Развитие Ф. Энгельсомисторического материализмав борьбе против оппортунизмаи вульгарного социологизма
1. Критика Ф. Энгельсом идейно-теоретических основ оппортунизма в международном рабочем движении
После поражения Парижской Коммуны и самороспуска в 1876 г. I Интернационала перед международным рабочим движением встала задача создания массовых социалистических партий различных странах. «I Интернационал, – писал В.И. Ленин, – кончил свою историческую роль, уступив место эпохе неизмеримо более крупного роста рабочего движения во всех странах мира, именно эпохе роста его вширь, создания массовых социалистических рабочих партий на базе отдельных национальных государств» [2, т. 26, с. 50].
К. Маркс и Ф. Энгельс развивали учение о революционно-пролетарской партии в борьбе с лассальянством, с различными анархическими сектами, тред-юнионизмом и оппортунизмом, подчеркивая при этом, что эта партия в отличие от всякого рода сектантских организаций и группировок должна быть неразрывно связано с массовым рабочим движением и хорошо овладеть революционной теорией.
Учитывая уроки Парижской Коммуны, деятельности I Интернационала, усиление классовых битв во Франции и Германии уже после роспуска Интернационала, Маркс и Энгельс разрабатывают далее вопрос о партии рабочего класса. В 1886 г. Энгельс писал: «Первым важнейшим шагом всякой вновь вступающей в движение страны всегда должна быть организация рабочих в самостоятельную политическую партию, – все равно, каким бы путем это ни было достигнуто, лишь бы она была действительно рабочей партией» [1, т. 36, с. 489].
И в последующих своих работах Ф. Энгельс всегда подчеркивает великое значение организации рабочего класса в партию, политическую, организационную и идеологическую роль партии в подготовке и совершении социалистической революции. Большое внимание вопросу связи революционной партии с массами уделяли основоположники марксизма в процессе борьбы против сектантства и оппортунизма. Энгельс в письме к Каутскому 3 января 1895 г. в связи с оппортунистическими тенденциями в германской социал-демократической партии писал: «Массы, хотя и видят менее ясно, чем отдельные лидеры, все же во много раз лучше, чем все лидеры, вместе взятые. Только процесс развития сознательности протекает медленнее, чем где бы то ни было, потому что почти все старые лидеры заинтересованы в том, чтобы направить это пробуждающееся сознание в том или ином особом направлении или vulgo[30] его извратить» [1, т. 39, с. 301].
Разрабатывая вопрос о партии в условиях ожесточенной борьбы с сектантством и оппортунизмом, Маркс и Энгельс еще раз подчеркивают исключительно важную роль революционной теории. В предисловии к переизданию «Крестьянской войны в Германии» Энгельс отмечает, что рабочая партия наряду с борьбой экономической и политической ведет также и борьбу теоретическую. В своих письмах Маркс и Энгельс постоянно указывают на это Каутскому и Бебелю. Правильная теория является необходимым условием принципиальной в своих воззрениях и последовательной в своих действиях революционной партии. Энгельс писал Бебелю 14 ноября 1879 г., что следует придавать особенное значение тому, чтобы практика германской партии не расходилась с революционной теорией [см. 1, т. 34, с. 334].
Исходя из опыта Парижской Коммуны и последующей практической деятельности европейских социалистических партий Энгельс отмечает: «Развитие пролетариата повсюду сопровождается внутренней борьбой, и Франция, где теперь впервые создается рабочая партия, не является исключением. Мы в Германии уже прошли первый этап этой внутренней борьбы (с лассальянцами), другие нам еще предстоят» [1, т. 35, с. 319 – 320].
На основании изучения реального процесса развития пролетарских партий, Энгельс сформулировал вывод, согласно которому рабочая партия развивается в принципиальной борьбе с течениями, враждебными ей в рабочем движении. В борьбе со своими идейными противниками пролетарская партия укрепляется, становится подлинно монолитной. Основным законом ее развитого существования является революционное единство. Вся практическая деятельность К. Маркса и Ф. Энгельса всегда характеризовалась непримиримостью к малейшим отступлениям от революционной теории. В связи с этим они считали неизбежным размежевание с мелкобуржуазными элементами внутри социалистических партий. Анализируя положение во французской социалистической партии, Ф. Энгельс отмечает, что он и Маркс считали раскол в ней неизбежным. Расхождения между Ж. Гедом и П. Лафаргом, с одной стороны, Б. Малоном и П. Бруссом – с другой, носили принципиальный характер: революционной позиции была противопоставлена здесь позиция оппортунистическая, поссибилистская, буржуазно-реформистская.
В общефилософском плане борьба К. Маркса и Ф. Энгельса с оппортунизмом теснейшим образом была связана с критикой идеализма, позитивизма и метафизики, которые в разных комбинациях являлись теоретическим обоснованием оппортунистической практики лассальянцев, французских поссибилистов и немецких реформистов в лице Э. Бернштейна, Г. Фольмара и др. К. Маркс в письме к Ф. Зорге от 19 октября 1877 г. подчеркивает, что компромисс с лассальянцами, Дюрингом и другими временными попутчиками в социал-демократической партии привел к тому, что целый ряд вожаков ее пытается заменить материалистическую базу социализма идеалистическими идеями, «современной мифологией с ее богинями справедливости, свободы, равенства и братства» [1, т. 34, с. 234]. И. Мост, Э. Бернштейн и другие ревизионисты пытались заменить диалектический и исторический материализм Маркса – Энгельса дюрингианством, пестрой смесью вульгарно-материалистических и разных идеалистических воззрений. С изложением взглядов Дюринга перед рабочей аудиторией выступали социал-демократы Фрицше и Бернштейн. Труд Энгельса против Дюринга, знаменитый «Анти-Дюринг», явился могучим теоретическим средством борьбы против реформизма и ревизионизма (см. главу 12 настоящего издания).
Диалектико-материалистический метод во всем богатстве его методологических сторон и моментов был противопоставлен Энгельсом эклектическому методу, широко распространившемуся среди социал-демократов того времени. «Как широко был распространен эклектицизм, – писал Каутский в „Die Neue Zeit“ в 1895 г., – показывает Готская программа, показывает влияние Дюринга, показывает тот успех, который имела в партийных кругах брошюра Шеффле „Сущность социализма“» [12, с. 715]. В германской социал-демократической партии продолжала кипеть борьба с оппортунистическими группами. Линия прогрессивного развития социал-демократии поддерживалась Марксом, Энгельсом и их сторонниками. Маркс и Энгельс с немалой тревогой следили за развитием социал-демократической партии Германии, выправляли ее движение, критикуя промахи, недостатки и оппортунистические ошибки партийного руководства, вновь и вновь обращая особое внимание на необходимость усвоения научной теории общественного развития. Энгельс подверг принципиальной критике услужливость и приспособленчество оппортунистического большинства фракции социал-демократии в рейхстаге, указывая, что политика уступок капитализму ведет к еще большему оппортунизму. Между тем социал-демократические депутаты при голосованиях в рейхстаге проявляли явный оппортунизм, проводя линию поддержки экономической политики буржуазно-юнкерского правительства.
Уже в конце 70-х годов К. Маркс и Ф. Энгельс сурово критикуют оппортунистические взгляды Э. Бернштейна, который выступил против социальной революции рабочего класса и стал рассматривать социал-демократию как партию реформ. Вкупе с социал-филантропом К. Хёхбергом и оппортунистом Р. Шраммом Э. Бернштейн противопоставил идее социальной революции идею бесконфликтного общественного развития и стал проповедовать «этический социализм», основанный на идеалистическом мировоззрении. Ф. Энгельс в письме к Э. Бернштейну от 26 июня 1879 г. указывает, что в действительности социализм является результатом материально-экономического процесса [см. 1, т. 34, с. 296] и, следовательно, требует диалектико-материалистического подхода к анализу социального прогресса.
В немецком социал-демократическом журнале «Die Zukunft» подвизались различные буржуазные попутчики. В статье К. Хёхберга «Социализм и наука» базой социализма были объявлены психологические стремления и аффекты человека, идея «справедливого распределения человеческого счастья» [14, с. 2]. В статье «Идеализм и реализм в социальной политике» в том же журнале утверждалось, что основой социализма является тезис о субъективном идеале, вытекающем из чистого сознания индивидуума [см. там же, с. 33]. Критикуя содержание журнала, Маркс указывает, что главное стремление последнего – заменить материалистическое понимание социального развития обманчивыми идеологическими фразами о справедливости.
Уже в то время Э. Бернштейн и другие немецкие социал-демократы исходя из идеалистического, позитивистского и прагматического мировоззрения прокламировали отказ от борьбы за социальную конечную цель, считая, что центральной задачей партии является реформаторство в рамках буржуазного общества. К. Маркс и Ф. Энгельс в «Циркулярном письме А. Бебелю, В. Либкнехту, В. Бракке и др.» так характеризуют сущность взглядов социал-филантропов: «…вместо того чтобы во главу угла ставить далеко идущие, отпугивающие буржуазию и все же недостижимые для нашего поколения цели, пусть лучше все свои силы и всю свою энергию она (партия. – Авт.) обратит на осуществление тех мелкобуржуазных реформ-заплат, которые укрепят старый общественный строй и тем самым, может быть, превратят конечную катастрофу в постепенный, совершающийся по частям и по возможности мирный процесс перерождения» [1, т. 19, с. 173].
Маркс и Энгельс, отвергая оппортунистическую позицию Бернштейна и других, указывают, что рабочий класс может прийти к завоеванию политической власти не непременно одинаковым, совершенно одним и тем же для всех путем. Они разъясняют, что диалектика истории такова, что при определенных конкретных обстоятельствах не исключается возможность относительно мирных революционных преобразований; но это вовсе не снимает принципиального подхода к классовой борьбе пролетариата против буржуазии: «…мы никак не можем идти вместе с людьми, которые эту классовую борьбу стремятся вычеркнуть из движения» [там же, с. 175].
Энгельс обращает внимание на то, что возможна и мирная форма упразднения отмирающей действительности («Людвиг Фейербах…», 1886 г.): «Место отмирающей действительности занимает новая, жизнеспособная действительность, занимает мирно, если старое достаточно рассудительно, чтобы умереть без сопротивления, – насильственно, если оно противится этой необходимости» [1, т. 21, с. 275]. Но вместе с тем Энгельс предупреждает («Ответ достопочтенному Джованни Бовио», 1892 г.), что «имеется десять шансов против одного, что наши правители еще задолго до этого времени (возможности завоевания социалистами большинства в парламенте. – Авт.) применят против нас насилие; а это перенесет нас с арены парламентской борьбы на революционную арену» [1, т. 22, с. 287].
Развивая и конкретизируя свою теорию революции в свете новых фактов международного революционного движения 70 – 80-х годов, основоположники марксизма обращают особое внимание на обоснование форм революции и на вопрос о понимании мировой революции как длительного процесса, а не одноактового взрыва, происходящего одновременно во всех странах. В работах Энгельса ставится вопрос и о возможном «маршруте» пролетарской революции в связи с конкретными условиями международного рабочего движения и революционной ситуацией в той или иной стране. В 1892 г. он пишет: «…если судить по теперешнему положению вещей, разве не может оказаться, что Германия станет также ареной первой великой победы европейского пролетариата?» [1, т. 22, с. 320]. Энгельс в то время считал, что победа революции может быть обеспечена совместными усилиями пролетариата Англии, Франции, Германии.
Уже в 70-х годах основоположники марксизма, разъясняя свой взгляд на социалистическую революцию, указывали на возможность при определенных конкретных условиях мирного революционного преобразования для отдельных стран. В речи на митинге в Амстердаме 8 сентября 1872 г. Маркс говорил: «Мы знаем, что надо считаться с учреждениями, нравами и традициями различных стран; и мы не отрицаем, что существуют такие страны, как Америка, Англия, и если бы я лучше знал ваши учреждения, то может быть прибавил бы к ним и Голландию, в которых рабочие могут добиться своей цели мирными средствами. Но даже если это так, то мы должны также признать, что в большинстве стран континента рычагом нашей революции должна послужить сила; именно к силе придется на время прибегнуть, для того чтобы окончательно установить господство труда» [1, т. 18, с. 154].
В противовес этим четким классовым положениям революционной теории К. Маркса и Ф. Энгельса большинство социал-демократов в рейхстаге открыто встало на позиции «мирного», «естественного» врастания капитализма в социализм. Оппортунист К. Грилленбергер официально выступил в 1891 г. в рейхстаге со следующим отступническим заявлением: «Социал-демократическая партия не приняла программного требования Маркса о диктатуре пролетариата. Маркс был недоволен именно тем, что немецкая социал-демократия свою программу составила так, как она это считала правильным в немецких условиях, и поэтому у нас никогда не заходило речи о революционной диктатуре пролетариата» [13, с. 1805]. Оппортунисты Ауэр, Блос, Гейзер, а позже Фольмар также весьма откровенно выступили против марксистского учения о революции.
После того как Энгельс опубликовал в 1891 г. Марксову «Критику Готской программы», оппортунистические элементы в германской социал-демократической партии выступили против марксистского учения о революции и диктатуре пролетариата совершенно открыто. Считая такие выступления крайне опасными для судеб грядущей пролетарской революции, Энгельс не только наносит ряд метких разящих ударов по открытому оппортунизму, но и последовательно выступает против примиренческого отношения к нему со стороны руководства партии в лице В. Либкнехта и К. Каутского. Суровая критика со стороны Энгельса заставляла оппортунистов до некоторой степени отступать, способствовала выправлению политической линии партии.
Маркс и Энгельс хорошо понимали, что оппортунизм не случаен, он имеет свои определенные социальные корни, тесно связан с буржуазной политической идеологией и соответствующими философско-теоретическими источниками. Анализируя социальные корни оппортунизма, они указывают на его мелкобуржуазную базу. Энгельс писал, что прилив мелких буржуа и крестьян говорит о большом успехе рабочего движения, но в то же время это становится опасным для него. Их присоединение доказывает, что пролетариат действительно стал руководящим классом. Но нельзя забывать, что пролетариат не выполнит своей исторической руководящей роли, если будет делать уступки мелкобуржуазным идеям и стремлениям.
Маркс и Энгельс постоянно предупреждают об опасности проникновения в партию мелкобуржуазных, а также буржуазных элементов, не воспринимающих пролетарское мировоззрение, но, наоборот, приносящих с собой чуждое пролетариату мировоззрение в ряды партии. «Если к пролетарскому движению, – указывают они в уже упоминавшемся выше циркулярном письме, – примыкают представители других классов, то прежде всего от них требуется, чтобы они не приносили с собой остатков буржуазных, мелкобуржуазных и тому подобных предрассудков, а безоговорочно усвоили пролетарское мировоззрение» [1, т. 19, с. 174].
В 90-х годах Энгельс выступает с резкой критикой реформизма Г. Фольмара, который в противоположность Марксовой теории революции и диктатуры пролетариата выдвинул теорию «государственного капитализма». Революции Фольмар противопоставлял реформу и «мирное» развитие, диктатуре пролетариата – буржуазный парламентаризм, учению о разрушении буржуазной государственной машины – учение о «надклассовости» государства и его постепенном реформировании. В проект новой программы социал-демократической партии, представленный Эрфуртскому съезду партии (1891), были включены некоторые идеи подобного рода. Энгельс в письме К. Каутскому от 29 июня 1891 г. указывает на оппортунистические положения проекта программы, сеявшей иллюзии мирного общественного развития. Он пишет: «…Это давало мне повод ударить по миролюбивому оппортунизму „Vorwärts“ и по бодро-скромно-весело-свободному „врастанию“ старого свинства в „социалистическое общество“» [1, т. 38, с. 105].
Критика Энгельсом оппортунизма предвосхитила будущую критику революционными социал-демократами ревизионизма Э. Бернштейна и его единомышленников, отказавшихся в своих программных установках от «конечной цели» и печально знаменитых приспособлением выдвигаемых ими требований к рамкам общественных отношений капиталистического общества. Энгельс пророчески писал: «Это забвение великих, коренных соображений из-за минутных интересов дня, эта погоня за минутными успехами и борьба из-за них без учета дальнейших последствий, это принесение будущего движения в жертву настоящему, – может быть, происходит и из-за „честных“ мотивов. Но это есть оппортунизм и остается оппортунизмом, а „честный“ оппортунизм, пожалуй, опаснее всех других» [1, т. 22, с. 237]. Энгельс решительно требовал отсечения оппортунистических элементов от партии. В последующей истории рабочего движения оппортунизм в большинстве случаев оказался вполне сознательной и своекорыстной линией приспособления политики пролетарской партии к интересам как буржуазии в целом как класса, так и к узко понятным и сугубо личным интересам реформистских лидеров, стремившихся самоутвердиться на гребне революционного рабочего движения. История социалистических революций показала также, что и «честный» оппортунизм кончал, как правило, прямой изменой делу рабочего класса.
Оппортунисты в германской социал-демократической партии при попустительстве примиренцев делали все, чтобы скомпрометировать революционный марксизм. Они не останавливались даже перед фальсификацией взглядов Маркса и Энгельса, чтобы более надежно завуалировать их революционные идеи, предотвратить распространение этих идей в рабочем классе, и особенно это касалось вопросов насильственной революции и восстания. Введение Энгельса к новому изданию работы Маркса «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г.», написанное им в марте 1895 г., незадолго до смерти, было напечатано в урезанном виде; революционное острие Введения оказалось обломлено. Возникла беспримерно лживая легенда оппортунистов о будто бы происшедшем «отказе» Энгельса от тактики насильственной революции и вооруженного восстания. Энгельс самым решительным образом отмел попытки ложного истолкования его политической позиции по вопросу о завоевании власти рабочим классом [см. письмо Каутскому от 1 апреля 1895 г.; 1, т. 39, с. 373].
Критикуя политическую сущность оппортунизма, основоположники марксизма особое внимание обращали также на необходимость усвоения социально-философских основ и принципов пролетарского мировоззрения. Об этом они много раз писали А. Бебелю, В. Либкнехту и другим руководителям немецкой социал-демократии. А факты были тревожными. Еще в конце 70-х годов редактор газеты «Der Sozialdemokrat» Г. Фольмар то и дело открывал оппортунистическим идеям дорогу на страницы этого органа. В 80-х годах на страницах «Die Neue Zeit» Каутский допускал к печати статьи К.А. Шрамма, который противопоставлял Марксу буржуазного экономиста Родбертуса. О нем в катедер-социалистической печати писалось как об… «основоположнике современного социализма» (одна из брошюр Г. Адлера так и называлась: «Родбертус – основатель научного социализма»). Энгельс указывал, что буржуазные элементы в партии стали группироваться вокруг Родбертуса, как они прежде тяготели к Дюрингу. В области философии в социал-демократической печати усиленно стал протаскиваться идеализм и позитивизм. Оппортунисты были, как правило, противниками философского материализма. Так, например, Гейзер в журнале «Die Neue Welt» в статье «Das Innere der Erde» довольно откровенно выступил в защиту идеализма, против материализма и атеизма. Большое значение для укрепления теоретических основ партии в борьбе против буржуазного мировоззрения имела работа Энгельса «Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии», опубликованная в «Die Neue Zeit» в 1886 г. Она явилась достойным ответом на вылазки реформистов против марксистского материализма (см. выше, § 3 главы 14).
За острой политической борьбой против оппортунистов Энгельс не забывал о необходимости укрепления и развития материалистического мировоззрения в партии в собственно теоретическом плане. Его переписка с К. Шмидтом и другими деятелями социал-демократии свидетельствует о том, какое большое значение он придавал марксистской философии в обосновании правильной постановки и решения социально-политических проблем.
Подводя итог всему сказанному, следует подчеркнуть, что К. Маркс и Ф. Энгельс вели борьбу за укрепление революционных позиций социал-демократии на два фронта – как против волюнтаризма, так и против всякого фатализма. Подвергая критике международный оппортунизм в таких его формах, как поссибилизм, тред-юнионизм и реформизм, Маркс и Энгельс обращали специальное внимание на его ложную теоретическую основу, а именно: 1) идеализм в вопросах объяснения исторического процесса, 2) догматический и эклектический метод истолкования исторических событий, 3) признание стихийности в смысле фаталистически толкуемой «объективной» предопределенности событий и 4) конформизм в смысле приспособления к капитализму во всех областях политики и идеологии и капитуляции перед ними. Опровержение этой теоретической основы оппортунизма классиками марксизма составило важный вклад в дальнейшее развитие методологии диалектического и исторического материализма.
2. Письма Ф. Энгельса 90-х годовоб историческом материализме
Создание серии писем о диалектике исторического процесса
Знаменитые письма Энгельса 90-х годов, известные в истории марксистской философии под названием «Письма об историческом материализме», явились существенным вкладом в марксистское понимание общества, в разработку материалистической диалектики. Эти письма (Паулю Эрнсту от 5 июня 1890 г., Конраду Шмидту от 5 августа и 27 октября 1890 г., Йозефу Блоху от 21 – 22 сентября 1890 г., Францу Мерингу от 14 июля 1893 г., В. Боргиусу от 25 января 1894 г.[31]) особенно наглядно доказывают, что Энгельс наряду с Марксом должен быть назван творцом исторического материализма. Всю переписку Энгельса пронизывает основная идея борьбы за создание и всемерное укрепление самостоятельной революционной партии рабочего класса как вождя социалистической революции и диктатуры пролетариата, борьбы за развитие и чистоту теоретического оружия партии. Кто бы ни обращался к Энгельсу: немецкие ли социалисты или испанцы, румыны, русские, которые «обдумывали и взвешивали» свои первые революционные шаги, – «все они, – отмечал Ленин, – черпали из богатой сокровищницы знаний и опыта старого Энгельса» [2, т. 2, с. 13].
Непосредственным поводом к написанию писем об историческом материализме послужила книга немецкого буржуазного социолога Пауля Барта «Философия истории Гегеля и гегельянцев до Маркса и Гартмана» [11], в которой он интерпретировал марксистскую теорию общественного развития в духе вульгарно-социологического толкования истории – «экономического материализма». На этом поприще подвизались и такие буржуазные экономисты и социологи, как Л. Брентано, Ю. Вольф, позже Р. Штаммлер и др. Они приписывали марксизму отрицание активной роли идеологии и политики, утверждали, что исторический материализм игнорирует деятельность людей, превращаясь тем самым в мертвую фаталистическую схему.
Переписка во многом была вызвана также недостаточной теоретической зрелостью многих руководителей социал-демократии. Даже личные друзья К. Маркса и Ф. Энгельса – А. Бебель, П. Лафарг и позже Ф. Меринг, в значительной степени именно благодаря переписке с Энгельсом пришедший к марксизму, недостаточно глубоко уяснили действительное содержание материалистического понимания истории, и потому нередко на страницах журнала «Die Neue Zeit» и газет «Der Sozialdemokrat», «Vorwärts» и др. появлялись путаные статьи эклектиков, прямо критиковался диалектический материализм и популяризировались идеи неокантианства.
Между тем к началу 90-х годов марксизм становится своеобразной модой. Интерес к марксизму невиданно возрастает. Так, видный пропагандист марксизма в Италии Антонио Лабриола, пришедший к марксизму, подобно многим другим теоретикам, в значительной степени под влиянием переписки с Энгельсом, вспоминал впоследствии: «Интерес к историческому материализму все более и более возрастал, а литература по нему отсутствовала, – немудрено поэтому, если Энгельса в последние годы его жизни забрасывали вопросами, как профессора, не имеющего своей кафедры. Отсюда – громадная переписка…» [8, с. 22].
Анализ этих писем-запросов (многие из которых хранятся в архиве Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС) представляет немалый интерес, ибо они раскрывают тот фон, на котором велась Энгельсом напряженная борьба за правильное понимание марксистской теории, за ее чистоту.
Характерно письмо К. Шмидта, одного из будущих инициаторов философского ревизионизма в германской социал-демократии, от 20 октября 1890 г. В связи с появлением упомянутой выше книги П. Барта К. Шмидт писал Ф. Энгельсу: «Главный аргумент Барта заключается в том, что он считает возможным исторически доказать влияние неэкономических (особенно политических) процессов на экономическую основу. Это не противоречило бы материалистическому пониманию истории, если бы сами неэкономические процессы в свою очередь могли быть объяснены из экономических процессов. В таком случае воздействие этих последних на экономику само опять было бы экономически обосновано и все опять в основе своей было бы сведено к экономическому фактору. Именно это, кажется мне, следовало бы доказать по отношению к Барту. Если это было бы невозможно доказать, тогда марксовское понимание истории не было бы выдержано в самом его строгом смысле. Экономика не была бы больше единственно определяющим фактором, другие самостоятельные, не выводимые из нее процессы стали бы влиять на экономический ход развития, в то время как у Маркса как раз самостоятельность таких влияющих процессов объявляется иллюзией» [см. 3].
Это письмо симптоматично. Подобные письма-запросы натолкнули Энгельса, по его собственному признанию, на определенное перемещение акцента в выборе проблематики при освещении кардинальных вопросов исторического материализма. Потребовались систематизация и раскрытие существа всех основополагающих принципов, образующих материалистическое понимание истории, взятых в их цельности, взаимодействии и субординации. К этому побуждала необходимость преодоления распространявшихся в литературе односторонних и упрощенных попыток применения исторического материализма к анализу тех или иных сторон общественной жизни, что закрывало путь к раскрытию диалектики общественного развития во всей ее сложности и могло служить лишь дискредитации самого диалектико-материалистического метода. Ситуация быта такова, что материалистическое понимание истории, по словам Энгельса, «в течение 20 лет, как правило, оставалось в работах молодых членов партии только трескучей фразой…» [1, т. 38, с. 268].
«Маркс и я, – писал Энгельс, – отчасти сами виноваты в том, что молодежь иногда придает больше значения экономической стороне, чем это следует. Нам приходилось, возражая нашим противникам, подчеркивать главный принцип, который они отвергали, и не всегда находилось время, место и возможность отдавать должное остальным моментам, участвующим во взаимодействии» [1, т. 37, с. 396]. Но, разумеется, и в первые годы, как и на протяжении всей истории марксизма, когда в использовании диалектико-материалистического метода дело доходило до анализа какого-либо исторического периода, т.е. до его практического применения, картина менялась и тут уже, – с полной ответственностью за себя и своего великого друга заявлял Энгельс, – «не могло быть никакой ошибки» [там же]. Труд Маркса «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» – классический тому пример.
Письма Энгельса 90-х годов и преследуют цель выделения существа основных принципов материалистического понимания истории, взятых в их полноте и позволяющих раскрыть диалектику взаимодействия всех важнейших сторон общественной жизни. В центре внимания Энгельса находятся вопросы диалектики взаимодействия материальной и духовной жизни общества, базиса и надстройки. Необходимость обращения к этим вопросам отнюдь не ограничивалась сугубо теоретическими задачами, а была неотделима от разработки стратегии и тактики пролетариата применительно к новым «мирным» условиям конца XIX в., возникшим с победой буржуазных революций и установлением буржуазной демократии в развитых странах Европы. Теоретические проблемы роли идей, государства, обратного влияния надстройки на породивший ее базис приобретают непосредственное практическое значение при определении форм классовой борьбы пролетариата.
Руководящий принцип марксистского понимания общества – определяющую роль способа производства – понимали нередко упрощенно и недиалектически, в духе объяснения любого факта социально-культурной области исключительно лишь экономическим фактором. По поводу такого квази-«марксизма» К. Маркс как-то саркастически заметил: «Я знаю только одно, что я не марксист» [см. там же, с. 370].
Поэтому в 90-х годах, когда буржуазные профессора и следовавшие за ними «молодые»[32] вульгаризировали материалистическое понимание истории, возникла острая необходимость раскрыть действительное содержание марксистской доктрины относительно диалектики общественного развития, подчеркнув при этом относительную самостоятельность общественного сознания, активность политики, идеологии, культуры, их обратное воздействие на общественное бытие.
Именно эта сторона материалистического понимания истории получила ложную интерпретацию в концепции так называемого «экономического материализма». Возникнув среди буржуазных теоретиков, экономический материализм стал затем оказывать влияние на некоторых идейно неустойчивых социал-демократов.
Попытки буржуазных авторов сочетать идеалистическое понимание истории с признанием «первостепенного» значения экономического «фактора» оказали влияние на одного из характерных лидеров «молодых» – Пауля Эрнста. Начав с проповеди «экономического материализма» и кантианства, П. Эрнст некритически воспринял затем и стал повторять «абсурдное утверждение метафизика Дюринга, будто у Маркса история делается совершенно автоматически, без всякого участия (делающих ее, однако) людей и будто экономические отношения (которые, однако, сами создаются людьми!) играют этими людьми словно простыми шахматными фигурами» [1, т. 22, с. 89].
Не понимая материалистической диалектики и ее требования конкретно-исторически подходить к изучаемым явлениям, «молодые» и после отмены исключительного закона против социалистов отрицали какую бы то ни было возможность использования легальных средств борьбы, безрассудно требуя «взятия препятствий». В новых исторических условиях, навязывая партии эту «сумасшедшую тактику», лидеры оппозиции пытались превратить дискуссию по тактическим вопросам в коренные программные расхождения. Однако чувствуя слабость своей позиции, они стремились прикрыться авторитетом Энгельса. Так, в августовском номере 1890 г. «Саксонской рабочей газеты» – органе «молодых» – редакция объявила Энгельса солидарным с платформой оппозиции «молодых».
Энгельс был крайне возмущен «колоссальным бесстыдством» теоретиков оппозиции. В ответе, помещенном в центральном органе партии «Социал-демократ», Энгельс характеризует кампанию «молодых» как «литераторско-студенческий бунт» в немецкой партии и подверг уничтожающей критике их прессу. В теоретическом отношении взгляды оппозиции, по определению Энгельса, суть «до неузнаваемости искаженный „марксизм“, отличающийся, во-первых, явным непониманием того мировоззрения, от имени которого выступают; во-вторых, полным незнанием решающих в каждый данный момент исторических фактов; в-третьих, ярко выраженным сознанием собственного безграничного превосходства, которое столь свойственно немецкому литератору» [1, т. 22, с. 74]. Эти взгляды идеологов оппозиции, по определению Ф. Энгельса, явились по сути дела отражением марксистской теории в буржуазной литературе.
В 90-х годах в немецких социал-демократических изданиях широко обсуждались вопросы литературы, в особенности в связи с социальными проблемами, которые выдвигались в творчестве выдающихся писателей. В органе «молодых» – журнале «Свободная сцена» («Freie Bühne») – широко обсуждались драмы Г. Ибсена, произведения А. Стриндберга. Лидерам анархо-синдикалистского крыла «молодых» особенно импонировали те произведения этих писателей, в которых воспевалась сильная личность. В своих статьях под видом литературно-критического анализа «молодые» отрицали руководящую роль партии, высказывая презрение к «стадному, партийному человеку», дискредитировали роль диалектико-материалистического метода, пытаясь вывести творчество художника непосредственно из экономического развития общества, из круга его узкоклассовых представлений.
В своем ответе «Саксонской рабочей газете» Энгельс, разоблачая претензии вождей оппозиции, остро ставит вопрос о социальном составе партии и о различии между революционными рабочими массами и литературными деятелями, претендующими на руководящее положение в пролетарской партии без всяких на то оснований [см. 1, т. 22, с. 74 – 75].
В ответ на статьи П. Эрнста, автор которых игнорировал необходимость конкретного исследования исторических фактов, Энгельс пишет, что «материалистический метод превращается в свою противоположность, когда им пользуются не как руководящей нитью при историческом исследовании, а как готовым шаблоном, по которому кроят и перекраивают исторические факты» [1, т. 37, с. 351]. Энгельс отмечает, что исторический материализм, вооружая ученого подлинно научным методом исследования общественной жизни, дает ему знание наиболее общих законов общественного развития, но требует при этом специального кропотливого изучения исторических фактов, выявления их конкретного своеобразия и т.д. Энгельс указывает на недопустимость метафизического подхода к диалектико-материалистической теории как навсегда данной сумме выводов, которые остается лишь только заучить. Подобные искажения имели, например, место в работах Эрнста. Отмечая в качестве важнейшей ошибки Эрнста его неисторический отвлеченно-шаблонный подход к проблеме классовой детерминированности творчества писателя, Энгельс тем самым предостерегает от вульгарного социологизма.
В полемике с П. Эрнстом и К. Шмидтом (а раньше в письме к М. Гаркнесс) Энгельс конкретизирует и развивает марксистское учение о характере классовой обусловленности идеологии, особенно таких ее областей, как искусство и философия, которые наиболее удалены от экономики. Энгельс развивает мысль Маркса из «Восемнадцатого брюмера…» о том, что отнюдь не все представители буржуазной демократии – лавочники или поклонники лавочников. Он акцентирует внимание своих корреспондентов на том, что классовый характер идеологии вообще, творчества того или иного художника, философа в частности не обязательно определяется в своем содержании происхождением или общественным положением автора, а прежде всего тем, с позиций какого класса он воспринимает мир и укреплению чьих социальных позиций объективно способствует его творчество. Так, одну из самых привлекательных черт О. Бальзака как писателя-реалиста Энгельс видит в том, что тот был вынужден «идти против своих собственных классовых симпатий и политических предрассудков, в том, что он видел неизбежность падения своих излюбленных аристократов и описывал их как людей, не заслуживающих лучшей участи, и в том, что он видел настоящих людей будущего там, где их в то время единственно и можно было найти…» [там же, с. 37].
Своими оценками творчества Ибсена, Бальзака и других художников и мыслителей Энгельс дает образцы того, как надо руководствоваться материалистическим пониманием истории в конкретных исследованиях. Обращаясь к теоретикам партии, Энгельс неустанно повторяет: «Всю историю надо изучать заново, надо исследовать в деталях условия существования различных общественных формаций, прежде чем пытаться вывести из них соответствующие им политические, частноправовые, эстетические, философские, религиозные и т.п. воззрения» [там же, с. 371]. А для этого необходимо углубиться в изучение конкретной науки, показать «истинную связь вещей», а не просто использовать слово «материалистический» как отмычку, как рычаг для конструирования на манер гегельянства.
Необходимость по-новому изучать историю выдвигает на первый план философский вопрос об адекватном методе. Еще в рецензии на работу К. Маркса «К критике политической экономии», написанной в 1859 г., Энгельс подчеркивал, что развитие материалистического понимания истории хотя бы и на одном-единственном примере представляет собой научный труд огромного масштаба, осуществимый только на основе большого, критически проверенного, в совершенстве изученного и осмысленного исторического материала [см. 1, т. 13, с. 492]. К этой мысли, развивая ее и углубляя ее аргументацию, Энгельс не раз возвращается в письмах 90-х годов. Так, в одном из последних своих писем В. Зомбарту (от 11 марта 1895 г.) Энгельс еще раз повторяет неоднократно высказываемое им и Марксом предупреждение против шаблонного применения материалистического понимания истории. «Но все миропонимание [Auffassungsweise] Маркса – это не доктрина, а метод. Оно дает не готовые догмы, а отправные пункты для дальнейшего исследования и метод для этого исследования» [1, т. 39, с. 352].
В связи с яркой работой Ф. Меринга «Легенда о Лессинге» (1892) Энгельс очень одобрительно отзывается о ней [см. 1, т. 38, с. 268 – 269], но вместе с тем обращает внимание на недостаточность освещения Ф. Мерингом политической и идеологической сторон общественного развития. «Я бы, – замечает Энгельс, – кое-что мотивировал и акцентировал по-иному…» [там же, с. 268]. Глубокие замечания Энгельса побудили Меринга пересмотреть соответствующие главы «Легенды о Лессинге», но к ним остались совершенно глухи Эрнст и другие «молодые». П. Лафарг писал, что «молодые» боялись пользоваться историческим материализмом как методом «из страха прийти к выводам, которые подорвали бы буржуазные взгляды, пленниками которых они бессознательно являются» [9, с. 3].
Энгельс о диалектикебазиса и надстройки
Ф. Энгельс решительно отверг ложно приписываемые историческому материализму положения об абсолютном и исключительном воздействии экономики на все содержание истории, об автоматичности процесса исторического развития и об отрицании всякой активной роли надстроечных явлений. «…Хотя материальные условия существования являются primum agens[33], – писал он К. Шмидту, – это не исключает того, что идеологические области оказывают в свою очередь обратное, но вторичное воздействие на эти материальные условия…» [1, т. 37, с. 370]. В этом принципе – стержень главной проблематики писем Энгельса об историческом материализме.
В ходе решения конкретных задач тактики и стратегии освободительной борьбы пролетариата и в борьбе с разного рода фальсификаторами марксизма Ф. Энгельс конкретизирует марксистское учение о диалектике общественного развития. В письме В. Боргиусу от 25 января 1894 г. [см. 1, т. 39, с. 174 – 177] Энгельс отмечает, что история общества характеризуется взаимосвязью и взаимодействием различных сторон единого исторического процесса. Описывая основу всех этих взаимосвязей и опосредствований и характеризуя объективную (материальную) основу общественной жизни, Энгельс указывает не только на решающий экономический фактор – способ производства, одну сторону которого составляют производственные отношения как непосредственный реальный базис общества, но и на те материальные условия, без которых этот базис немыслим – на географическую среду, народонаселение. «Таким образом, сюда входит вся техника производства и транспорта… В понятие экономических отношений включается далее и географическая основа… Раса же сама является экономическим фактором» [там же, с. 174].
Здесь, во-первых, Энгельс, разумеется, не собирается «расширять» марксистское понятие экономической структуры общества путем включения в последнюю неэкономических моментов, как это пытались и пытаются приписывать ему разного рода недобросовестные «критики», но указывает на тесное взаимодействие производства и его естественных предпосылок.
Во-вторых, в противоположность «экономическому материализму» Энгельс акцентирует внимание на факте одновременно единства и многообразия социальной детерминации. Научная и практическая задача исторического материализма, в полной мере признающего реальный факт многосложности явлений социальной истории, заключается, подчеркивает Энгельс, в том, чтобы объяснить как их существование, так и их взаимодействие друг с другом, которое лишь в конечном счете [см.: 1, т. 37, с. 370, 394 – 396; т. 39, с. 175] определяется экономическим развитием на основе прогресса производительных сил.
«Дело обстоит совсем не так, что только экономическое положение является причиной, что только оно является активным, а все остальное – лишь пассивное следствие. Нет, тут взаимодействие на основе экономической необходимости, в конечном счете всегда прокладывающей себе путь… Следовательно, экономическое положение не оказывает своего воздействия автоматически, как это для удобства кое-кто себе представляет, а люди сами делают свою историю, однако в данной, их обусловливающей среде, на основе уже существующих действительных отношений, среди которых экономические условия, как бы сильно ни влияли на них прочие – политические и идеологические, – являются в конечном счете все же решающими и образуют ту красную нить, которая пронизывает все развитие и одна приводит к его пониманию» [1, т. 39, с. 175].
Формулу «в конечном счете» Энгельс направляет как против исторического идеализма, абсолютизирующего самостоятельность идей, так и против многочисленных попыток вульгаризаторов превратить марксистскую концепцию в пресловутое «моноэкономическое», а по сути крайне метафизическое понимание истории.
Отстаивая и развивая диалектический материализм, Энгельс раскрывает многообразную роль субъективного фактора, творческой активности личности, сознания. Однако «критики марксизма» постарались не заметить этих положений Энгельса и продолжали приписывать ему «односторонность»[34].
В письмах Ф. Мерингу, В. Боргиусу и в ряде специальных работ этого периода Ф. Энгельс высказывает глубокую и методически чрезвычайно важную мысль о том, что материалистическое понимание истории тем полнее и яснее демонстрирует свою действенность, чем объемнее рассматриваемый период и чем крупнее изучаемое событие или процесс. В своем философско-политическом завещании – во Введении к работе К. Маркса «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г.» Энгельс отмечает (1895): «При суждении о событиях и цепи событий текущей истории никогда не удается дойти до конечных экономических причин… Поэтому материалистическому методу слишком часто приходится здесь ограничиваться тем, чтобы сводить политические конфликты к борьбе интересов наличных общественных классов…» [1, т. 22, с. 529 – 530]. За год до этого в письме Боргиусу Энгельс касается той же темы: «Чем дальше удаляется от экономической та область, которую мы исследуем… тем больше будем мы находить в ее развитии случайностей, тем более зигзагообразной является ее кривая». Но, подчеркивает Энгельс, «если Вы начертите среднюю ось кривой, то найдете, что чем длиннее изучаемый период, чем шире изучаемая область, тем более приближается эта ось к оси экономического развития, тем более параллельно ей она идет» [1, т. 39, с. 176].
Энгельсу принадлежит великая заслуга историко-материалистического анализа происхождения и развития почти всех основных идеологических надстроечных форм, раскрытия сложного взаимодействия их как с экономической основой общественной жизни, так и между собой. Зависимость надстроечных явлений от экономики всегда следует рассматривать конкретно: в одних случаях последняя выступает как непосредственная причина, в других она действует опосредованно через ряд звеньев той же надстройки, причем сами эти звенья взаимодействуют друг с другом по-разному в разных случаях.
Важнейшая мысль писем Энгельса 90-х годов – это мысль об обратном воздействии производных явлений общественной жизни на породившие их причины. Й. Блох задал Энгельсу в письме от 3 сентября 1890 г. следующий вопрос: «С точки зрения материалистического понимания истории определяющим моментом в истории является производство и воспроизводство реальной жизни. Как должно быть понято это положение? Можно ли понять его так, что решающим моментом являются одни экономические отношения, или они только до некоторой степени образуют постоянную основу всех других отношений, которые сами в таком случае могли бы также оказать влияние? Разве в ходе истории не играли определенную роль довольно часто политические, династические и просто индивидуальные интересы? Конечно, они не могли бы оказывать это действие, если бы они не имели материального основания, но все-таки не все происходит из экономической необходимости… Я хотел бы вас спросить при этом, действуют ли с точки зрения материалистического понимания истории одни только экономические отношения повсюду непосредственно и совершенно независимо от личности, как естественный закон природы, или также [действуют] другие отношения, в конечном счете, зависящие от экономических условий, а вместе с тем со своей стороны могущие ускорять или задерживать ход исторического развития» [см. 4].
Энгельс, всесторонне раскрывающий сложное диалектическое взаимодействие различных сторон общественной жизни, дает на этот вопрос следующий ответ: «…согласно материалистическому пониманию истории в историческом процессе определяющим моментом в конечном счете является производство и воспроизводство действительной жизни. Ни я, ни Маркс большего никогда не утверждали. Если же кто-нибудь искажает это положение в том смысле, что экономический момент является будто единственно определяющим моментом, то он превращает это утверждение в ничего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу. Экономическое положение – это базис, но на ход исторической борьбы также оказывают влияние и во многих случаях определяют преимущественно форму ее различные моменты надстройки: политические формы классовой борьбы и ее результаты – государственный строй… правовые формы и даже отражение всех этих действительных битв в мозгу участников, политические, юридические, философские теории, религиозные воззрения и их дальнейшее развитие в систему догм. Существует взаимодействие всех этих моментов, в котором экономическое движение как необходимое в конечном счете прокладывает себе дорогу сквозь бесконечное множество случайностей…» [1, т. 37, с. 394 – 395].
Что касается обратного влияния надстроечных явлений на породивший их базис, то оно может быть, как это вытекает из хода рассуждений Энгельса, разного рода: оно может способствовать его развитию, либо, наоборот, тормозить его дальнейшее развитие и даже реставрировать в нем отжившие уклады; наконец, в сфере надстройки рано или поздно возникают такие явления (революционная идеология), которые способствуют разрушению прежнего базиса и установлению нового, более передового. Обратное влияние надстроечных явлений Энгельс в своих письмах рассматривает как одно из проявлений такой закономерности общественного развития, впервые научно установленной и разработанной марксизмом, как относительная самодеятельность сознания, идеологии.
В этой связи принципиальное значение имеют соображения Энгельса в письмах 90-х годов по поводу общественной функции идеологических форм сознания людей. Понятие «идеология» имеет в марксизме несколько между собой тесно связанных, но не тождественных смыслов. Маркс и Энгельс обозначали термином «идеология» иллюзорное, искажающее действительность сознание. «Идеология, – писал Энгельс Мерингу 14 июля 1893 г., – это процесс, который совершает так называемый мыслитель, хотя и с сознанием, но с сознанием ложным. Истинные движущие силы, которые побуждают его к деятельности, остаются ему неизвестными, в противном случае это не было бы идеологическим процессом» [1, т. 39, с. 83]. Ложный, извращенный характер отражения действительности в идеологии коренится в ее классовой природе. Классовая природа ложного идеологического сознания бывает различной: если мелкобуржуазные идеологи в искаженном виде представляют себе задачи борьбы за прогресс и свое место в этой борьбе, то многие буржуазные идеологи достаточно определенно сознают свои классовые задачи, но иллюзорно представляют себе возможности и перспективы защищаемого ими эксплуататорского строя. Энгельс, как и Маркс, называл «идеологией» философию Гегеля, идеалистические конструкции младогегельянцев, концепции «истинных» социалистов и Прудона, различные построения социал-демократических ревизионистов, а также и откровенно апологетические концепции вульгарных экономистов, продажных буржуазных публицистов и вообще активных носителей «охранительных» воззрений.
Но содержание понятия «идеология» в марксизме этим отнюдь не исчерпывается. Из того факта, что Маркс и Энгельс вели борьбу с такой идеологией, в которой общественные отношения отражались в превратном виде, никоим образом не следует, что, с их точки зрения, общественное сознание любого класса везде и всегда носит мистифицированный характер. Даже тогда, когда Маркс и Энгельс рассматривали идеологию в таком специфическом смысле, как, например, в «Немецкой идеологии», они противопоставляли «идеологии» научное познание социальной действительности, т.е. исходили при этом по сути дела из понятия научной, истинной идеологии, хотя они и не употребляли такого термина. Термин «научная идеология» был введен в теоретическую терминологию марксизма В.И. Лениным.
Уточняя и углубляя понятие «относительной самостоятельности»[35] и самодеятельности сознания в его развитии, Энгельс по сути дела осуществляет дальнейшую конкретизацию марксистского учения о роли идеологических форм, а также вообще форм общественного сознания в истории. Энгельс указывает на ряд внутренних специфических законов, присущих развитию различных форм общественного сознания и свидетельствующих о его относительной самостоятельности. Так, Энгельс отмечает, что всякая новая философская концепция, хотя ее корни лежат глубоко в соответствующих именно ей материальных исторических условиях, тем не менее наследует предшествующий мыслительный материал, который проделал «самостоятельный, свой собственный путь развития в мозгу этих следовавших одно за другим поколений» [там же].
Относительная самостоятельность развития идей проявляется также в факте их отставания от существующих экономических и социальных отношений или, наоборот, заметного их опережения, а также в том, что на первый план может выступать то религия, то философия, в других же случаях – политика и право и т.д. Касаясь философии, Энгельс в письме К. Шмидту от 27 октября 1890 г. указывает, что относительная самостоятельность развития ее объясняет, почему страны, экономически отсталые, могут выдвинуть весьма прогрессивные философские учения, иногда даже обгоняющие мысль экономически развитых стран, а в силу этого с большой силой стимулирующие дальнейший прогресс [см. 1, т. 37, с. 419 – 420].
Энгельс акцентирует внимание на различии проявлений относительной самостоятельности у разных форм общественного сознания. Специфической закономерностью развития философии в антагонистическом обществе является борьба материализма и идеализма, что накладывает свою печать на характер преемственности философских идей и формы использования предшествующего мыслительного материала. Подчеркивая познавательную сущность историко-философского процесса, Энгельс резко осуждает абстрактно-негативный подход ко всему прошлому философскому наследству. Отвергая тезис П. Барта, объявившего историю философии лишь «грудой развалин» не оправдавших себя систем, Энгельс пишет, что это верный путь прийти «от ничего через ничто к ничему» [1, т. 38, с. 108, 109]. Поэтому, подчеркивает Энгельс, говоря о том, как надо читать Гегеля, «гораздо важнее отыскать под неправильной формой и в искусственной связи верное и гениальное» [1, т. 38, с. 177].
Анализируя характер проявления относительной самостоятельности в развитии общественного сознания, Энгельс показывает, что в нем воздействие материальных, экономических условий «имеет место в рамках условий, которые предписываются самой данной областью…» [1, т. 37, с. 420]. Внешние условия и причины действуют здесь диалектически, через внутренние особенности развития каждой формы сознания. Вопрос, следовательно, стоит вовсе не так, как это метафизически представляли себе «критики» исторического материализма, – признать либо определяющее значение экономических факторов, либо существование внутренней логики идей и только ее.
Специфически проявляется относительная самостоятельность науки. Здесь особенно велико значение преемственности, хотя в развитии науки бывают свои революции, коренные перевороты. К числу особенностей развития естествознания относятся, например, борьба гипотез, нередко впоследствии синтезируемых в единые теории, тесная связь науки с развитием материального производства; хотя политика классов существенно влияет на развитие науки, но естествознание не носит надстроечного характера.
Энгельс глубоко раскрывает вопрос о творческой, преобразующей, а иногда и решающей роли субъективного фактора в процессе классовой борьбы и социалистической революции. Энгельс указывает, что П. Барт сражается с ветряными мельницами, когда утверждает, что материалистическое понимание истории будто бы игнорирует деятельность людей в историческом процессе. В истории нет автоматизма действий людей, ибо они сами делают свою историю, хотя и в определенной, их обусловливающей среде. Разоблачая фатализм и волюнтаризм как одинаково ложные концепции в трактовке места и роли субъективного фактора в историческом процессе, Энгельс указывает: «Чего всем этим господам не хватает, так это диалектики. Они постоянно видят только здесь причину, там – следствие. Они не видят… что весь великий ход развития происходит в форме взаимодействия…» [1, т. 37, с. 420]. И еще: «В основе этого лежит шаблонное, недиалектическое представление о причине и следствии как о двух неизменно противостоящих друг другу полюсах, и абсолютно упускается из виду взаимодействие» [1, т. 39, с. 84].
Глубокая систематизация и развитие Энгельсом мысли Маркса об активной роли надстройки, об ее обратном воздействии на базис означала дальнейшее развитие диалектико-материалистического понимания истории.
Конкретизируя диалектико-материалистическое понимание каузальной обусловленности социальных явлений, Энгельс раскрывает содержание категорий необходимости и случайности, необходимости и свободы. В письме В. Боргиусу от 25 января 1894 г. Энгельс трактовал случайность двояко – во-первых, как «форму проявления» и, во-вторых, как «дополнение» необходимости [см. 1, т. 39, с. 175].
В письмах 90-х годов Энгельс вновь возвращается к проблеме органической связи научного материализма и реального научного гуманизма. «Мы делаем нашу историю сами, – пишет Энгельс, – но, во-первых, мы делаем ее при весьма определенных предпосылках и условиях. Среди них экономические являются в конечном счете решающими. Но и политические и т.п. условия, даже традиции, живущие в головах людей, играют известную роль, хотя и не решающую… Во-вторых, история делается таким образом, что конечный результат всегда получается от столкновений множества отдельных воль… Таким образом, история, как она шла до сих пор, протекает подобно природному процессу и подчинена, в сущности, тем же самым законам движения. Но… из этого все же не следует заключать, что эти воли равны нулю. Наоборот, каждая воля участвует в равнодействующей и постольку включена в нее» [1, т. 37, с. 395, 396].
Разработка Энгельсом в последние годы жизни проблем относительной самостоятельности общественного сознания, активной роли надстройки, роли субъективного фактора была воспринята ревизионистами как отступление от материалистического понимания истории. Распространение получила буржуазная легенда о так называемой эволюции Энгельса от исторического материализма к эклектической теории факторов, от крайнего «экономического детерминизма» – к признанию самостоятельной роли «идеального фактора» и т.п. Э. Бернштейн был первым (если не считать робкого заявления П. Барта в 1895 г.), кто расценил письма Энгельса как «пересмотр» им собственных прежних взглядов и «отступление» от идей Маркса. В письмах Энгельса, писал Бернштейн, материалистическое понимание истории «представляется в другом виде, чем как оно прежде изображалось его творцами» [6, с. 19]. Следуя за Бернштейном, неокантианец Л. Вольтман в связи с данной ложной трактовкой писем Энгельса заявил, что Маркс был «социальным фаталистом» в отличие от позднего Энгельса. В этой связи Вольтман усмотрел некие «поразительные различия» во взглядах между классиками марксизма [см. 7, с. 161]. Аналогично высказывался М. Адлер [см. 10].
В действительности же Энгельсу принадлежит здесь заслуга конкретизации и дальнейшего развития существа материалистического понимания истории, защиты диалектико-материалистической методологии анализа общественной жизни от вульгаризации и упрощенчества.
Таким образом, письма Энгельса 90-х годов охватывают очень широкий круг проблем, в них глубоко раскрывается метод исторического материализма, конкретизируются идеи о роли идеологии и вообще субъективного фактора в жизни общества. Они представляют собой значительную веху в истории развития марксистской философии.
Письмами Энгельса об историческом материализме 90-х годов XIX в. завершается процесс всесторонней разработки основоположниками марксизма их великого учения. К последним годам жизни Энгельса философия марксизма стала мировоззрением авангардных отрядов рабочего класса во многих европейских странах. Учение Маркса и Энгельса полностью выдержало проверку практикой в огне классовых битв буржуазно-демократической революции 1848 – 1849 гг. и Парижской Коммуны 1871 г. На рубеже столетий философия марксизма в ее развитом виде представляла собой интернациональную философскую теорию, освещающую путь грядущим битвам за социализм и коммунизм.
Цитируемая литература
1. Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е.
2. Ленин В.И. Полное собрание сочинений.
3. ЦПА ИМЛ, ф. 1, оп. 5, № 5085.
4. ЦПА ИМЛ, ф. 1, оп. 5, № 5062.
5. Барт П. Философия истории как социология. СПб., 1902.
6. Бернштейн Э. Исторический материализм. СПб., 1901.
7. Вольтман Л. Исторический материализм. СПб., 1901.
8. Лабриола А. Исторический материализм и философия. М., 1922.
9. Лафарг П. Сочинения, т. III. М. – Л., 1931.
10. Adler М. Engels als Denker. Berlin, 1925.
11. Barth P. Die Geschichtsphilosophie Hegel’s und der Hegelianer bis auf Marx und Hartmann. Leipzig, 1890.
12. Kautsky К. Darwinismus und Marxismus. – Die Neue Zeit, Stuttgart, 1895, Jg. XIII, Bd. I, № 23.
13. Stenographische Berichte über die Verhandlungen des Reichstages. VIII. Legislaturperiode. 1. Session. 1890 – 1891. Bd. III. Berlin, 1891.
14. «Die Zukunft». Sozialistische Revue. Berlin, 1878, Jg. 1 (1877 – 1878).