые противоречия и антагонизмы, присущие цивилизации и достигающие вершины своего развития при капитализме, во времена античности еще лишь зарождались. Вот почему в Древней Греции, на ранней ступени развития искусства, могла быть создана «классическая форма» эпоса, возникновение которой, как показывают Маркс и Энгельс, было связано исторически с эпохой родовой демократии и которая поэтому уже не могла быть создана вновь в условиях позднейшего, классового общества, «как только началось производство искусства как таковое» [там же, с. 47].

Выяснив, что вся история со времени разложения первобытнообщинного социального строя и до эпохи пролетарской революции была историей борьбы взаимноантагонистических общественных классов, угнетателей и угнетенных, Маркс и Энгельс вскрывают на этой основе классовый характер литературы в условиях рабовладельческого, дворянского и буржуазного общества. Они показывают, что литература и искусство являются важнейшим оружием идеологической борьбы классов, – борьбы между угнетателями и угнетенными, а в XIX в. конкретно – между буржуазией и пролетариатом. Утверждая определенный взгляд на человека, природу и общество, искусство и литература в зависимости от содержания этого взгляда укрепляют или же, наоборот, расшатывают власть эксплуататоров, служат защите и сохранению классового угнетения или же, наоборот, становятся орудием духовного подъема, воспитания и идейного развития передовых общественных классов, за которыми будущее. Тем самым Маркс и Энгельс доказывают не только обусловленность развития искусства и литературы развитием общественно-экономических отношений и классовой борьбы, но и огромную активную роль искусства в познании и преобразовании жизни. Ленинские мысли о партийности литературного творчества явились дальнейшим развитием этих идей Маркса и Энгельса.

Выдвинутые Марксом и Энгельсом идеи материалистической теории отражения впервые дали возможность последовательно материалистически истолковать понятие эстетического идеала. Особенно много в этом отношении дает их переписка разных лет. Нет и не может быть, показывают Маркс и Энгельс, такого человеческого идеала, который так или иначе не соотносился бы с действительностью, не представлял бы собой ее отражения – прямого или косвенного, верного или извращенного, глубокого или поверхностного. Сила передового общественного и эстетического идеала определяется богатством и глубиной его связей с действительностью и с общественной практикой, его способностью отразить наиболее существенные, передовые революционные тенденции самой жизни.

С материалистическим истолкованием категории эстетического идеала связано то принципиальное значение, которое Маркс и Энгельс придают проблеме нового, в их время находившегося лишь в зачаточном состоянии революционного пролетарского искусства. Еще в «Святом семействе» Маркс противопоставляет идеалистической эстетике, игнорирующей саморазвитие действительности и превращающей реальные человеческие характеры в «абстракции» [см. 1, т. 2, с. 211], призыв к художнику исходить при воспроизведении жизни и человеческих характеров не из априорных спекулятивных схем, но из процесса революционного развития самой реальной жизни и ее реальных светотеней. Это понимание сущности и задач реалистического искусства, намеченное уже в 40-х годах, последовательно развивается основоположниками марксизма в более поздних произведениях.

В письмах к Ф. Лассалю Маркс и Энгельс подвергают резкой критике его трагедию «Франц фон Зиккинген» за недостаточное реалистический характер изображения революционной обстановки эпохи Крестьянской войны начала XVI в. в Германии [см. 1, т. 29, с. 483 – 485, 490 – 495]. Маркс и Энгельс подчеркивают значение для социалистической исторической драмы будущего применение реалистического и в этом смысле «шекспировского» метода [см. там же, с. 484, 494], причем Энгельс призывает Лассаля за идеальным не забывать реалистического [см. там же, с. 494]. Они требуют от исторического драматурга, претендующего на революционное постижение действительности, представлять отдельные характеры не в качестве воплощения неких отвлеченных идей, а в виде действующих, жизненно полнокровных в их реальных противоречиях образов людей, гармонически сочетающих в себе мысль и чувство, классовые социально-типические и личные индивидуально-неповторимые черты. Умение Бальзака, несмотря на его легитимизм и симпатии к дворянству, подняться в своем «поэтическом правосудии» благодаря глубокому пониманию реальных экономических, политических и социально-психологических тенденций общественного развития на высоту «революционной диалектики» истории оценивается Энгельсом как одна «из величайших побед реализма» в литературе [см. 1, т. 36, с. 67; т. 37, с. 36 – 37].

В апреле 1888 г. Энгельс формулирует свое известное определение реализма, который «предполагает, помимо правдивости деталей, правдивое воспроизведение типичных характеров в типичных обстоятельствах» [1, т. 37, с. 35]. В 1885 г., как и в письмах Маркса и Энгельса Лассалю, Энгельс настаивает на том, что тенденция в художественном творчестве писателя-реалиста «должна сама по себе вытекать из обстановки и действия, ее не следует особо подчеркивать, и писатель не обязан преподносить читателю в готовом виде будущее историческое разрешение изображаемых им общественных конфликтов» [1, т. 36, с. 333], особенно если в его время конкретные пути разрешения этих конфликтов еще не определились в самой действительности.

В «Анти-Дюринге» Энгельс горячо выступает в защиту классического художественного наследия, подчеркнув его громадное значение для эстетического воспитания нового человека. Широта и глубина познаний Маркса и Энгельса в области искусства и в особенности литературы разных народов, в том числе русского, изумительны. Указания Энгельса о важной роли художественного наследия для социалистической культуры получили дальнейшее развитие в трудах В.И. Ленина. Они легли в основу политики партии по практическому строительству советской культуры и продолжают сохранять свою неувядающую ценность в наше время.

Каждый успех писателя и художника их эпохи, связавшего свой талант и судьбу с революционной борьбой рабочего класса, радует Маркса и Энгельса. Их письма Ф. Лассалю о проблемах исторической драмы, писательницам-социалисткам М. Каутской и М. Гаркнесс о реализме, глубокие оценки творчества Эсхила и Шекспира, Рафаэля и Рембрандта, Данте и Гёте, Пушкина и Чернышевского, меткие высказывания о фольклоре и массовой революционной поэзии служат по сей день классическими образцами марксистской художественной критики.

Бережно и в то же время строго взыскательно подходя к творчеству современных им представителей становящегося социалистического искусства, Маркс и Энгельс настойчиво заботятся о повышении его идейного и художественного уровня. Знаменитые слова Энгельса о том, что, несмотря на всю важность в искусстве художественной детали, реализм требует от искусства большего, а именно правдивого изображения типичных для эпохи характеров, а также обстоятельств, формирующих характеры людей и в свою очередь испытывающих воздействие человеческого труда и борьбы, – стали основой современной марксистской теории реализма [см. 1, т. 37, с. 35 – 37], они и в наши дни определяют пути развития социалистического искусства, литературы, театра.

В ряде писем к деятелям революционного искусства своего времени Маркс и Энгельс подвергают глубокой критике явно определившуюся тенденцию буржуазного искусства и литературы к духовному оскудению, осуждают происходящую подмену глубокого творческого отношения к действительности формальным псевдоноваторством или абстрактной революционной фразой. И вместе с тем они постоянно обращают внимание на то, что в ходе изменения общественной жизни изменяется и обогащается человеческая индивидуальность, а потому в реалистическом искусстве не раз будет возникать исторически закономерная потребность в разработке новых, более сложных форм отображения жизни. Призывая передовое искусство и литературу учиться у жизни, рассматривать ее в историческом движении, ощущать живой ритм и дыхание революционной борьбы, Энгельс в своих письмах подчеркивает, что важнейший долг художника-реалиста заключается в умении правильно, в соответствии с самой историей, распознавать «настоящих людей будущего» [там же, с. 37] в трудящихся массах, изменяющих мир, в стремлении правдиво показывать совершающийся через все препятствия и трудности рост общественного сознания масс, их героизм и жизненную активность. В этом состоит смысл эстетического завещания Маркса и Энгельса революционной марксистской критике и социалистическому искусству нашего времени.

Цитируемая литература

1. Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е.

2. Ленин В.И. Полное собрание сочинений.

2а. Архив Маркса и Энгельса, т. IX. Л., 1941.

3. Майр Э. Человек как биологический вид. – Природа, 1973, № 12.

4. Морган Л.Г. Древнее общество, или Исследование линий человеческого прогресса от дикости через варварство к цивилизации. Л., 1934.

5. Россет Э. Процесс старения населения. М., 1968.

6. Ярошевский Т.М. Философские проблемы антропогенеза. – Вопросы философии, 1975, № 6.

7. Lowie R.Н. Lewis Н. Morgan in Historical Perspective. N.Y., 1936.

Глава пятнадцатая.