Марксистская философия в XIX веке. Книга вторая (Развитие марксистской философии во второй половине XIX века) — страница 7 из 19

Философия марксизма в России XIX в.

1. К. Маркс, Ф. Энгельси философская мысль в России40-х – начала 80-х годов

На различных этапах развития домарксистской революционной мысли в России XIX в. наблюдаются своеобразные формы идейно-философских контактов многих представителей различных идейных направлений с философскими идеями, выдвинутыми Марксом и Энгельсом. Этот контакт, который в 40 – 60-х годах был более или менее спорадическим, стал гораздо более широким и систематическим в 70 – 80-х годах.

В начале 40-х годов XIX в. философские идеи формирующегося марксизма еще только начинают проникать на страницы русской журналистики, причем в формулы Маркса и Энгельса отечественные мыслители вкладывают подчас собственное содержание. В целом 40 – 50-е годы – время, когда марксистская философия в собственном смысле этого слова еще неизвестна в России, хотя наиболее выдающиеся отечественные мыслители из революционных демократов-просветителей и социалистов-утопистов первой половины XIX в. объективно находятся на пути к диалектическому и историческому материализму. Но сколь бы незначительным, опосредствованным, а иногда и поверхностным ни было влияние марксизма на некоторых русских деятелей этого периода, сами по себе факты, отражающие это влияние, весьма знаменательны.

С 60-х годов на мировоззрение отдельных мыслителей начинают оказывать определенное воздействие прежде всего экономические идеи и идеи исторического материализма, а с середины 70-х годов – и идеи диалектического материализма. Глубинные процессы, протекавшие в тогдашней русской мысли, уже невозможно понять без учета влияния на нее марксизма. В 70-х годах идеи диалектического и исторического материализма, разумеется, в их своеобразном истолковании, в известной степени уже включаются в общий ход отечественного историко-философского процесса.

Если в 40 – 60-х годах идеи марксизма являлись лишь сравнительно небольшими «вкраплениями» в русскую общественную мысль, влияя только на индивидуальное мировоззрение ее представителей, точнее на отдельные аспекты, компоненты их мировоззрения, то с 70-х годов марксизм становится все более значительной темой русской общественной мысли. Вокруг марксизма начинаются дискуссии. Становится очевидным воздействие марксизма не только на отдельных мыслителей, но и на целые направления общественной мысли, такие, как народничество и буржуазный либерализм. Особенно сильно влияет марксизм на революционные течения в России, все больше обозначается процесс становления марксизма как самостоятельного направления русской мысли. В 1883 г. в Женеве создается марксистская группа «Освобождение труда» во главе с Г.В. Плехановым, и в истории распространения марксизма в России начинается качественно новый этап.

Обращение прогрессивных русских мыслителей к Марксу стимулировал не индивидуальный интерес отдельных личностей, а в конечном счете глубокие мотивы как теоретического, так и практически-политического характера, и прежде всего потребности освободительного движения. В условиях, когда Россия переживала стадию перехода от феодализма к капитализму и отдельные черты этой эволюции из десятилетия в десятилетие обозначались и осознавались все более отчетливо (хотя вопрос об исторических судьбах капитализма в стране в целом долго оставался еще открытым), отношение русских деятелей к Марксу не могло не выразиться в форме поиска ответов на вопросы: как относятся открытые Марксом законы развития человеческой цивилизации к законам развития отдельных стран и народов? Являются ли эти законы универсальными, и, следовательно, применимыми и к России? Если некоторые страны, например западноевропейские, прошли через ряд исторических этапов, то должна ли Россия с фатальной неизбежностью полностью повторить их в ходе своего развития или существует возможность миновать их полностью или частично, в частности – стадию капитализма? Можно ли сознательно повлиять на содержание и формы исторического процесса в соответствии с представлениями о будущих высших формах общественного строя?

На каждом из этапов полувекового движения русской мысли к марксизму характер и формы его воздействия на русских мыслителей обусловливаются прежде всего (хотя и не исключительно) внутренними запросами освободительного движения, задачами развития национального сознания, степенью и содержанием развития философии в самой России. Вместе с тем марксистские философские идеи всякий раз преломляются сквозь призму философского мировоззрения теоретиков, причастных к «переводу» идей марксизма на русскую почву. При этом наблюдаются явная неполнота и неадекватность восприятия существа его идей.

Негативную роль в этом отношении сыграла и официальная самодержавно-помещичья идеология, враждебно воспринимавшая всякую социалистическую и коммунистическую идеологию, включая теорию марксизма, и всячески препятствовавшая ее распространению, свидетельством чего являются многочисленные запретительные акты царской цензуры, вынуждавшие подчас к сознательно-упрощенному изложению марксизма на страницах легальной печати.

Из десятилетия в десятилетие нарастала и намеренная фальсификация философии марксизма со стороны ее откровенных противников как из охранительного лагеря, так и из среды буржуазно-либеральной, легально-народнической и нарождавшегося «легального марксизма», причем некоторые деятели из их числа пытались рядиться марксистами.

Итак, философские идеи марксизма не только воздействовали на мировоззрение отдельных мыслителей, но и находили определенное отражение в различных направлениях общественной мысли, тем самым постепенно входя в круг вопросов общественной мысли России.

Распространению философских идей марксизма в России способствовали наиболее выдающиеся отечественные теоретики, которых глубоко волновали вопросы, ранее поставленные в предшествовавшей Марксу и Энгельсу философии и социальной науке и ответом на которые как раз и выступило философское учение марксизма. В данной связи приобретает особое значение факт тщательного изучения (и глубокого проникновения в их существо) концепций Гегеля и Фейербаха, работ западноевропейских историков эпохи реставрации, выдающихся социалистов-утопистов такими русскими мыслителями, как Герцен, Белинский, Чернышевский, Лавров. В этом смысле передовая русская философская мысль находилась на уровне идей наиболее выдающихся домарксистских теоретиков Запада, а в ряде случаев дала идейные разработки, превосходящие этот уровень, тем самым в определенном отношении самостоятельно двигаясь в направлении к диалектическому и историческому материализму.

Марксизми идейно-философские основырусского революционного движения40 – 60-х годов

Первые контакты русских мыслителей с идеями Маркса и Энгельса были связаны с поиском правильной революционной теории. Эти контакты возникли уже в тот период, когда Маркс и Энгельс еще только шли к диалектическому и историческому материализму.

В конце 30-х – начале 40-х годов интерес русских мыслителей к идеям «позднего» Шеллинга и антишеллингианскому младогегельянству явился одним из показателей наметившегося противоборства прогрессивного, просветительского и консервативно-романтического направлений в русской философской мысли. Явные свидетельства симпатии к «философии действия», разрабатывавшейся немецкими младогегельянцами, мы находим и в письмах В.Г. Белинского и в дневнике А.И. Герцена. Есть немало оснований полагать, что ставшие известными Герцену и Белинскому оценки, данные молодым Энгельсом Шеллингу (особенно в памфлете «Шеллинг и откровение») и гегелевской философии, раскрытие внутренней противоречивости последней, характеристика Энгельсом сущности младогегельянства как направления, развившего «принципы» Гегеля вопреки его «выводам», оказали определенное воздействие на выработку этими основоположниками русского революционного демократизма концепции диалектики как «алгебры революции», на понимание ими прогрессивной исторической роли и консервативной ограниченности учения Гегеля[62]. В свое время Плеханов, говоря о философских произведениях Герцена 40-х годов, отмечал поразительное сходство развивавшихся в них идей с идеями Энгельса [см. 37, т. IV, с. 703]. Но дело, очевидно, не просто в сходстве, а и в известной генетической связи этих идей.

Известно, что уже в 40-х годах передовые русские мыслители, критически перерабатывая наследие Гегеля и Фейербаха, осознанное ими как высшее достижение западной философской мысли, поставили – и это наиболее отчетливо выразилось в творчестве Герцена и Белинского – вопрос о дальнейших путях философии, а в более конкретной форме – о необходимости сочетания рациональных моментов «гегелизма» и фейербахианства и в этой связи – о внутренней противоречивости учения Гегеля и о месте Фейербаха в процессе послегегелевского развития философии. Отсюда проистекала та естественность, с которой некоторые положения, выдвинутые Энгельсом в брошюре «Шеллинг и откровение», вписались в общий контекст философских размышлений Герцена и Белинского. Можно, думается, считать вполне достоверным, что некоторые формулы, генетически ведущие свое происхождение от памфлета Энгельса, нашли свое выражение – хотя реальная связь была здесь весьма опосредствованной: через статьи Боткина, Белинского и Герцена – и в произведениях Чернышевского, прежде всего в его «Очерках гоголевского периода русской литературы».

Первые следы воздействия на передовую русскую мысль Марксова материалистического понимания истории можно датировать серединой 40-х годов, когда В.Г. Белинский, А.И. Герцен и Н.X. Кетчер ознакомились с содержанием «Немецко-французского ежегодника», в котором были опубликованы работы К. Маркса «К еврейскому вопросу» и «К критике гегелевской философии права. Введение», а также работы Ф. Энгельса «Наброски к критике политической экономии» и «Положение Англии». По ознакомлении с ежегодником Белинский два дня «был добр и весел», а Кетчеру даже показалось, что его друг «воскрес и переродился». Правда, в целом, по заявлению самого Белинского, ежегодник его не удовлетворил. Но вместе с тем именно после знакомства с идеями Маркса он признал: «Истину я взял себе – и в словах бог и религия вижу тьму, мрак, цепи и кнут, и люблю теперь эти два слова, как следующие за ними четыре» [7, с. 250]. Вряд ли правомерно устанавливать непосредственную связь между приведенным высказыванием Белинского и теми или иными высказываниями основоположников научного коммунизма. Но нельзя не признать определенного влияния идей Маркса и Энгельса на Белинского: они послужили еще одним стимулом для более зрелой революционно-демократической концепции, к которой Белинский пришел в принципе вполне самостоятельно в силу внутренней логики движения его мысли.

Таков же был генезис и тех философско-исторических идей Белинского, которые он развивал в конце своей жизни. Личное знакомство с западноевропейской действительностью дало Белинскому обильную пищу для уяснения того, что такое пролетариат и буржуазия, какую роль в истории играет и призвана играть промышленность. Переписка Белинского с Анненковым и Боткиным 1847 – 1848 гг., их идейные дискуссии этих лет дают основание считать, что через Анненкова и Боткина Белинский испытал в этот период косвенное влияние идей Маркса[63].

К числу трагических недоразумений в истории общественной мысли и революционного движения в России относится тот факт, что выдающийся русский мыслитель и политический деятель, современник Маркса и Энгельса, А.И. Герцен не оказался в числе их друзей, несмотря на то что при всех принципиальных мировоззренческих расхождениях между Марксом и Энгельсом, с одной стороны, и Герценом – с другой, можно несомненно отметить также и значительное сходство ряда существенных сторон их мировоззрений. В 40-х годах Герцен вплотную подошел к диалектическому материализму и остановился перед историческим материализмом. Этого оказалось, однако, недостаточно для того, чтобы между Герценом и Марксом установились тесные союзнические отношения. Хотя Герцен был близок к материалистическому пониманию истории, он почти на протяжении всей своей жизни не видел в рабочем классе силы, способной создать будущее, социалистическое общество. В мировоззрении и деятельности Герцена имелись и некоторые другие элементы, которые возбуждали законную неприязнь Маркса.

Не следует, однако, преувеличивать степень отчуждения Герцена от марксистского учения. Хотя Герцен и Маркс представляли разные классы, и разные страны, и разные типы идеологий, и объективно разные эпохи в истории освободительного и революционного движения, что в конкретных исторических условиях перевесило то общее, что имелось в их теоретических идеях, все же их взаимоотношения отнюдь не были принципиально враждебными. И совершенно не случайно Герцен к концу жизни обратил свои взоры к Международному товариществу рабочих [см. 13, с. 581 – 582].

Маркс очень высоко ценил Чернышевского как мыслителя и революционера и изучал многие его произведения. Прямых же свидетельств, взятых из сочинений самого Чернышевского, о том или ином характере его отношения к Марксу нет. Однако вряд ли верным является встречающийся в литературе тезис, что марксизм остался в общем и целом вне поля зрения Чернышевского. Основываясь на материалах об отношении к марксизму в России в начале 60-х годов, правомерно говорить об определенном знакомстве Чернышевского с марксизмом.

Мимо Чернышевского не могла пройти развернувшаяся в начале 60-х годов в русских журналах полемика в связи с выходом в русском переводе книги немецкого профессора Бруно Гильдебранда «Политическая экономия настоящего и будущего», в которой содержался большой раздел, посвященный труду Энгельса «Положение рабочего класса в Англии». «Современник», отрицательно оценивший «собственные соображения» немецкого профессора и защищавший социалистические учения, признал, что книга Гильдебранда – это «не дурное пособие для знакомства с разными политико-экономическими теориями» [40, с. 74].

Перевод книги Гильдебранда, рецензия «Современника» на это сочинение, статьи соратников Чернышевского Н. Шелгунова и М. Михайлова в защиту социалистических «новых экономических систем» и «так называемых утопических учений» в противовес «экономистам старой школы», собственные занятия Чернышевского экономическими вопросами – здесь особенное значение имеют такие его работы, как «Капитал и труд» (1860), «Очерки политической экономии (по Миллю)» (1861), требовавшие ознакомления с западноевропейской литературой по политической экономии, – все это является достаточном основанием для предположения, что уже в начале 60-х годов вождь русской революционной демократии не мог не знать и некоторых основополагающих идей марксизма в том виде, как они были представлены по крайней мере в трудах «К критике политической экономии» и «Положение рабочего класса в Англии». Более того, отстаивая свою «теорию трудящихся» против «теории капиталистов», Чернышевский не мог не относиться с симпатией к марксизму как одной из антикапиталистических «теорий трудящихся».

Но социалисты из круга «Современника», не исключая и самого Чернышевского, не могли, конечно, принять марксизм в целом, и не потому, разумеется, что они знали его недостаточно, а прежде всего в силу внутренней природы их революционно-демократического мировоззрения, выражавшего прежде всего интересы крестьянства и опиравшегося на вполне осознанные аргументы философского и философско-исторического порядка.

Марксизм – строго объективная научная теория. В качестве главнейших принципов в основание теории научного социализма легла идея истории как естественно-исторического процесса, идея исторической необходимости революционного перехода от капитализма к социализму в силу объективных законов истории. Эти особенности марксизма по-своему пытались использовать уже при жизни революционеров-шестидесятников буржуазные либералы, истолковывая марксизм в духе плоского эволюционизма, объективизма, вульгарного экономизма и даже фатализма. И этого не могли не заметить такие глубокие мыслители, как Чернышевский и его соратники, и это не могло их не насторожить по отношению к марксизму. Идеологи «Современника» доказывали возможность достижения социализма весьма отличным от марксизма путем. Концепция общефилософского материализма, значительный научно-объективный элемент в исторических и политико-экономических взглядах Чернышевского сближали его с марксизмом, элементы же философско-исторического утопизма народнического толка, наоборот, неизбежно должны были стать препятствием на пути к пониманию, а тем более к восприятию и принятию теории научного социализма Маркса – Энгельса[64].

В 40-х – первой половине 60-х годов XIX в., когда революционное движение в России развертывалось как объективно антифеодальное по преимуществу, хотя по своему идейному вооружению оно выступало уже и как борьба за социализм, не было еще условий для сколько-нибудь значительного влияния марксизма и на идейно-философские принципы этого движения. Это вовсе не противоречит тому факту, что объективно философское мировоззрение отдельных его идеологов развивалось в направлении к диалектическому и историческому материализму.

Революционное народничествои марксизм

С середины 60-х годов влияние марксизма на освободительное движение и революционную мысль России становится более ощутимым. Благодаря статьям П.Н. Ткачева русский читатель начинает получать, хотя и весьма упрощенную, информацию о принципах материалистического понимания истории с прямыми ссылками на Маркса, давшего, по словам Ткачева, этим принципам «самую точную и определенную» формулировку в работе «К критике политической экономии». Ткачев утверждал при этом, что глубокий взгляд Маркса на историю «сделался почти общественным достоянием всех мыслящих порядочных людей» [47, т. 1, с. 100].

Конечно, и в этот период, и в 70-х годах революционная мысль, вступившая в народнический этап, развивалась по преимуществу в силу собственной внутренней логики, диктуемой потребностями пореформенного социально-экономического и политического развития российского общества. Но на идейно-философские предпосылки и принципы российского освободительного движения марксизм накладывал все больший отпечаток.

В 70-х годах произошло, как известно, размежевание основных направлений в революционном народничестве: сторонники Бакунина, Лаврова и Ткачева консолидировались в относительно самостоятельные течения, различавшиеся как по теоретическим основам, так и по формам борьбы, особенно по тактике. Возникла необходимость заново переосмыслить такие понятия, как «социальное» и «политическое», «революция экономическая» и «революция политическая». Какие цели должны преследовать революционеры: должны ли они стремиться лишь к преобразованию экономики или одновременно к завоеванию политической власти; можно ли и нужно ли применять политические средства борьбы за достижение целей революционного движения и т.д.?

На повестку дня объективно встал вопрос о преодолении прежней организационной замкнутости российского движения в национальных рамках, определенной оторванности его от общеевропейского освободительного движения. С конца XVIII в., когда зародилось российское освободительное движение, русские революционеры и передовые мыслители устанавливали и из десятилетия в десятилетие упрочивали организационные и идейные контакты с западноевропейским революционным движением. Но органического включения в общее русло европейского движения у революционного движения в России долгое время не было. Необходимость этого включения – вот что должны были осознать теперь русские революционеры и реализовать эту задачу на практике. В этой связи предстояло вновь теоретически рассмотреть соотношение национальных и интернациональных аспектов революции.

На процесс переосмысления всех этих идейно-теоретических предпосылок революционного движения в России в рассматриваемый период существенное влияние оказал марксизм. Значительным фактором, стимулировавшим возникновение дискуссий по этим вопросам и наложившим весьма драматический отпечаток на них, стали события, связанные с разоблачением Марксом и Энгельсом раскольнической, дезорганизаторской деятельности Бакунина в I Интернационале и нечаевских уголовных деяний, обнаруживших, по словам Маркса и Энгельса, «грязные стороны русского движения» [1, т. 18, с. 526].

Историческое значение полемики Маркса и Энгельса с главными идеологами народничества в 70-х годах состояло прежде всего в том, что эта полемика побудила русских революционеров обратить самое серьезное внимание на проблему соотношения национального и интернационального в освободительном движении. Марксизм в этом смысле стал для русских революционеров школой интернационализма, хотя, разумеется, они не могли еще вполне осознать принципы пролетарского интернационализма. Тем не менее под воздействием марксизма происходила своеобразная «интернационализация» также и теоретических революционно-народнических представлений, частичное освобождение их от «самобытничества».

Немалая заслуга в обосновании идеи «необходимости направить русское революционное движение в общее русло движения европейского пролетариата…» [2, с. 182] принадлежит деятелям русской секции I Интернационала. Многолетняя борьба Маркса и Энгельса против элементов национальной ограниченности в историко-социологическом мышлении отдельных русских революционеров, против «ребяческого взгляда» тех социалистов, которые «провозглашали Россию избранным народом в социальном отношении» [2, с. 113], против всего того, что они обозначали понятиями «панславизм», «русский оптимизм», «„la perfectibilité perfectible“ (неограниченная способность к совершенствованию. – Ред.) русской нации…» [2, с. 27], дала первые плоды сначала в русской секции I Интернационала, а затем способствовала существенным изменениям идейно-философских предпосылок всего русского революционного движения. Интернационалистические коммунистические принципы марксизма оказывали свое первоначально не очень значительное, но со временем все возрастающее воздействие и на развитие социально-философских принципов и формулировку конечных целей российского революционного движения.

Под влиянием марксизма модифицировались к 80-м годам представления П.Л. Лаврова об идеале будущего общественного строя. «Строй будущего», в котором каждый отдает все свои силы на общественное дело и получает даром от общества все необходимое для своего существования и развития, – таким представлялся Лаврову общественный идеал, сформулированный авторитетнейшим для него и, как он считал, для большинства социалистов эпохи деятелем – Марксом. Переход от капитализма к социализму Лавров отнюдь не мыслил себе как эволюционное перерастание первого во второе путем мирных уступок и соглашений трудящихся с «частными собственниками-рантьерами». Это, по Лаврову, – слишком розовая мечта. Социальная революция – вот путь к социализму. Перевороту в экономических отношениях современного капиталистического общества должен соответствовать столь же радикальный переворот в формах семьи, государства, в сфере религии и т.п. [см. 30].

Интернационалистические элементы нашли отражение и в формулировках конечных целей революционного движения, предлагавшихся в 70-х годах П.Н. Ткачевым. Ткачев уже не был «самобытником» в общераспространенном смысле этого слова. В известной мере он даже недооценивал значения «национального» в революционной борьбе за социализм. С его точки зрения, «принцип национальности несовместим с принципом социальной революции и он должен быть принесен в жертву последнему». Исходя из таких представлений, Ткачев категорически выступал против «национализирования социализма»: «Как не может быть якутской, чувашской, малорусской, грузинской и т.п. геометрии, так не может быть и якутского, чувашского, малорусского, грузинского и т.п. социализма. Социальная истина, как и истина математическая, как и всякая вообще истина, может быть только одна – строго научная, вечная и непреложная; она не изменяется под влиянием каких бы то ни было географических, этнографических и племенных особенностей» [47, т. 2, с. 321].

На процесс разработки тактических принципов в русском революционном движении марксизм повлиял в первую очередь методологическими указаниями на соотношение экономического базиса и политической надстройки, экономики и политики.

В 60-х годах М.А. Бакунин вырабатывает анархистскую по целям и средствам программу борьбы, основой которой является отрицание (по крайней мере в теории) борьбы за политические цели политическими средствами, апология так называемого действия снизу при игнорировании «действий сверху». И в эту немарксистскую, даже осознанно антимарксистскую, программу Бакунин пытается включить и «марксистский» элемент. Учение Маркса он крайне односторонне истолковывает как призыв «идти по проторенной дороге экономической революции», не сбиваясь «на тернистый путь либо национальных, либо исключительно политических действий» [2, с. 166]. Парадокс этот имеет объяснение. Плеханов полагал, что «теория политического невмешательства рабочего класса сформулирована была Бакуниным как вывод из материалистического объяснения истории» [37, т. I, с. 85]. Сколь бы странным ни был этот факт, он имел определенное влияние на идейно-философские поиски народников. «В народнический период моего развития я, – как и все наши народники, – вспоминал Г.В. Плеханов, – находился под сильным влиянием сочинений Бакунина, из которых я и вынес великое уважение к материалистическому объяснению истории» [39, т. I, с. 19].

Весьма показательно, что некоторые народники-практики были склонны брать из марксизма гораздо больше, чем того желали главные идеологи народничества. С середины 70-х годов появились даже предложения обосновать практически-политическую программу народничества на принципах марксизма. Во время обсуждения программных вопросов на Большом Совете «Земли и Воли» читалась статья А.Ф. Михайлова «Экономический материализм как историко-философская и социологическая теория», и Михайлов предлагал при этом «обосновать практическую программу нашей организации на историко-философской теории К. Маркса» [5, с. 63; 34, с. 262, 265 – 266]. Известно, что такие предложения приняты не были, но отдельные идеи марксизма по-прежнему продолжали в том или ином виде включаться в народническую доктрину и в народнические тактические схемы.

В народовольческих спорах по вопросам тактики особое значение приобретает та полемика вокруг проблемы «Маркс и Дюринг», которая развернулась в эти годы между русскими публицистами в связи с опубликованием «Анти-Дюринга» Энгельса. Дело в том, что в руководстве народовольческой партии были деятели, которые проявили значительный интерес к отдельным аспектам марксизма, хотя большинство склонялось к Дюрингу [41; 51]. Особенная близость к дюрингианству, точнее, к дюринговой «теории насилия», к его пониманию насилия, как решающей силы общественного развития, к его идее о первенствующем значении политических форм проявилась у Л.А. Тихомирова, который в легальной статье «К вопросу об экономике и политике» [46, т. 4, с. 12] прямо призывал присоединиться к «политику» Дюрингу против «экономиста» Маркса. В полемике с катедер-социализмом некоторые народовольцы, обосновывая положение о тождестве социализма научного и социализма действия (т.е. революционного социализма), неправомерно сближали Маркса с Лассалем и Дюрингом [8; 10].

Но довольно влиятельной оставалась в народничестве и другая тенденция. С предпочтением Дюринга Марксу решительно не согласился Лавров. В споре Энгельса с Дюрингом Лавров встал на сторону Энгельса еще задолго до возникновения дискуссий об этом в народовольчестве [30, с. 329 – 352; 28].

Эту же позицию с еще большим упорством Лавров отстаивал в конце 70-х – начале 80-х годов. В январе 1880 г. в статье «Письма из Парижа» он обращал внимание на то, что «Анти-Дюринг» Энгельса представляет особый интерес для революционеров всех стран [32]. Лавров солидаризовался с положениями «Анти-Дюринга» в частности, а может быть и прежде всего потому, что он был озабочен распространением среди народовольцев идеи о первенствующей роли политического насилия; он высказывал недовольство тем, что народовольцы склоняются «к защите социологической точки зрения Дюринга о преобладающем влиянии политико-юридического элемента общественного строя на экономический» [27, с. 109].

В споре о примате экономики или политики приняли также участие народовольцы Н.И. Кибальчич и И.С. Русанов. В 1881 г. в журнале «Народная Воля» Кибальчич публикует под псевдонимом А. Дорошенко статью «Политическая революция и экономический вопрос», где он критикует линию Ткачева за преувеличение роли политических средств, а «Черный передел» – за отрицание значения политической борьбы. По мысли Кибальчича, крайности этих направлений в народничестве были связаны с неверным истолкованием идей Маркса. Преодоление этих крайностей Кибальчич видит в синтезе двух точек зрения: «…синтезом этих двух односторонних мнений служит тот взгляд, который, признавая тесную связь и взаимодействие политического и экономического факторов, полагает, что ни экономический переворот не может осуществиться без известных политических изменений, ни, наоборот, свободные политические учреждения не могут установиться без известной исторической подготовки в экономической сфере» [22, с. 170].

Н.С. Русанов, перу которого принадлежат, в частности, статьи «Экономика и политика» и «Экономический принцип в социологии» [42; 43], также попытался, опираясь на марксизм, дать «окончательное решение» вопросу об «экономике» и «политике». Он настаивал на том, что «экономика» подготавливает почву для реформы, определяет главные черты для экономической организации будущего строя. Но наступает момент, когда в условиях, подготовленных экономикой, начинают действовать личности, стремящиеся к преобразованиям, и тогда на первый план выступают политика, организация людей, организация общественных сил, которая имеет своей целью изменить общественные отношения классов и, следовательно, формы власти. Борьба класса против класса есть борьба политическая – вот какой принцип пропагандировал Русанов, прямо ссылаясь на «Нищету философии» Маркса. Русанову, разумеется, не удалось вполне адекватно воспроизвести и истолковать марксистское учение о соотношении экономики и политики. Он предпринимал усилия и для соединения марксизма с дюрингианством. Но пример с Русановым, как и с некоторыми другими народовольцами, характерен: наметился этап «прорыва» марксизма на новые рубежи в идейно-философском обосновании русского революционного движения.

Логическим продолжением и завершением всей полемики вокруг темы «экономика и политика» станет критика народовольческого преувеличения роли политического насилия, с которой в 1883 г. выступил первый русский марксист Г.В. Плеханов, подчеркнувший несводимость исторического материализма ни к вульгарному экономизму, ни к вульгарной «политике» в духе Дюринга и давший марксистское теоретическое обоснование российскому освободительному революционному движению.

Разумеется, о влиянии марксизма на народничество можно говорить прежде всего в пределах индивидуальных воззрений тех или иных идеологов. Для многих народников влияние марксизма оставалось если не бесследным, то во всяком случае лишь побочным фактором их идейного развития. До определенного периода в их мировоззрении народнические и марксистские идеи причудливо сочетались. Вера Фигнер вспоминает, что для нее изучение первого тома «Капитала» явилось «вторым крещением в социализм». Но она признается, что «Капитал» не заставил ее пересмотреть свои основные народнические принципы. «Прежние взгляды лежали основным пластом, а вверху расположилось все, почерпнутое из книги „Капитал“. И эти два слоя не перемешивались сверху донизу, но как-то таинственно объединялись, удваивая силу убеждения и решимость бороться…» [48, с. 109, 111]. В последние десятилетия XIX в. влияние марксизма стало настолько значительным, что мировоззрение многих русских мыслителей можно с существенной степенью точности охарактеризовать как переходное, соединяющее элементы марксизма с народничеством [9, с. 183]. Из них вышли революционеры, которые, отказавшись от своего народнического мировоззрения, перешли на позиции марксизма.

Под влиянием марксистских социологических и философских идей подготавливался и протекал процесс перехода от народнического этапа революционного движения в России к новому, пролетарскому этапу.

Русская домарксистская социологияи теория исторического материализма

Русские мыслители домарксистского периода, не сумевшие выйти за пределы исторического идеализма, в целом не смогли достоверно воспроизвести и понять особую природу исторического материализма. Если все-таки и делались попытки определить специфику взгляда Маркса на историю, то обычно материалистическое понимание общества истолковывалось ими как «экономический материализм».

Первые наметки таких истолкований можно видеть уже в 40-х годах XIX в. у Анненкова, который понял учение Маркса об истории как антиспекулятивную, «реалистическую» концепцию, опиравшуюся на конкретные факты хозяйственной жизни общества и объяснявшую историю исходя исключительно из этих фактов[65]. Марксизм по существу сводился им к чему-то вроде «положительной науки» в сфере политической экономии. Даже такой непримиримый критик Маркса, как позитивист Е.В. Де-Роберти, внес автора «Капитала» в список имен, которые «принадлежат ученым, неуклонно идущим к одной и той же цели – изгнанию из экономической науки всяких произвольных, субъективных или метафизических построений и окончательному водворению в ней строгих приемов точной науки» [14, с. 167]. М. Ковалевский, не понимавший и не принимавший диалектическую методологию «Капитала», квалифицировавший ее как пережиток гегельянской метафизики, извлек из чтения другой работы Маркса – «Нищеты философии» – урок, убеждающий в «бессилии метафизики создать точную науку из огромного множества экономических фактов…» [2, с. 398].

Одним из первых в России, кто развернуто представил марксизм как «экономический материализм», был П.Н. Ткачев, идентифицировавший это якобы от Маркса идущее понимание с собственной концепцией общества. Он писал: «…все явления – юридические и политические представляют не более как прямые юридические последствия явлений жизни экономической; эта жизнь юридическая и политическая есть, так сказать, только зеркало, в котором отражается экономический быт народа… Еще в 1859 г. известный немецкий изгнанник Карл Маркс формулировал это самым точным и определенным образом» [47, т. 1, с. 99 – 100]. Согласно концепции Ткачева, «экономический материализм» в противоположность идеалистическому пониманию истории объясняет все исторические события прошлого и настоящего изменениями в экономике; экономический «быт» общества является основой, на которой развиваются политическая, правовая и иная надстройка; экономические интересы определяют поведение отдельных людей, групп, сословий, классов; все проявления идеального в жизни человечества суть отражение или следствие экономических причин.

Примерно в том же упрощенном и в более или менее вульгаризированном духе, что и Ткачев, истолковывали исторический материализм Бакунин [см. 6, с. 142, 174], Лавров [31, с. 278], Михайловский [35, с. 186 – 187], Зибер [18, с. 66], Русанов [43, с. 12, 183] и др.

Приверженность многих русских мыслителей как народнического, так и буржуазно-либерального направлений к «экономическому материализму» в определенной степени отдаляла их от идеалистического понимания истории, но это не значит, что «экономический материализм» полностью выводил их из рамок идеализма в понимании истории. И для непримиримого критика Маркса – Ю.Г. Жуковского – «начало политическое» есть «экономическое начало в действии», а право есть «экономическое начало», оформленное и возведенное в обязательный для всех закон. Но признание в этой форме производного, «вторичного» от экономики характера политики, права и т.д. отнюдь не означало соответствующего признания материалистического решения основного вопроса марксистской социологии: первичности общественного бытия и вторичности общественного сознания. В наиболее очевидной форме такое несовпадение проявилось у Жуковского, но в той или иной степени оно было характерно и для других русских публицистов и социологов, как сторонников, так и противников «экономического материализма», не понимавших диалектической взаимосвязи базиса и надстройки, экономики и политики, движения производства и развития классовой борьбы. Все это приводило к тому, что таким образом понятый материализм в его применении к обществу либо отвергался как одностороннее и узкое представление, либо принимался как такая основа научного подхода к обществу, которая требует якобы необходимых «дополнений».

Бакунин, воспринявший, правда, односторонне и упрощенно, учение Маркса о решающем значении материальных условий в жизни общества и словесно признававший его, вместе с тем постоянно подчеркивал, что марксизм исключает якобы влияние других факторов и их взаимодействие; исходя из этого, он обвинял марксизм в фатализме, подавлении свободы личности, игнорировании «народных инстинктов» и т.п. Высоко оценивая экономическое учение Маркса, Лавров считал вместе с тем, что его необходимо дополнить разработкой этической теории, анализом субъективного фактора (роль личности, идеала и т.п.).

Со времени первых контактов либерала-западника Анненкова с Марксом начинается период не только заимствований из марксизма, но одновременно и история многочисленных «оговорок» к нему с буржуазно-либеральных позиций. Уже Анненкова беспокоил вопрос, «не предполагает ли коммунизм отказа от некоторых преимуществ цивилизации, отречения от некоторых прерогатив личности, завоеванных с таким трудом, и, наконец, не предполагает ли он весьма трудно достижимого высокого уровня всеобщей нравственности» [2, с. 143].

Весь вопрос заключается в том, когда и какой аспект во взаимоотношениях российского буржуазного либерализма с марксизмом выступал на первый план. В конкретных исторических условиях России 40-х – начала 80-х годов «почтение» к Марксу, как правило, преобладало над критикой его учения. В условиях сравнительно медленного перехода от феодализма к капитализму в России, когда страна страдала не столько от капитализма, сколько от недостатка его развития, наиболее радикальные либеральные идеологи молодой российской буржуазии ввиду своей оппозиционной борьбы с самодержавием и «бюрократией» не могли не обратиться к теории марксизма, поскольку в последней они усматривали возможность черпать аргументы в пользу идеи развития России по капиталистическому пути: ведь именно марксизм наиболее убедительно доказывал необходимость и неизбежность смены одной стадии в развитии общества другой стадией и, в частности, неизбежность смены феодализма капитализмом.

Еще будучи народником, Плеханов очень хорошо описал позицию русских либералов по отношению к «философски-историческим» посылкам марксизма. Маркс признает, согласно их точке зрения, что социалистическое производство должно развиваться из капиталистического. Россию нельзя еще назвать капиталистической страной в том смысле, какой придает этому слову Маркс. Закон смены экономических фазисов – это общий закон для всякого общества. Социализму суждено когда-нибудь осуществиться, но не скоро. Социалистическая пропаганда имеет смысл лишь на Западе, в России же – она несвоевременна. Задача русских последователей Маркса заключается в том, чтобы покровительствовать развитию отечественной промышленности, не мешать ломке вековых традиций и даже процессу обезземеливания крестьян, ибо все это необходимо для будущего развития социализма в России [см. 39, т. I, с. 58 – 59].

Со времени выхода «Капитала» российские либералы особенно интенсивно использовали некоторые аспекты учения Маркса об истории, истолковывая его в духе объективизма и фатализма. Взгляд Маркса на ход развития общества как естественно-исторический процесс; его доказательства объективного характера законов и тенденций капиталистического общества; мысль о том, что более развитая в промышленном отношении страна показывает другим, менее развитым, картину их будущего и мысль о том, что, когда общество напало на след естественного закона своего движения, оно не может ни обойти, ни устранить предстоящие естественные фазы развития, что оно может только ускорить и облегчить муки родов нового строя – все эти идеи либерально-буржуазные теоретики пытались в той или иной форме приспособить к своему мировоззрению.

Довольно узки пределы, в которых в России вплоть до начала 80-х годов был понят и воспринят исторический материализм. И все-таки значение этого процесса нельзя недооценивать. Не без влияния марксизма в русской экономической и социологической мысли постепенно упрочивались идеи об определяющей роли экономического строя общества, экономического фактора в истории, производительных сил, техники, положения о зависимости политической, правовой и иных надстроек от экономического базиса, об объективном характере общественного развития, о неизбежности закономерной смены одной стадии общественного развития другой.

Не следует, конечно, и преувеличивать масштабы влияния исторического материализма на домарксистскую русскую мысль. П.Б. Аксельрод вспоминает, что по прочтении «Капитала» философско-историческая основа великого труда Маркса осталась для него скрытой [4, с. 88]. Народник С.Ф. Ковалик еще более категоричен: «…экономическим материализмом и вопросами историософии семидесятники, читавшие только 1-й том „Капитала“, мало занимались. Широко распространилось лишь чисто экономическое учение Маркса о трудовой ценности и взгляды его на отношения между трудом и капиталом» [23, с. 5 – 6]. Влияние марксизма не меняет того общего обстоятельства, что в целом у народников «не было твердой теории о методе в общественной науке…» [3, т. 1, с. 285].

На рубеже 70 – 80-х годов в процессе распространения марксизма в России наметились попытки подойти к более полному и более адекватному воспроизведению социологической теории Маркса, попытки, свидетельствовавшие об известном выходе из рамок представлений об историческом материализме как просто учении об основополагающей роли экономики.

По смыслу, который придавал экономическому материализму Ткачев, Маркс нашел как бы всеобщий философско-исторический, общесоциологический закон, который объясняет все прошлое, настоящее и будущее человеческого общества из одного принципа, одного «экономического первоначала». В ходе дискуссии, возникшей в связи с выходом в свет русского перевода 1 тома «Капитала», И.И. Кауфман высказал, однако, мысль о том, что Маркса интересуют не какой-либо один всеобщий философско-исторический или социологический закон, а специфические законы, действующие в пределах отдельных общественных формаций, что общий ход истории затронут Марксом лишь постольку, поскольку он изучает процесс возникновения, развития и гибели общественных организмов, процесс перехода от одной общественной формации к другой. На эту особенность исторического материализма в той или иной степени обратили внимание, кроме Кауфмана, также Н.И. Зибер, А.И. Чупров и некоторые другие русские ученые. Такое истолкование социологии Маркса не выходило, разумеется, за рамки «экономического материализма», но сравнительно с ткачевским истолкованием оно все же более адекватно схватывало Марксову постановку вопроса об общественно-экономических формациях и его трактовку соотношения общих и специфических законов в материалистическом понимании истории в отличие от абстрактных «философий истории» и социологических учений об обществе «вообще».

В этой связи обращает на себя внимание статья Н.С. Русанова «Карл Маркс (Его жизнь и сочинения)», написанная в апреле – мае 1883 г. для июньского номера журнала «Дело», но не увидевшая в свое время света[66]. Русанов намного адекватнее представляет существо Марксова материалистического понимания истории, нежели его предшественники. Значительно шире круг первоисточников, на основании которых он судит о марксизме. Довольно глубоко для своего времени Русанов намечает разграничение и связь двух аспектов Марксова материалистического понимания истории: ее собственно социологический аспект, связанный с историческими науками, и собственно философский, т.е. связь исторического материализма с философским материализмом и диалектическим методом. Самый слабый пункт всей домарксистской русской общественной мысли при осмыслении ею материалистического понимания истории заключался в непонимании существа учения Маркса о классовой борьбе. Русанов также не смог сколько-нибудь адекватно схватить этот аспект марксизма. Но кое-что весьма существенное из учения о классовой борьбе он понял: к числу основных идей Маркса он относит мысль о том, что антагонизм классов и классовая борьба составляют сущность человеческой истории. Не ускользает от внимания Русанова и очень важная мысль о развитии взглядов Маркса по вопросам о классах, классовой борьбе и государстве. Статья Русанова – одно из свидетельств довольно высокого уровня, достигнутого русской демократической мыслью в осмыслении марксизма, в частности материалистического понимания истории.

Отношение русских мыслителейк диалектике Маркса

Хотя некоторые русские мыслители ставили и рассматривали в своих произведениях проблему общенаучного метода, получившую свое решение в марксизме, следует сразу же признать, что эта сторона теории Маркса, составляющая, по определению В.И. Ленина, его «душу», всего менее была оценена и осмыслена в русской мысли. В определенной степени это объяснялось тем, что к тому времени, когда в печати появилось наиболее фундаментальное марксистское произведение по этим вопросам – «Анти-Дюринг» Энгельса, русский мыслитель, более всего обдумывавший задачу соединения материализма с диалектикой, философии с частными науками, – Герцен – уже умер, Чернышевский находился в изгнании, а наследовавшие им идеологи революционного народничества выступали в сфере методологии в основном в духе позитивизма.

Не только в момент выхода в свет «Капитала», но и долгое время спустя философское содержание «Капитала» оставалось почти непонятым. В год выхода «Капитала» из Петербурга Марксу пришло одно утешительное в этом отношении известие. Мастер кожевенной фабрики Иосиф Дицген писал Марксу: «Между строк Вашего труда чувствуется, что ваше глубокое экономическое учение опирается на прочные философские предпосылки» [15, с. 235].

В трактовке диалектики марксизма, его метода, его логики и применения ее в различных областях научного знания, тáк, как это было представлено в «Капитале», «Анти-Дюринге» и в других сочинениях Маркса и Энгельса, взгляды русских мыслителей существенно не совпадали. В интерпретации ими марксистского диалектического метода отчетливо выступали следующие основные тенденции.

Одна из них нашла свое выражение у тех мыслителей, которые по существу сводили марксистскую диалектику к эволюционизму, желая, таким образом, резко отмежеваться от гегелевского априоризма и схоластики и представить диалектику Маркса и Энгельса как достижение чисто научного знания.

Из всех русских авторов домарксистского периода наиболее верно удалось воспроизвести научный метод Маркса в «Капитале» И.И. Кауфману [21, с. 427 – 436]. Говоря о методологии этого труда, он подчеркнул мысль Маркса о строгой объективной закономерности общественного развития, его понимание общественного движения как естественно-исторического процесса, независимого от воли, сознания и намерений людей, идею изменяемости, развития общественных форм, строго закономерного перехода от одной формы к другой. Но признание Кауфманом идеи закономерности, изменчивости и поступательности развития, перехода от одной общественной формы к другой в конечном счете не шло далее признания принципа эволюции, так что диалектика Маркса применительно к общественному развитию понималась им лишь настолько, насколько диалектическая теория развития оказывалась сходной с естественнонаучным эволюционизмом. Критического и революционного характера Марксовой диалектики Кауфман не понимал и, по-видимому, не хотел понимать, стремясь истолковать марксизм в духе объективизма и в таком виде направить его против всяких попыток революционного действия, толковавшегося всеми русскими либералами как «насильственное» и «незаконное», «субъективистское» вмешательство в исторический процесс.

Сближение диалектики с эволюционизмом мы также встречаем иногда у П.Л. Лаврова. Любопытно, что в этом случае характерной оказывается далеко идущая аналогия между марксизмом и дарвинизмом[67], точнее, диалектической концепцией развития и эволюционной теорией.

Отсюда недалеко было и до приписывания марксистской теории развития черт объективизма и чуть ли не фатализма, что и нашло свое выражение у некоторых буржуазно-либеральных читателей Маркса, в частности у К.Д. Кавелина. Цитируя слова Маркса об истории как естественно-историческом процессе, Кавелин добавлял: «Одних этих слов было бы достаточно для людей, умеющих читать, но таких везде очень мало. Маркс не просто сказал – исторический процесс, но счел нужным добавить – естественно-исторический, т.е. такой, где все переходы из одной формы в другую совершаются не насильственно, но сами собой» [20, с. 1001 – 1002].

Противоположной и наиболее распространенной формой интерпретации материалистической диалектики было изображение ее в качестве разновидности гегелевского схоластического априоризма (при этом и сама диалектика Гегеля понималась и характеризовалась превратным образом).

Некоторыми авторами (например, Н.К. Михайловским) так понятая диалектика Маркса трактовалась как нечто внешнее и постороннее по отношению к его же строго научному методу анализа экономических процессов. Усматривая в «Капитале» уклонение от позитивного метода, Ковалевский высказал мнение, что Маркс «был и остался гегельянцем и что научные положения его написаны поэтому на песке» [45, с. 35].

В статье (она была известна Марксу) «Карл Маркс и его книга о капитале» Ю. Жуковский называл Маркса представителем «формалистической» философии: «Маркс все-таки в корне верный ученик гегелевой философии, как он от нее ни отнекивается», он – последовательный выразитель «левого» направления гегельянства, которое «потопило содержание философии своего учителя в чуждом ему потоке новых идей, но удержало его манеру и метод, которые, как родимое пятно, выдают их неотразимым образом» [16, с. 70, 71].

У других интерпретаторов, преимущественно из числа открытых противников марксизма (Б.Н. Чичерин, позднее Н.К. Михайловский и др.), в этом мнимом гегельянстве усматривалось как раз само существо марксистской методологии. Чичерин, например, уверял, что у Маркса «нет ни умозрения, ни опыта, а есть только логические фокусы, которые выкидываются для заданной наперед цели» [50, с. 3 – 4]. Здесь происходило полное смыкание с дюринговским низведением материалистической диалектики до гегелевской триады. Чичерин возмущался тем, что Марксова диалектика служит «выражением крайнего материализма», поскольку берет за основу действительность, и одновременно является отправным пунктом движения к социалистическому идеалу, ради чего диалектика должна отрицать ту же самую действительность.

Наиболее верными в понимании марксистской диалектики в русской домарксистской мысли были публикации Н.И. Зибера 1879 г. [17; 19]. К восприятию диалектики в ее истолковании Энгельсом в «Анти-Дюринге» Зибер был подготовлен штудированием «Капитала», методологию которого он защищал в полемике с некоторыми его критиками. Этим вполне объясняется та симпатия, с которой Зибер встретил энгельсовскую развернутую характеристику диалектики и ее применения в частных науках. Зибер весьма добросовестно стремился представить подлинные тексты Энгельса, раскрывающие данную тему.

В собственных комментариях Зибер попытался преодолеть обе отмеченные выше тенденции в изображении диалектики марксизма и, хотя ему так и не удалось вполне последовательно определить свою позицию, само отмежевание им метода Маркса – Энгельса как от плоского эволюционизма, так и от схоластического априоризма составляет его заслугу перед русской наукой.

Зибер первым из русских авторов указал на противоположность Марксова диалектического метода методу Гегеля, понимая эту противоположность в духе известных высказываний Маркса на этот счет в его Послесловии ко 2-му изданию 1-го тома «Капитала». В диалектике в изложении Энгельса Зибер усматривал значительное сходство с научной теорией, заключая из этого, что марксистская диалектика, в отличие от спекулятивной, идеалистической диалектики, имеет «реальную подкладку», диалектика, следовательно, – не только форма мышления, законы диалектики имеют объективное существование, они суть законы развития природы, истории и мышления. Зибер весьма удачно уловил также логико-гносеологические особенности диалектического метода. Он разграничил диалектику объективную и диалектику субъективную как отражение противоречий действительности; объективный «закон всеобщего развития», в понимании Зибера, отражается в нашем уме в виде закона «тождества в противоречиях», что и является методом диалектических противоречий; в качестве наиболее общей формы мышления диалектика соотносится им с дедукцией, индукцией и синтезом как методами более частными.

В известной мере Зибер понимал значение диалектического метода и в его приложении к социологическим (экономическим) исследованиям. Выделяя совокупность общественно-экономических явлений, а также те взаимные отношения людей, которые покоятся на экономическом основании, Зибер подчеркивал, что все они должны наблюдаться и изучаться не в состоянии покоя и изолированно от той среды, в которой они совершаются, а в их развитии, поступательном движении, взаимодействии в пространстве и времени.

О Зибере с полным основанием можно сказать, что он испытал в известной мере значительное влияние Марксовой диалектики. Но это – скорее исключение, чем правило. В целом для основных направлений общественной мысли в России домарксистского периода характерно «исконное непонимание материалистической диалектики…» [3, т. 25, с. 34].

Письмо К. Маркса к В.И. Засулич.Наброски ответа на письмо Засулич

Не только передовые русские мыслители откликнулись на труды Маркса. Он, со своей стороны, живо интересовался вопросами общественного развития России и отражением его в русской общественной мысли, углубляя в этой связи теорию и метод исторического материализма. В течение многих лет Маркс систематически следил за литературой в России по аграрно-крестьянскому вопросу. Он был также осведомлен и о полемических статьях в связи с публикацией на русском языке «Капитала». В письме в редакцию «Отечественных записок» (1877), оставшемся неотправленным, Маркс решительно протестовал против попытки Михайловского превратить его «исторический очерк возникновения капитализма в Западной Европе в историко-философскую теорию о всеобщем пути, по которому роковым образом обречены идти все народы, каковы бы ни были исторические условия, в которых они оказываются, – для того, чтобы прийти в конечном счете к той экономической формации, которая обеспечивает вместе с величайшим расцветом производительных сил общественного труда и наиболее полное развитие человека» [1, т. 19, с. 120]. Об этом письме стало известно лишь после смерти его автора. Как предполагал Энгельс, Маркса остановило опасение, что «одно его имя поставит под угрозу существование журнала, где будет напечатан его ответ» [1, т. 36, с. 106].

18 февраля 1881 г. в Лондоне Маркс получил из Женевы письмо от известной русской революционерки В.И. Засулич. Письмо было навеяно полемикой в русской печати вокруг идей «Капитала», и в нем ставился вопрос о применимости Марксовой теории развития буржуазного общества к специфическим условиям России, о степени неизбежности прохождения последней исторического пути Западной Европы.

В марте 1881 г. в ответном письме к В.И. Засулич К. Маркс отмечал, что «анализ, представленный в „Капитале“, не дает… доводов ни за, ни против жизнеспособности русской общины. Но специальные изыскания, которые я произвел на основании материалов, почерпнутых мною из первоисточников, убедили меня, что эта община является точкой опоры социального возрождения России…». Но для этого, продолжал Маркс, необходимо «устранить тлетворные влияния, которым она подвергается со всех сторон, а затем обеспечить ей нормальные условия свободного развития» [1, т. 19, с. 251].

Маркс работал над этим ответом [см. там же, с 400 – 421] непосредственно после изучения книг М. Ковалевского «Общинное землевладение, причины, ход и последствия его разложения» [24] и Л. Моргана – «Древнее общество, или Исследование линий человеческого прогресса от дикости через варварство к цивилизации» [52].

Известны четыре предварительных наброска ответа, причем четвертый по существу идентичен тексту отправленного адресату письма. Последнее своим лаконизмом и ответом лишь на непосредственно поставленные Засулич вопросы наводит на мысль, что «по-видимому, Маркс счел тогда момент неподходящим для публичного выступления с подробным рассмотрением вопросов о характере социально-экономического развития, об общине в России. Он принял решение написать В. Засулич краткое письмо, оставляя до другого времени использование подготовленных рукописных материалов» [25, с. 73]. Следует заметить, что особенности докапиталистических формаций длительное время интересовали Маркса, о чем говорят, например, подготовительные материалы к «Капиталу». В том же направлении занимался исследованием этих проблем и Энгельс, что видно по его наброскам, касающимся истории древних германцев и судеб германской марки. Содержащиеся там идеи были использованы Энгельсом при написании книги «Происхождение семьи, частной собственности и государства».

В набросках ответа Маркса на письмо Засулич содержится разработка методологических принципов анализа общины и места последней во всемирной истории, а также обобщение под этим углом зрения громадного материала по истории России. Письмо, отправленное к Засулич, представляет собой сжатое конспективное изложение идей данных набросков, где эти идеи развиты более подробно и получили более основательную аргументацию, чем в самом тексте отправленного письма. Кроме того, в набросках обсуждается и ряд других проблем, не вошедших в письмо, для выяснения которых Маркс, в частности, подробно конспектировал труды Ковалевского, Моргана и многие другие работы.

Подготавливая ответ Засулич о применимости разработанной в «Капитале» теории буржуазного развития к России, Маркс подчеркивал, что в основе происхождения капиталистического производства лежит полное отделение производителя от средств производства и что социальным стержнем этого процесса является экспроприация земледельцев. Карликовая частная собственность многих лиц, основанная на личном труде, вытесняется крупной капиталистической частной собственностью, основанной на эксплуатации чужого, наемного труда. Причем Маркс подчеркивает, что в «Капитале» он точно ограничивает историческую неизбежность этого процесса странами Западной Европы [см. 1, т. 19, с. 400, 411 – 412 и др.].

Итак, рассуждает Маркс, в Западной Европе в процессе происхождения капиталистического производства одна форма частной собственности сменялась другой. Что же касается России, то здесь «земля никогда не была частной собственностью русских крестьян…» [там же, с. 400].

Поэтому теоретические обобщения, сделанные в «Капитале» на материале Западной Европы, были в то время применимы к русской действительности лишь в возможности. Если Россия, считал Маркс, будет продолжать движение по тому пути капитализации, на который она по существу уже встала, то община будет разлагаться все быстрее. И как только на месте общинной коллективистской собственности сложится частная парцеллярная собственность на землю, так сразу можно будет сказать, что неизбежна экспроприация непосредственных производителей и рост капиталистической частной собственности. Тогда механизм исторического развития, раскрытый в «Капитале», неизбежно проявит себя и в России.

Но пока в России сохраняется община, до тех пор путь Западной Европы не является фатально неизбежным для России. А потому неправомерно не только теоретическое «приложение» к русской деревне закономерностей развития капитализма в Западной Европе, но и практическое «подталкивание» ее к капитализму, искусственное «добивание» общины, даже если его целью провозглашается скорейшее создание предпосылок грядущего социалистического общества.

Особенности социально-экономической структуры русской деревни действительно открывали, по мнению Маркса, определенную возможность ее развития к социализму, минуя капитализм, но не в силу некоего мистифицируемого народниками общинного духа и вообще не на основе общины как таковой, а лишь в связи с социалистической революцией, которая откроет общине возможность «воспользоваться всеми положительными приобретениями, сделанными капиталистической системой, не проходя сквозь ее кавдинские ущелья» [там же, с. 420]. Только социалистическая революция могла создать исключительную историческую ситуацию для русской общины, которая вне этих условий неизбежно, в силу объективных исторических законов, будет раздавлена наступлением капитализма. В первом наброске письма к Засулич Маркс дважды чеканно сформулировал главную предпосылку, при которой надежды народников получили бы известное оправдание: «Чтобы спасти русскую общину, нужна русская революция» [там же, с. 410].

В ответе на вопрос Засулич о судьбах русской общины Маркс ставит и гораздо более широкую проблему – о месте общины во всемирно-историческом процессе.

В черновиках письма к Засулич земледельческая (сельская) община отчетливо отграничивается от более древних типов общин. Наиболее архаичные общины, говорит Маркс, покоятся на кровном родстве своих членов. Напротив, устройство земледельческой общины создает реальную объективную основу для разрыва этих узких связей. Исходный синтез рода и общины (родовая община) окончательно разрушается. Община становится гораздо более способной расширяться и выдерживать соприкосновение с другими, чужими общинами [см. там же, с. 403]. Отношения собственности, вещные связи оказываются гораздо более динамичными и емкими, нежели кровнородственные и вырастающие из них племенные.

Дилемму Моргана и Ковалевского «род или община» (акцентирование первым из названных авторов идеи саморазложения рода, а вторым – закономерной зависимости разложения общины от характера социальной среды) Маркс в этих набросках разрешает путем диалектического «снятия» объективного содержания обеих концептуальных схем.

Рассматривая общину как выходящее за пределы своей первичной родовой формы социальное образование, как «пронизывающий» все докапиталистические формации и в этом смысле «стержневой» по отношению к ним общественно-экономический институт, Маркс формулирует в связи с типологией общин новый аспект временного членения всемирно-исторического процесса. Общинная форма собственности в России того времени рассматривается им как «наиболее современная форма архаического типа, который, в свою очередь, прошел через целый ряд эволюций» [там же, с. 413]. Маркс приходит к понятию так называемой архаической формации, имея в виду, судя по контексту, первобытнообщинный строй. «Архаическая, или первичная формация земного шара, – констатирует он, – состоит из целого ряда напластований различных периодов, из которых одни ложились на другие. Точно также архаическая общественная формация открывает нам ряд различных этапов, отмечающих собой последовательно сменяющие друг друга эпохи. Русская сельская община принадлежит к самому новому типу в этой цепи» [там же, с. 413 – 414].

В отличие от Засулич, рассматривающей сельскую общину как специфическую черту России, и от многих буржуазных ученых, видевших в ней в лучшем случае особенность Востока, Маркс придавал проблеме общины значение всемирно-исторического феномена, трактуя ее как границу и одновременно связующее звено двух качественно различных эпох развития человечества. «Земледельческая община, будучи последней фазой первичной общественной формации, является в то же время переходной фазой ко вторичной формации, т.е. переходом от общества, основанного на общей собственности, к обществу, основанному на частной собственности. Вторичная формация, – поясняет далее Маркс, – охватывает, разумеется, ряд обществ, основывающихся на рабстве и крепостничестве» [там же, с. 419]. Таким образом, под «вторичной формацией» Маркс имеет в виду совокупность докапиталистических классово-антагонистических формаций, а не какое-то единое формационное образование. Объединяющим два специфических способа производства признаком здесь выступает наличие определенного типа общинных социальных связей: именно лишь в этом плане рабовладельческая и феодальная общественно-экономические формации противопоставляются здесь как специфические «вторичные формации» первобытнообщинному строю, с одной стороны, и косвенно капитализму – с другой [см. 12, с. 154].

Именно земледельческая община является, по Марксу, той социальной ячейкой, «клеточкой», в недрах которой совершаются коренные изменения типа общественных связей, знаменующие собой переломную эпоху всемирной истории. Что же движет общину от «первичной» формации к так называемой «вторичной» и далее к альтернативе, открываемой эпохой кризиса капитализма? Внешние силы? – Нет, внутренние процессы, центром которых выступает взаимодействие общественной (коллективной) и частной (индивидуальной) собственности на средства производства и потребления.

Маркс, как бы заглядывая внутрь общины, раскрывает объективный динамизм данной, в принципе сравнительно инертной, социальной формы. Исходным пунктом разложения общины является выделение из-под ее контроля дома и приусадебного участка (двора), становящихся первыми объектами недвижимой частной собственности. Затем к ним «притягивается» пахотная земля, которая, оставаясь общинной собственностью, продолжает подвергаться переделам, правда, все более редким. Маркс отмечает, что генетически связанная с переделами привычка коллективного (артельного) выполнения определенного круга работ представляла собой реликт первобытного типа кооперации, который «был, разумеется, результатом слабости отдельной личности, а не обобществления средств производства» [1, т. 19, с. 404]. Его последним материальным оплотом остаются леса, выгоны, пустоши, дольше всех других земель находящиеся в коллективной собственности общины. Анализируя генетическую структуру процесса трансформации родовой общины в сельскую, Маркс вновь, как и в конспекте книги Ковалевского «Общинное землевладение, причины, ход и последствия его разложения», подчеркивает роль накопления движимого имущества в социальной дифференциации общины [см. там же, с. 419].

Итак, движущей силой разложения общины выступает вызревающая в ее недрах частная собственность на все более широкий круг объективных предпосылок общественного производства, в свою очередь порождающая имущественную и социальную дифференциацию общинников, столкновение интересов и зарождение классовых антагонизмов.

Великое открытие Маркса, до которого не смог подняться никто из предшествующих буржуазных исследователей первичных социальных институтов, состояло в выявлении того, что община внутренне противоречива не в силу внешних воздействий на нее, а по самой своей сути. В экономическом плане дуализм сельской общины заключался в сосуществовании в ее недрах инертной раннеколлективной и динамичной частной собственности на объективные предпосылки производства.

Влияния исторической среды обычно стимулируют тот или иной из полюсов внутреннего дуализма общины и соответственно подавляют другой. В зависимости от ее характера последний либо «дремлет», либо активизируется, «разрывая» в конце концов общинные узы. Здесь диалектически заключены как истоки консерватизма, застойности общинных форм, так и исторического динамизма зреющих внутри них центробежных сил. «…Дуализм, свойственный строю земледельческой общины, может служить для нее источником большой жизненной силы. Освобожденная от крепких, но тесных уз кровного родства, она получает прочную основу в общей собственности на землю и в общественных отношениях, из нее вытекающих, и в то же время дом и двор, являющиеся исключительным владением индивидуальной семьи, парцеллярное хозяйство и частное присвоение его плодов способствуют развитию личности, несовместимому с организмом более древних общин. Но не менее очевидно, что со временем тот же дуализм может стать зародышем разложения. Помимо всякого рода разрушительных влияний, приходящих извне, община носит в своих собственных недрах элементы своей гибели» [там же, с. 418 – 419].

Проблема некапиталистическогопути развития общины

Но Маркс не ограничился ретроспективным выяснением исторических корней и сущности дуализма земледельческой общины в России. Он увидел возможность социалистической перспективы коллективистских институтов общины, связывая рассмотрение данной проблемы с надвигающейся социалистической революцией, коренным образом изменяющей характер и само направление эволюции общинного крестьянства. Идея целостности, всемирности, универсальности исторического развития человечества пронизывает рассуждения Маркса о дуализме крестьянской общины и скрытой в нем альтернативе ее будущих судеб.

В третьем наброске ответа на письмо Засулич Маркс сформулировал основной в методологическом плане тезис относительно путей исторической эволюции земледельческой общины: «Ее врожденный дуализм допускает альтернативу: либо собственническое начало одержит в ней верх над началом коллективным, либо же последнее одержит верх над первым. Все зависит от исторической среды, в которой она находится» [1, т. 19, с. 419].

Когда Западная Европа уже пережила «долгий инкубационный период развития машинного производства» [там же, с. 401], поток капиталистических новшеств, охватывавших как технику, так и механизм обмена, тип социальных отношений и т.п., хлынул в Россию, и прежде всего в города и верхушечные кулацко-ростовщические слои деревни. В силу замкнутости, изолированности общин друг от друга этот процесс некоторое время как бы «обтекал» эти общины, «просачивался» между ними, первоначально мало задевая их внутреннюю структуру.

Так сложилась ситуация сосуществования и глубокого конфликта общины и капитализма, с одной стороны, и известного «созвучия» коллективистско-демократических тенденций общины некоторым принципам социализма – с другой. В течение двух-трех десятилетий это был, пожалуй, главный сюжет русской социологической литературы независимо от того, в какой плоскости он рассматривался: либо в духе народнической идеализации самобытности общины, либо в духе либерально-буржуазных сетований насчет «исторической неизбежности» уничтожения общины.

Характерно, что Ковалевский и Морган занимали едва ли не прямо противоположные позиции в оценке судеб первичных социальных институтов в обозримом будущем. Ковалевский считал, что общинные структуры неизбежно обречены на гибель, что этот процесс уже развернулся в различных уголках мира. Напротив, Морган в заключительном абзаце «Древнего общества» высказал идею грядущего возрождения свободы, братства и равенства древних родов.

Маркс в набросках ответа на письмо Засулич дал диалектико-материалистический ответ на антитезу между «реализмом» Ковалевского и «романтизмом» Моргана, сформулировав контуры концепции использования коллективистско-демократических институтов и привычек общинного крестьянства в процессе некапиталистического пути развития.

Итак, перед сельской общиной эпохи кризиса капитализма в принципе – два прямо противоположных пути дальнейшею развития. Но не от нее зависит их выбор. Стихийные силы экономического развития тянут общину в пропасть пауперизации беднейших трудящихся слоев деревни и обуржуазивания паразитических элементов. Не отрываясь, в отличие от народников, от реальных исторических условий, Маркс ясно видел драматизм двойственности русской общины, трагическую для миллионов крестьянских семей перспективу «раздавливания» общины капитализмом и царизмом.

Вопреки утопическим надеждам народников капитализм проник в русскую деревню, все более выжимая жизненные соки из общинного крестьянства, все более тесня и подрывая общинные традиции коллективизма и взаимопомощи. Особенность этого процесса как раз и заключалась в том, что в России общину непосредственно разрушал капитализм, взращенный также и за счет труда крестьян. Опираясь на хорошо известные ему материалы, характеризующие жизнь пореформенной России, Маркс делает следующий вывод: «Жизни русской общины угрожает не историческая неизбежность, не теория, а угнетение государством и эксплуатация проникшими в нее капиталистами, взращенными за счет крестьян тем же государством» [там же, с. 415].

В принципе (и это, надо полагать, относилось не только к России) развитие крестьянской общины могло пойти по совершенно иному пути, чем предвидел это как теоретическую возможность Чернышевский, к взглядам которого Маркс относился с большой симпатией. Но, затрагивая вопрос о некапиталистической альтернативе дальнейшей эволюции общины, Маркс, в отличие от Чернышевского, на первый план выдвигает не внутренние качества общины как социально-экономической ячейки, а внешний по отношению к общине политический фактор – социалистическую революцию: «Если революция произойдет в надлежащее время, если она сосредоточит все свои силы, чтобы обеспечить свободное развитие сельской общины, последняя вскоре станет элементом возрождения русского общества и элементом превосходства над странами, которые находятся под ярмом капиталистического строя» [там же, с. 410].

Именно созвучие сохранившихся коллективистско-демократических традиций общинного крестьянства и тех гуманистических принципов социалистических общественных отношений, которые несла с собой поднимавшаяся в России волна революционного рабочего движения, открывало, по Марксу, определенную возможность коренного поворота эволюции общины, тенденций развития общины и последствий кризиса капиталистической формации. Речь шла о возможности целенаправленного соединения элементов коллективизма и демократизма – древнего, изначального, того, с которым человечество начинало свой исторический путь, с тем коллективизмом и демократизмом, который объективно становился целью и идеалом передового человечества в период вызревания предпосылок замены капитализма социализмом.

Маркс уже в первом наброске выдвигает тезис о возможности «сохранения русской общины (путем ее развития)…» [там же, с. 401]. Развертывая идею специфического протекания социалистических преобразований, учитывающих коллективистско-демократические традиции общинного крестьянства, его привычки к артельным действиям, он намечает формы использования последних революционными прогрессивными силами.

Речь шла у Маркса не об удержании во что бы то ни стало, и тем более не о реставрации, искусственном «скреплении» распадающейся в ходе дальнейшего исторического развития общины, а о «подхватывании» и «удержании» в качественно новых социальных условиях присущих ей прежних тенденций коллективизма, взаимопомощи, демократического решения совместных дел, общинной собственности на природные предпосылки производства и крупные орудия труда.

Сама по себе община не являлась ни панацеей от всех зол отсталости, ни их источником. Потенциальная возможность ее использования при строительстве социализма могла быть реализована лишь в «благоприятной исторической среде» благодаря материально-технической помощи, а также идеологическому и политическому руководству совершившего социалистическую революцию пролетариата. Но социализм не увековечивает общину, как ошибочно полагали социалисты-утописты и народники: сохранение целого ряда общинных институтов и традиций, переживающих самое общину как таковую, общинная форма первых местных крестьянских Советов и кооперативов – все это явилось впоследствии фактором временным, присущим переходному периоду в развитии общинного крестьянства и социально-психологически смягчающим ему вступление в новую историческую эпоху.

Маркс теоретически широко подошел к вопросу, поставленному в письме Засулич, творчески «вписав» социально-экономическую специфику России тех лет в русло диалектики всемирно-исторического процесса как единого целого. Он связал проблему будущих судеб крестьянской общины с перспективой грядущей социалистической революции и с неравномерностью развития различных народов и стран, особенно обострившейся в эпоху капитализма. Именно на пересечении этих объективных тенденций Маркс – с учетом логики поступательного движения человечества – сформулировал идею некапиталистического пути развития и наметил общие контуры двух его основных аспектов в отсталых аграрных структурах. В этом смысле методологическое значение идей, высказанных Марксом в набросках ответа на письмо Засулич, далеко перерастает рамки времени их написания, а также проблематики России и русской общины, которым они непосредственно посвящены.

Подводя итоги изложенному выше, можно сказать, что распространение философских и социологических идей Маркса и Энгельса в России 40-х – начале 80-х годов, еще до появления подлинных марксистов, приводит к тому, что эти идеи начинают реально вплетаться в отечественный философский процесс, взрыхляя тем самым почву для будущего распространения диалектического и исторического материализма как самостоятельного марксистского направления в отечественной философии.

Марксизм победил в России в результате длительного, полувекового процесса идейных поисков и борьбы, связанных с многочисленными испытаниями в теории и на практике, проверками и разочарованиями, сопоставлениями русского и европейского опыта, что не могло не дать в конечном счете благотворных результатов.

Ленинизм как новый этап в развитии марксизма вполне закономерно возник в России, когда марксизм уже ряд лет существовал здесь в качестве самостоятельного течения общественной мысли и составной части освободительного движения. Ленинизм возник на прочной базе теории Маркса и Энгельса, проверенной как всемирным опытом XIX столетия, так и богатейшим опытом исканий правильной теории в революционной мысли России.

Поэтому все попытки современных буржуазных противников и ревизионистских фальсификаторов ленинизма объявить его «чисто русским» явлением посредством «привязывания» его теоретических источников к сугубо «русским корням» несостоятельны. Они опровергаются уже простым сопоставлением этих псевдонаучных концепций с тем фактом, что передовая общественная мысль России еще до победы в ней марксизма, до возникновения ленинизма уже представляла собой составную часть общеевропейской социально-философской мысли и была явлением не узко региональным, а также тем обстоятельством, что русские мыслители XIX в. (пусть в разное время и в разной степени) обратили свой взор на идеи философии и социологии марксизма и по ряду вопросов испытали на себе их воздействие.

2. Г.В. Плеханови его философские трудыв период 1883 – 1895 гг.

Качественно новый период в истории социально-философской мысли в России, как и в российском освободительном движении, начался в 80-х годах, точнее в 1882 – 1883 гг. В это время на путь марксизма переходит группа видных русских революционеров-народников во главе с Г.В. Плехановым, которая создает в 1883 г. в Женеве первую российскую марксистскую организацию – группу «Освобождение труда».

Русская революционная мысль, в течение полувека страстно искавшая правильную революционную теорию, вышла на верный, научный путь в результате изучения Плехановым и его единомышленниками произведений Маркса и Энгельса и прежде всего их «Манифеста Коммунистической партии», перевода основополагающих работ марксизма на русский язык и распространения их среди передовых рабочих и интеллигентов России.

Путь от народничества к марксизму был нелегким. В.И. Ленин писал в 1920 г.: «Марксизм, как единственно правильную революционную теорию, Россия поистине выстрадала полувековой историей неслыханных мук и жертв, невиданного революционного героизма, невероятной энергии и беззаветности исканий, обучения, испытания на практике, разочарований, проверки, сопоставления опыта Европы. Благодаря вынужденной царизмом эмигрантщине революционная Россия обладала во второй половине XIX века таким богатством интернациональных связей, такой превосходной осведомленностью насчет всемирных форм и теорий революционного движения, как ни одна страна в мире» [3, т. 41, с. 8].

Долгое время, по словам Плеханова, «философско-историческая часть учения Маркса осталась для них (народников. – Авт.) непрочитанною главою любимой книги; они слишком верили во всемогущее влияние самой пропаганды, чтобы искать для нее опоры в объективных условиях общественной жизни» [39, т. II, с. 39]. Ознакомление Плеханова и его соратников с рабочим движением Западной Европы в период вынужденной эмиграции и пробуждение у них глубокого интереса к движению, тогда еще стихийному, рабочего класса России сыграло решающую роль в их переходе на путь марксизма.

Из нескольких тысяч революционеров-народников в начале 80-х годов нашлась лишь небольшая группа – всего пять человек, которые признали учение Маркса научной идеологией. Плеханов был организатором и идейным руководителем этой группы, проложившей путь марксизму в России и сделавшей шаг навстречу рабочему движению. В состав группы входили также В.И. Засулич, П.Б. Аксельрод, Л.Г. Дейч, В.Н. Игнатов.

Начало революционной деятельности Плеханова. Переход к марксизму

Георгий Валентинович Плеханов, ставший пионером марксизма в России, родился 11 декабря 1856 г. в с. Гудаловке Липецкого уезда Тамбовской губернии в семье мелкопоместного дворянина. Мать Плеханова была внучатой племянницей В.Г. Белинского.

После окончания гимназии, не проучившись и четырех месяцев в Константиновском артиллерийском училище, Плеханов подал прошение об отставке и поступил в Петербургский горный институт, где учился менее двух лет. С конца 1876 г., став профессиональным революционером-народником, он вынужден был оставить учебу.

С революционерами-народниками Плеханов познакомился в 1875 г. Вскоре он стал им активно помогать, выполняя отдельные поручения, давая приют нелегальным, проводя занятия с рабочими. К этому времени относятся начало изучения Плехановым экономического учения марксизма по «Капиталу» в кружке И.Ф. Фесенко, близкое знакомство с питерскими пролетариями, революционерами-народниками С. Халтуриным и П. Моисеенко.

6 декабря 1876 г. Плеханов по поручению революционной организации «Земля и воля» выступил с речью на первой в России политической демонстрации у Казанского собора, после чего перешел на нелегальное положение.

Три с лишним года вел Плеханов в столице России жизнь нелегального революционера, занимался революционной народнической пропагандой среди рабочих и прогрессивной интеллигенции. Он считался среди народников одним из теоретиков революционного движения и специалистом по пропаганде среди рабочих.

В своих статьях, которые печатались в нелегальном журнале «Земля и воля» и в легальных «Начало» и «Русское богатство» (под псевдонимами), Плеханов обращал особое внимание на положение рабочих в царской России, его живо волновали судьбы российского пролетариата. Но, как народник, он рассматривал рабочих главным образом в качестве вспомогательного элемента в будущей революции. «Не представляя западноевропейской оторванности от земледельческого класса, наши городские рабочие, – писал он, – одинаково с западными, составляют самый подвижной, наиболее удобовоспламеняющийся, наиболее способный к революционизированию слой населения. Благодаря этому, они явятся драгоценными союзниками крестьян в момент социального переворота» [39, т. I, с. 69 – 70]. В этот период Плеханов продолжал еще защищать утопическую народническую доктрину, по которой Россия может миновать путь капиталистического развития благодаря крестьянской общине и сразу после крестьянской революции придет к социализму.

Уже в конце 70-х годов Плеханов выделялся среди единомышленников-народников своей эрудицией. Он хорошо знал произведения революционных демократов – Герцена, Белинского, Чернышевского. Последнего он особенно ценил. Позже Плеханов отмечал: «Мое собственное умственное развитие совершилось под огромнейшим влиянием Чернышевского, разбор его взглядов был целым событием в моей литературной жизни…» [39, т. VI, с. 382]. Определенное влияние на формирование взглядов Плеханова оказали идеи Бакунина и Лаврова. Последнему Плеханов писал в 1881 г., в домарксистский период: «С тех самых пор, как во мне начала пробуждаться „критическая мысль“, Вы, Маркс и Чернышевский были любимейшими моими авторами, воспитывавшими и развивавшими мой ум во всех отношениях» [38, с. 86].

После съезда народнической организации «Земля и воля» в Воронеже в 1879 г. среди народников произошел раскол. Часть их, видевшая путь завоевания политической свободы в организации серии покушений на высших чиновников вплоть до убийства царя, объединилась в организацию «Народная воля». Другая часть во главе с Плехановым, считавшая необходимым продолжать революционную пропаганду в народе для подготовки его к политической борьбе и отрицавшая необходимость индивидуального террора, образовала организацию «Черный передел», так как ее основным требованием был передел всей земли между крестьянами.

В январе 1880 г. из-за преследований полиции Плеханову и его единомышленникам пришлось эмигрировать. Они отправились в Швейцарию, где уже находились многие политические изгнанники. Плеханов предполагал, что его эмиграция будет кратковременной, но обстоятельства сложились так, что он вернулся на родину только через 37 лет – после Февральской революции 1917 г.

За границей вокруг Плеханова объединились его единомышленники – Засулич, Аксельрод, Дейч, Игнатов, которые тоже имели значительный опыт нелегальной революционной деятельности в России и входили в организацию «Черный передел».

Под влиянием изучения произведений Маркса и Энгельса, ранее им недоступных, в результате знакомства с рабочим движением стран Западной Европы, ставшим на путь научного социализма, и осмысления процессов рабочего движения в России, которое сопровождалось «переоценкой» своего былого революционно-народнического опыта, эта группа революционеров пересмотрела свои прежние взгляды.

Плеханов и его единомышленники из «Черного передела» шли по пути к марксизму почти три года (1880 – 1882). В начале этого переходного периода Маркс, который с большим интересом следил за деятельностью русских революционеров, относился к народнической группе «Черного передела» отрицательно. Недооценка ими роли политической борьбы вызывала справедливую критику Маркса. В письме к Ф. Зорге от 5 ноября 1880 г. он писал: «Эти господа против всякой революционно-политической деятельности. Россия должна одним махом перескочить в анархистско-коммунистически-атеистический рай! Пока же они подготовляют этот прыжок нудным доктринерством, так называемые принципы которого вошли в обиход с легкой руки покойного Бакунина» [1, т. 34, с. 380].

Но вскоре Маркс вступает в дружественные контакты с чернопередельцами. Возможно, на изменение отношения к ним повлияла информация об эволюции их взглядов, а также письмо Засулич к Марксу, где каждая строчка пронизана глубоким уважением к нему и верой в будущую революцию в России. В марте 1881 г. Маркс пишет несколько вариантов ответа Засулич. В это же время для завоевания общественного мнения против самодержавия он соглашается участвовать в издании на английском языке газеты «Нигилист», главным редактором которой должна была стать Засулич, а одним из сотрудников – Плеханов. Но это издание не осуществилось.

Переломным моментом в деятельности Плеханова стала работа над переводом на русский язык «Манифеста Коммунистической партии» К. Маркса и Ф. Энгельса. Приступил он к этой работе в конце 1881 г. К тому времени Плеханов пришел к выводу, что Россия уже вступила на путь капиталистического развития [33, сб. VIII, ч. 1, с. 210]. Глубокое и тщательное изучение «квинтэссенции марксизма» – «Манифеста Коммунистической партии» – привело Плеханова, а вслед за ним и группу его единомышленников к отказу от народнической идеологии. Он вспоминал об этом времени: «Лично о себе могу сказать, что чтение „Коммунистического манифеста“ составляет эпоху в моей жизни. Я был вдохновлен „Манифестом“ и тотчас же решил его перевести на русский язык. Когда я сообщил о моем намерении Лаврову, он отнесся к нему равнодушно. „Конечно, следовало бы перевести „Манифест“, – сказал он, – но вы сделали бы лучше, если бы написали что-нибудь свое“. Я не торопился выступить сам и предпочел сначала перевести „Манифест“» [там же, с. 17].

По просьбе Плеханова, переданной Лавровым, авторы «Манифеста» написали предисловие к его русскому изданию. В нем были такие пророческие слова: «…Россия представляет собой передовой отряд революционного движения в Европе» [1, т. 19, с. 305]. В предисловии от переводчика Плеханов дал яркое определение исторического места и значения марксизма в истории идей: «Вместе с другими сочинениями его авторов „Манифест“ открывает новую эпоху в истории социалистической и экономической литературы – эпоху беспощадной критики современных отношений труда к капиталу и, чуждого всяких утопий, научного обоснования социализма» [33, сб. VIII, ч. 1, с. 23].

Для Плеханова перевод и издание «Манифеста» знаменовало переход на позиции марксизма. Через много лет он сам определил хронологические рамки этого процесса: «Я стал марксистом не в 1884 г., а уже в 1882 г.» [там же, с. 22].

Подводя итоги пути, проделанного к марксизму, Плеханов сделал вывод, что «теория Маркса, подобно Ариадниной нити, вывела нас из лабиринта противоречий, в которых билась наша мысль под влиянием Бакунина. В свете этой теории стало совершенно понятным, почему революционная пропаганда встречала у рабочих несравненно более сочувственный прием, чем у крестьян. Самое развитие русского капитализма, которое не могло не волновать бакунистов, так как оно разрушало общину, приобретало теперь для нас значение новой гарантии успеха революционного движения, ибо оно означало количественный рост пролетариата и развитие его классового сознания» [там же, с. 17 – 18].

Под влиянием Плеханова проделали тот же путь и его единомышленники. В сентябре 1883 г. они одобрили написанное Плехановым заявление «Об издании „Библиотеки современного социализма“», в котором провозглашали разрыв с народническими идеями и организациями и создание социал-демократической группы «Освобождение труда». Задачи этой группы определялись в этом документе так: «1) Распространение идей научного социализма путем перевода на русский язык важнейших произведений школы Маркса и Энгельса и оригинальных сочинений, имеющих в виду читателей различных степеней подготовки. 2) Критика господствующих в среде наших революционеров учений и разработка важнейших вопросов русской общественной жизни с точки зрения научного социализма и интересов трудящегося населения России» [33, сб. VIII, с. 29].

Марксизм как теоретическая основа решения коренных социальных проблем России

Созданная в Женеве группа «Освобождение труда» была первой российской марксистской организацией, которую В.И. Ленин считал «и основательницей и представительницей и вернейшей хранительницей» идей научного социализма в России [3, т. 4, с. 180]. Он отмечал, что «русский марксизм родился в начале 80-х годов прошлого века в трудах группы эмигрантов (группа „Освобождение труда“)» [3, т. 17, с. 405].

Важным делом группы «Освобождение труда» явился уже в 80-х годах перевод на русский язык ряда произведений основоположников научного коммунизма: кроме «Манифеста Коммунистической партии» группой были переведены и изданы в эти годы произведения Маркса «Нищета философии», «Наемный труд и капитал», работы Энгельса «Развитие социализма от утопии к науке», «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» и ряд других.

Наряду с распространением в революционной среде России, в том числе среди передовых рабочих, произведений Маркса и Энгельса на русском языке, группа «Освобождение труда» приступила с позиций научного социализма к разработке важнейших вопросов общественной жизни России и критике господствовавших тогда в российском революционном движении ненаучных теорий, особенно идеологии народничества.

Одним из первых шагов группы «Освобождение труда» в этом направлении было издание написанной летом 1883 г. работы Плеханова «Социализм и политическая борьба». Эта первая марксистская работа Плеханова вошла в сокровищницу русской марксистской мысли. Ленин назвал ее «первым profession de foi (исповеданием веры. – Ред.) русского социал-демократизма…» [3, т. 4, с. 311]. Это произведение нанесло серьезный удар по идеологии народничества и тем способствовало расчистке пути для распространения идей научного социализма в России.

В книге «Социализм и политическая борьба» Плеханов раскрывает принципиальную разницу между социализмом мелкобуржуазным, утопическим и социализмом научным – марксизмом. Главная идея книги заключалась в том, что Плеханов доказывал применимость марксизма к России, общность объективных законов социального развития для различных стран мира, в том числе и России. «Общие философско-исторические взгляды Маркса, – писал он, – имеют ровно такое же отношение к современной Западной Европе, как к Греции и Риму, Индии и Египту. Они обнимают всю культурную историю человечества и могут быть неприменимы к России только в случае их общей несостоятельности» [37, т. I, с. 72]. Важнейший вывод этой работы состоял в том, что в России развивается капитализм и что «русские социалисты… могут и должны надеяться прежде всего на рабочий класс» [там же, с. 108]. Плеханов подчеркивал, что покончить с самодержавием и эксплуатацией народа могут только «промышленные рабочие, обладающие большим развитием, более высокими потребностями и более широким кругозором, чем крестьянство» [там же, с. 111].

Критикуя народническую утопическую идеологию, Плеханов применял марксистскую диалектику к процессу общественного развития послереформенной России, раскрывая в этом процессе качественно различные этапы созревания и осуществления революции. Он ясно показал, что в России произойдет сначала буржуазная революция, а затем уж социалистическая, что буржуазная революция и в России станет, говоря словами Маркса и Энгельса, непосредственным прологом революции рабочей, социалистической. «Связывать в одно два таких существенно различных дела, как низвержение абсолютизма и социалистическая революция, – писал он в работе „Социализм и политическая борьба“, – вести революционную борьбу с расчетом на то, что эти моменты общественного развития совпадут в истории нашего отечества, – значит отдалять наступление и того и другого. Но от нас зависит сблизить эти два момента» [там же, с. 110].

Большой заслугой Плеханова было то, что на основе учения Маркса и Энгельса впервые в русской литературе он поставил в работе «Социализм и политическая борьба» вопрос о диктатуре пролетариата и ее задачах. Он писал о необходимости захвата государственной власти и установления диктатуры рабочего класса, «задачей которого является в настоящее время не только разрушение политического господства непроизводительных классов общества, но и устранение существующей ныне анархии производства, сознательная организация всех функций социально-экономической жизни» [там же, с. 101].

Начиная с первой своей марксистской работы «Социализм и политическая борьба», Плеханов в ряде своих произведений («Наши разногласия», «Анархизм и социализм» и др.) не только пропагандировал материалистическое понимание истории, доказывал несостоятельность идеалистических взглядов народников, анархистов на историю общества, но и разрабатывал ряд аспектов исторического материализма. На протяжении всего периода марксистской теоретической деятельности Плеханова его особое внимание привлекал вопрос о роли идей в жизни общества, в его революционном преобразовании. Развенчивая народнические утопические представления о том, что идеи и их носители – выдающиеся личности истории – будто бы играют главную, решающую роль в жизни общества, а также неверные обвинения в адрес марксизма в том, что якобы его учение о решающей роли способа материального производства в общественном развитии приводит к фатализму, бездеятельности и примирению с существующими порядками, Плеханов показывал активную роль общественного сознания. Он писал: «…без революционной теории нет революционного движения, в истинном смысле этого слова. Всякий класс, стремящийся к своему освобождению, всякая политическая партия, добивающаяся господства, революционны лишь постольку, поскольку они представляют собой наиболее прогрессивные общественные течения, а следовательно, являются носителями наиболее передовых идей своего времени. Революционная по своему внутреннему содержанию идея есть своего рода динамит, которого не заменят никакие взрывчатые вещества в мире. И пока наше движение будет происходить под знаменем отсталых или ошибочных теорий, оно будет иметь революционное значение лишь некоторыми, но далеко не всеми своими сторонами. В то же время оно без ведома своих участников будет носить в себе зародыши реакции, которые лишат его и этой доли значения в более или менее близком будущем…» [там же, с. 95].

Работа Плеханова «Социализм и политическая борьба» нанесла первый удар по идеологии народничества, второй удар последовал в книге «Наши разногласия» (1885), в центре рассмотрения которой находилось социально-экономическое развитие пореформенной России. На основе конкретных данных Плеханов показал, что в России быстрыми темпами развивается капитализм и идет разложение крестьянской общины.

В работах «Социализм и политическая борьба», «Наши разногласия» и в других Плеханов подвергает критике субъективистскую, идеалистическую социологию народничества, пропагандирует и разрабатывает применительно к опыту революционного движения материалистическое понимание истории, проблемы диалектики общественного развития, дает марксистское толкование диалектики свободы и необходимости, раскрывает активную роль передовых личностей в освободительной борьбе трудящихся классов. Для русских марксистов, по Плеханову, сознательно творимое, «желательное вырастает из необходимого и ни в каком случае не заменяет его в наших рассуждениях. Для нас свобода личности заключена в знании законов природы – т.е., между прочим, и истории – и в умении подчиняться этим законам, т.е., между прочим, и комбинировать их наивыгоднейшим образом» [там же, с. 135 – 136].

Источником и теоретической основой для сознательной, свободной деятельности революционеров могут служить не отвлеченные, утопические идеалы и пожелания тех или иных деятелей, а глубокое, подлинно научное познание действительности, законов ее развития, умение найти в борьбе классов, в интересах передового класса прочный фундамент для революционных преобразований. «Мы убеждены», – писал Плеханов, – что, когда «общество ступило на след естественного закона своего движения, оно не может ни перескочить естественные фазы своего развития, ни устранить их декретами. „Но оно может сократить и облегчить мучения родов“» [39, т. II, с. 113].

Критикуя народнические представления о марксизме как о некоей фаталистической концепции, которая будто бы «обязывает» Россию следовать капитализму, не считаясь с особенностями ее исторического развития (преобладание крестьянства, остатки сельской общины и т.д.), Плеханов раскрывает перед русскими революционерами подлинную, революционную сущность философии диалектического и исторического материализма, всей теории марксизма, которая учит выявлять реальные противоречия, борьбу нового против старого, отжившего в социальной действительности, находить в закономерностях и тенденциях общественного развития источники революционных изменений; они могут быть познаны передовыми идеологами, но не могут быть изменены ими, ибо сколько-нибудь существенное изменение общественной жизни может быть результатом деятельности масс, выражающей их интересы. Плеханов указывал социалистической молодежи, что марксизм – это алгебра революции, которая учит своих приверженцев пользоваться каждым шагом общественного развития в интересах рабочего класса.

Признание этих бесспорных фактов, объективно действующих законов общественного развития отнюдь не приводит настоящих русских революционеров к какому-либо пессимизму или примирению с новыми эксплуататорскими классами. «Нам нужно, – пишет Плеханов, – воспользоваться в интересах революции и трудящегося населения совершающимся в России социально-экономическим переворотом. Для нас не должно остаться потерянным то в высшей степени важное обстоятельство, что социалистическое движение началось у нас уже в то время, когда капитализм был еще в зародыше. Эта особенность русского исторического развития не придумана славянофилами и славянофильствующими революционерами. Она составляет бесспорный, всем известный факт, который принесет огромную пользу делу нашего рабочего класса, если только русские социалисты не растратят своей умственной и нравственной энергии на постройку воздушных замков в стиле удельно-вечевой эпохи» [37, т. I, с. 289].

Подлинные социалисты, ставшие на позиции научной теории Маркса и Энгельса, овладевшие их научно-философской методологией – диалектикой, убедились в «исторической закономерности» капитализма в России, в том, что «никакие исторические особенности данной страны не избавляют ее от действия общих социологических законов» [там же, с. 304]. Отсюда они извлекают действительную пользу для дела рабочего класса, который и в России в послереформенную эпоху превращается в один из основных классов общества и сможет стать реальной, а затем и главной силой социального преобразования страны.

В 1889 г. группа «Освобождение труда» выпускает еще одну книгу Плеханова – «Новый защитник самодержавия, или Горе Тихомирова».

В этой книге Плеханов вскрывает корни предательства Тихомирова (бывшего землевольца и народовольца, который стал ренегатом и написал подлую книжку «Почему я перестал быть революционером») и вновь обрушивает град ударов на идеологию народничества, на ее метафизическую философию и социологию. И здесь Плеханов обращается к вопросам общественного развития XVIII – XIX вв., в том числе и в России. Он доказывает возможность и необходимость применения к его анализу категорий Марксовой диалектики – количественных и качественных изменений, перехода от постепенных изменений к скачкам, от эволюции к революции и т.д.

Плеханов пишет, что «Маркс не только не забывал об эволюции, но, напротив, открыл многие из важнейших ее законов. В его уме история человечества впервые сложилась в одну стройную нефантастическую картину. Он первый показал, что экономическая эволюция ведет к политическим революциям. Благодаря ему современное революционное движение получило ясно намеченную цель и строго выработанную теоретическую основу» [там же, с. 385].

На примере истории Франции и России Плеханов показывает, как наступает революция в экономическом развитии общества, во всех общественных отношениях. Плеханов подчеркивает последовательно марксистский вывод из своего анализа: «Количественные изменения, постепенно накопляясь, переходят, наконец, в качественные. Эти переходы совершаются скачками и не могут совершаться иначе» [там же, с. 388].

Научно-материалистический подход к процессам исторического развития различных стран приводит Плеханова к убеждению, что история подготовляет важный переворот в передовых, т.е. капиталистических, странах, поскольку там уже обнаружилось резкое противоречие между общественным способом производства и индивидуальным присвоением продуктов, которое увеличивается по мере развития капитализма. Эта экономическая эволюция приведет к политической революции, которая изменит экономический строй. И эта революция произойдет при помощи насильственных средств, утверждает Плеханов, так как свергаемый класс – буржуазия – будет защищать свои права силой оружия [см. там же, с. 389 – 391].

Главным выводом книги Плеханова «Наши разногласия» и других его произведений явилась идея о необходимости создания партии рабочего класса: «Возможно более скорое образование рабочей партии есть единственное средство разрешения всех экономических и политических противоречий современной России. На этой дороге нас ждут успех и победа; все же другие пути ведут лишь к поражению и бессилию» [там же, с. 364].

Критика субъективистской социологии народничества в «Наших разногласиях» и пропаганда теории Маркса, его материалистического понимания истории Плехановым были положительно оценены Ф. Энгельсом. В ответе Засулич он писал: «Прежде всего, повторяю, я горжусь тем, что среди русской молодежи существует партия, которая искренне и без оговорок приняла великие экономические и исторические теории Маркса и решительно порвала со всеми анархистскими и несколько славянофильскими традициями своих предшественников. И сам Маркс был бы также горд этим, если бы прожил немного дольше. Это прогресс, который будет иметь огромное значение для развития революционного движения в России. Для меня историческая теория Маркса – основное условие всякой выдержанной и последовательной революционной тактики; чтобы найти эту тактику, нужно только приложить теорию к экономическим и политическим условиям данной страны» [2, с. 513].

«Приложение» исторической теории Маркса и Энгельса к экономическим и политическим условиям России Плеханов дал не только в написанных им в 80-х годах произведениях, но и в составленных им и обсужденных с другими членами группы «Освобождение труда» проектах программы русских социал-демократов. Первый из них был написан в 1883 г., второй – в 1885 г. Уже в этих проектах ярко проявились марксистские принципы пролетарского интернационализма, воплощенные в I Интернационале, которым следовал тогда Плеханов. Он писал в первом проекте: «Не вдаваясь в утопические фантазии относительно общественной и международной организации будущего, можно теперь уже предсказать уничтожение важнейшего из органов хронической борьбы внутри обществ – именно государства, как политической организации, противостоящей обществу и охраняющей главным образом интересы его господствующей части. Точно так же и теперь уже можно предвидеть международный характер предстоящей экономической революции. Современное развитие международного обмена продуктов делает необходимым участие в этой революции всех цивилизованных обществ. Поэтому социалистические партии всех стран признают международный характер современного рабочего движения и провозглашают принципы международной солидарности производителей» [37, т. I, с. 372].

Во втором проекте более полно и всесторонне определяется экономическая, социальная и политическая сущность коммунистической (социалистической) революции и говорится о том, что «эта коммунистическая революция вызовет самые коренные изменения во всем складе общественных и международных отношений. Заменяя современное господство продукта над производителем господством производителя над продуктом, она внесет сознательность туда, где господствует ныне слепая экономическая необходимость; упрощая и осмысливая все общественные отношения, она вместе с тем предоставит каждому гражданину реальную экономическую возможность непосредственного участия в обсуждении и решении всех общественных дел» [там же, с. 377]. Плеханов и его группа считали «первой и главнейшей своей обязанностью образование революционной рабочей партии», первой политической задачей – борьбу за низвержение абсолютизма, главным средством этой политической борьбы – агитацию в среде рабочего класса и дальнейшее распространение в ней социалистических идей и революционных организаций [см. там же, с. 379].

Ошибочным и в первом, и во втором проектах было еще оставшееся от революционного народничества признание необходимости террористической борьбы против абсолютизма, неверное понимание участия граждан в заведовании общественными делами как «прямого народного законодательства». Плехановским проектам программы российской социал-демократии, кроме отмеченных ошибочных положений, в которых отдавалась известная дань народническим и лассальянским иллюзиям, были присущи некоторый схематизм и абстрактность.

Заслуга Плеханова состояла в том, что в проекте программы русских социал-демократов, как и в его статьях в конце 80-х – начала 90-х годов XIX в., он, как отмечал Ленин, «неоднократно и в самых решительных выражениях подчеркивал громадную важность крестьянского вопроса в России…» [3, т. 12, с. 242].

Спустя несколько лет, в 1907 г., Ленин, говоря о плехановском проекте программы русских социал-демократов (1885), писал: «Ошибочность этой программы – ее абстрактность, отсутствие всякого конкретного взгляда на предмет. Это, собственно, не программа, а самое общее марксистское заявление. Разумеется, было бы нелепо ставить эту ошибку в вину составителям программы, впервые излагавшим известные принципы задолго до образования рабочей партии. Напротив, надо особенно подчеркнуть, что в этой программе за двадцать лет до русской революции признана неизбежность „радикального пересмотра“ дела крестьянской реформы» [3, т. 16, с. 232].

Взгляды Плеханова и его единомышленников в те годы на расстановку сил в будущей революции были исторически ограничены. Было бы неправильно упрекать Плеханова в том, что в 80-х годах XIX в. он еще не решал конкретных вопросов, которые встали перед марксистами России только с развитием массового рабочего движения, положившего в середине 90-х годов начало новому этапу российского освободительного движения. Хотя плехановские проекты программы и не смогли стать боевой программой партии рабочего класса, созданной в дальнейшем, они, как и другие произведения Плеханова, сыграли большую положительную роль в пропаганде марксистского учения среди революционеров в России 80-х – первой половины 90-х годов XIX в.

Членам группы «Освобождение труда» удалось подготовить и издать ряд превосходных трудов, пропагандирующих марксизм в его применении к условиям России. Ленин, называя группу «Освобождение труда» основателем социал-демократии в России, отмечал в 1914 г., что «литературные произведения этой группы, печатавшиеся без цензуры за границей, стали впервые излагать систематически и со всеми практическими выводами идеи марксизма» [3, т. 25, с. 95].

Идейно-теоретическая революционная деятельность Плеханова-марксиста была не национально-замкнутой, обращенной исключительно к российскому освободительному движению. Уже в 80-х – первой половине 90-х годов труды Плеханова, его выступления и идейные связи носили интернационалистский характер и все более обращались к международному рабочему движению.

Г.В. Плеханов и его соратники по группе «Освобождение труда» имели в начале 80-х годов идейно-теоретические связи с К. Марксом и Ф. Энгельсом, вели переписку с ними, переводили на русский язык их произведения, высоко чтили их заслуги перед революционным движением и наукой. Начиная с 80-х годов Плеханов устанавливает также связи и ведет переписку с П. Лафаргом, Ж. Гедом, А. Бебелем, В. Либкнехтом, К. Каутским и другими французскими и немецкими марксистами. К 1889 г., ко времени первого учредительного Конгресса II Интернационала, относится непосредственный выход Плеханова и его единомышленников на арену международного рабочего движения. Плеханов вместе с Аксельродом был делегатом Конгресса от русских социал-демократов наряду с делегатами от русских народовольцев (их было четверо, в том числе Лавров).

В страстной речи Плеханова на Конгрессе прозвучала глубокая уверенность в победе революционного движения в России, главной силой которого стал выступать рабочий класс. «Задача нашей революционной интеллигенции, – заявил Плеханов, – сводится поэтому, по мнению русских социал-демократов, к следующему: она должна усвоить взгляды современного научного социализма, распространить их в рабочей среде и с помощью рабочих приступом взять твердыню самодержавия. Революционное движение в России может восторжествовать только как революционное движение рабочих. Другого выхода у нас нет и быть не может» [33, сб. VIII, ч. 1, с. 86].

После выступления на учредительном Конгрессе II Интернационала Плеханов в Лондоне лично познакомился с Ф. Энгельсом, и с тех пор между ними устанавливаются тесные и дружественные отношения. Плеханов считает Энгельса своим учителем. Энгельс высоко ценит талант и теоретические способности Плеханова.

С 1889 – 1890 гг. начинаются частые и яркие выступления Плеханова в социал-демократической печати западных стран. В 1891 г. Плеханов пишет статью для первомайского номера журнала, издаваемого одним из лидеров французских социалистов, Ж. Гедом, «Le Socialiste», где он сравнивает точку зрения марксизма со взглядами философа-материалиста XVIII в. К. Гельвеция, который считал, что реализация 7 – 8-часового рабочего дня сделает человека счастливым. По этому вопросу Плеханов пишет: «Рабочий день, о котором мечтал когда-то Гельвеций и которого требует в наше время рабочий класс всего мира, не сделает рабочего счастливым, по крайней мере, настолько, насколько это для него возможно… Гельвеций не знал „лекарства“ против „зла“, которое он предвидел. Мы же знаем такое лекарство, и притом лекарство верное: это диктатура пролетариата как средство и социалистическая организация производства как цель» [37, т. I, с. 506].

Плеханов был участником и III Конгресса II Интернационала в 1893 г. Выступая там, он заклеймил российский царизм, соединившийся с реакционной буржуазией западных стран, как «позор всего цивилизованного мира». Получив в начале 1894 г. предложение от правления социал-демократической партии Германии написать брошюру с критикой анархизма, Плеханов, поддержанный Либкнехтом, Гедом и другими марксистами, написал «Анархизм и социализм». Хотя работа была несвободна от ряда недостатков (в ней Плеханов обошел наиболее существенное в борьбе против анархизма – отношение революции к государству, вопрос о государстве вообще), актуальность критики анархизма марксистами и полемическая заостренность брошюры Плеханова, переведенной на многие европейские языки, снискала автору большую популярность в социал-демократических партиях Западной Европы.

В 90-х годах XIX в. Плеханов становится одним из виднейших марксистских теоретиков II Интернационала. Его статьи, появившиеся на страницах журналов немецких, французских, итальянских, болгарских, польских и других социалистических партий, страстные и полемически яркие выступления во II Интернационале и в других аудиториях западноевропейских стран активно способствовали пропаганде марксизма, защите на международной арене воинствующего материализма от его буржуазных противников и фальсификаторов.

Плеханов как историк философиии общественной мысли

Весьма важное теоретическое значение для пропаганды и защиты философии марксизма и в известной мере для разработки ее принципиальных положений имели труды Плеханова по истории философии и критике буржуазной идеалистической философии. Этим целям хорошо послужили созданные Плехановым в первой половине 90-х годов марксистские философские произведения. Значительным вкладом в сокровищницу марксистской философии явились статья Плеханова «К шестидесятой годовщине смерти Гегеля» (1891), книга «Н.Г. Чернышевский» (1890 – 1892), предисловие и примечания к книге Ф. Энгельса «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии», переведенной Плехановым на русский язык (1892), книга «Очерки по истории материализма» (1892 – 1893), книга «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю» (1894 – начало 1895 г.) и ряд других работ.

Плеханов, став марксистом, по-прежнему высоко ценил творчество своих предшественников – революционных демократов – Герцена, Белинского, Чернышевского, Добролюбова. Отказавшись от ошибочных взглядов народников о «самобытности» русской истории, об «исключительной роли» сельской общины и крестьянства в будущей российской революции, отбросив их идеалистические ошибки в понимании общественного развития, Плеханов унаследовал революционные традиции своих предшественников, их оптимизм и веру в победу революции, в силы народа, глубокий интерес и уважение к революционной теории. Поняв различие между мировоззрением основоположников русской революционной демократии – Белинского и Чернышевского – и идеалистическими, во многом субъективистскими концепциями революционеров-народников 70 – 80-х годов, Плеханов высоко ценил и продолжал материалистические традиции Белинского и Чернышевского, их диалектические идеи и особенно диалектику Герцена, понятую как «алгебру революции», развивал идеи их реалистической эстетики. Выступая в 1898 г. с речью по случаю пятидесятилетия со дня смерти В.Г. Белинского, Плеханов в заключение сказал: «Если бы Белинский дожил до нашего времени, то он отдохнул бы, наконец, душою… с обычной своей страстностью, своими вдохновенными словами приветствовал бы он начинающееся пробуждение русского пролетариата и, умирая, искренно позавидовал бы тем счастливцам, которые доживут до дня его победы» [37, т. IV, с. 496].

Четыре статьи Плеханова о Чернышевском, написанные в начале 90-х годов и опубликованные в сборнике группы «Освобождение труда» «Социал-демократ», вскоре были переведены на немецкий язык и напечатаны в органе германской социал-демократии – «Neue Zeit», а в 1894 г. – в партийном издании Дитца отдельной книгой. Сам этот факт говорит о том интересе, который встретила работа Плеханова среди социал-демократов Запада. Впервые творчество Чернышевского было рассмотрено в книге Плеханова с марксистских позиций. Для русских читателей, которые знали и любили Чернышевского, многое в работе Плеханова было откровением, поскольку в ней были раскрыты материалистическое мировоззрение Чернышевского, его диалектический подход к общественной жизни, его критика помещичье-буржуазного либерализма и огромная роль Чернышевского в развитии реалистического направления в русской литературе и этики «новых людей». Западноевропейских социал-демократов, большинство которых почти не знали Чернышевского, эта книга впервые ознакомила с выдающимся русским философом и революционером.

Плеханов считал Чернышевского славой и украшением русской философской и социологической мысли. Он называл его писателем, «деятельность которого составила эпоху в истории нашей литературы» [37, т. IV, с. 70]. Плеханов много сделал для воссоздания облика великого русского революционера и мыслителя-материалиста.

Опираясь на реалистические традиции эстетики Белинского и Чернышевского, Плеханов начинал разрабатывать вопросы марксистской эстетики. Уже в конце 80-х – начале 90-х годов он излагает свои марксистские эстетические взгляды применительно к анализу литературного творчества народников-беллетристов (Г.И. Успенского, С. Каронина и др.). Следуя марксистской теории отражения действительности в искусстве, Плеханов вместе с тем подчеркивает активную и плодотворную роль правильного мировоззрения писателя, художника. «…Писатель, – пишет он, – является не только выразителем выдвинувшей его общественной среды, но и продуктом ее… он вносит с собой в литературу ее симпатии и антипатии, ее миросозерцание, привычки, мысли и даже язык…» [там же, с. 42]. Анализируя творчество народнических и других писателей, он подчеркивает связь реалистического, правдивого, изображения действительности с художественным мастерством и рекомендует народникам-беллетристам принять марксизм, понять интересы русского рабочего и тем самым вдохнуть новую жизнь в свои произведения, которые благодаря этому могут стать более ценными в идейном и художественном отношениях. В то же время он критикует слабые, ошибочные, утопические стороны взглядов Чернышевского, которые были использованы народниками для своей доктрины, пропаганды «социалистического характера» крестьянской общины, что мешало распространению марксизма в России.

Народники, особенно либеральные, отступили от демократических и материалистических традиций Чернышевского. Плеханов показал, что Чернышевский – революционер и демократ, непримиримый враг самодержавия и реакции, помещичье-буржуазного либерализма, непоколебимый воинствующий материалист – явился предшественником российской социал-демократии. Ленин отмечал в 1899 г.: «Плеханов в своей книге о Чернышевском… вполне оценил значение Чернышевского и выяснил его отношение к теории Маркса и Энгельса» [3, т. 4, с. 259].

Продолжая и развивая солидные материалистические традиции, присущие русской революционной мысли XIX в. и прежде всего Белинскому и Чернышевскому, Плеханов вместе с тем обращался ко всему наиболее ценному из философского наследия, особенно к классической немецкой философии. Его внимание уже в 80-х – начале 90-х годов привлекла диалектика Гегеля.

В 1891 г. в журнале «Neue Zeit» была напечатана статья Плеханова «К шестидесятой годовщине смерти Гегеля». В ней выявляется огромная роль философии Гегеля в истории философской мысли человечества, сущность диалектики немецкого мыслителя. Плеханов доказывает деятелям международного рабочего движения необходимость следовать революционным принципам диалектики в той трактовке, которую дали им Маркс и Энгельс, развенчивает филистеров-реформистов, пытавшихся исказить принципы марксистской диалектики. «Между теми науками, которые у французов называются „sciences morales et politiques“ (науками нравственными и политическими. – Ред.), – пишет Плеханов, – нет ни одной, которая не испытала на себе могучего и в высшей степени плодотворного влияния гегелевского гения. Диалектика, логика, история, право, эстетика, история философии и история религии приняли новый вид благодаря толчку, полученному ими от Гегеля» [37, т. I, с. 422].

В этой статье Плеханов показывает классовые корни враждебного отношения идеологов современной буржуазии к гегелевской диалектике. Плеханов отмечает, что образованные имущие классы ныне при всем оживлении интереса к философии Гегеля не могут относиться к нему с той симпатией, которую питали к нему 60 лет назад в «странах немецкой культуры». И объясняется это прежде всего тем, что Гегель был диалектиком, смотрел на все «явления с точки зрения процесса des Werdens (становления)», т.е. возникновения и уничтожения [там же, с. 423]. Но вместе с тем ограниченность его философии – ее идеализм, в том числе «идеализм чистейшей воды» во взгляде на всемирную историю – привлекает ныне внимание уходящих с исторической арены социальных сил.

Напоминая известную мысль Гегеля о «сове Минервы», Плеханов показывает, что «как в природе, так и в особенности в истории процесс становления есть, в каждое данное время, двойной процесс: уничтожается старое и в то же время возникает из его развалин новое… Если философия познает только отживающее старое, то познание односторонне, она не способна выполнить свою задачу познания сущего… Новейший материализм чужд подобной крайности. На основании того, что есть и что отживает свой век, он умеет судить о том, что становится» [там же, с. 441].

Диалектический метод Гегеля, отмечает Плеханов, создал, хотя и на идеалистической основе, предпосылки для разрешения противоречия между свободой и необходимостью, что помогло научной философии раскрыть подлинную роль и место сознательной деятельности людей. Гегель показал, что «мы свободны лишь постольку, поскольку познаем законы природы и общественно-исторического развития и поскольку мы, подчиняясь им, опираемся на них. Это было величайшее приобретение как в области философии, так и в области общественной науки – приобретение, которым в полном его объеме воспользовался, однако, только современный, диалектический, материализм» [там же, с. 443].

В своей статье Плеханов подчеркивает коренное отличие философии Гегеля, раздираемой противоречиями между прогрессивным, диалектическим методом («алгебра революции») и консервативной, идеалистической системой, от диалектического материализма Маркса, благодаря которому «материалистическая философия возвысилась до цельного, гармонического и последовательного миросозерцания… то, что у Гегеля является случайной, более или менее гениальной догадкой, становится у Маркса строго научным исследованием» [там же, с. 444 – 445]. Плеханов пишет, что только диалектический материализм «сумел применить к истории найденное идеализмом отношение между свободой и необходимостью» и благодаря этому люди смогут подчинить себе двигательные силы исторического развития. «Заслуга Маркса, – подчеркивал Плеханов, – заключается именно в том, что он открыл эти силы и подверг тщательному научному изучению их действия. Современный диалектический материализм… открывает на самом деле в первый раз в истории путь к царству свободы и сознательной деятельности. Но войти в это царство возможно только путем коренного изменения нынешней общественной деятельности» [там же, с. 445].

Все это позволяет Плеханову сделать вывод о том, что великое завоевание человеческой мысли, в становлении которого сыграл такую большую роль Гегель, – диалектика – становится историческим принципом и его носителем выступает передовой общественный класс современной эпохи – пролетариат.

Энгельс вскоре же после выхода номеров «Neue Zeit» со статьями Плеханова о Гегеле написал главному редактору журнала К. Каутскому: «Статьи Плеханова превосходны» [1, т. 38, с. 205].

Об отзыве Энгельса сразу же сообщили Плеханову. Он был очень горд его похвалой и вскоре же ответил Энгельсу: «Мне передавали, что Вы написали несколько благожелательных слов Каутскому по поводу моей статьи о Гегеле. Если это верно, я не хочу других похвал. Все, чего я желал бы, это быть учеником, не совсем недостойным таких учителей, как Маркс и Вы» [2, с. 649].

И в этой, и в последующих работах первой половины 90-х годов, специально посвященных философии, Плеханов выступает как вдумчивый мыслитель, с позиций диалектического материализма освещающий проблемы философской теории, истории философии и общественной мысли. Широта и разнообразие историко-философской тематики произведений Плеханова, его богатая эрудиция в различных областях человеческой мысли, глубокое проникновение в процесс исторического развития философии, яркий полемический талант дают полное основание утверждать, что после Маркса и Энгельса среди марксистов не было равных Плеханову историков философской и социологической мысли до появления на исторической арене В.И. Ленина.

В 1892 г. на русском языке в переводе Плеханова вышла в свет работа Энгельса «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии». В качестве приложений были напечатаны знаменитые тезисы Маркса о Фейербахе и отрывок из «Святого семейства», в котором Маркс излагал свои взгляды на французский материализм. Плеханов снабдил книгу предисловием и обширными примечаниями, которые носили исследовательский характер.

Рассматривая в своем предисловии к переводу книги Энгельса решительное выступление диалектического материализма против идеалистической философии, начавшееся с полемики Маркса и Энгельса против Б. Бауэра и компании («Святое семейство»), как целую эпоху в истории человеческой мысли, Плеханов с полным основанием мог сказать о нем: «Чрезвычайно важное и по своему историческому значению и по содержанию… оно и теперь могло бы еще сыграть большую роль в России, где даже самые передовые писатели упорно продолжают держаться идеалистической точки зрения на общественную жизнь» [37, т. I, с. 452].

В примечаниях к книге Энгельса «Людвиг Фейербах…» Плеханов рассматривает целый ряд историко-философских вопросов, например вопрос о месте теории познания в мировоззрении Фихте, Юма, Канта, о «категорическом императиве» в кантовской системе. Плеханов и ранее писал в своих произведениях о крайней абстрактности этического идеала Канта, выраженного в его «категорическом императиве», об оторванности его от реальных общественных интересов передовых сил XVIII в. В примечаниях он еще более определенно выступает в защиту единства философской теории и социальной практики, органической связи между действительностью и идеалами, которая достигается в марксизме. Обращаясь в качестве примера к жизни и деятельности Энгельса, Плеханов делает следующий вывод: «Энгельс посвятил всю свою жизнь чрезвычайно высокой цели: освобождению пролетариата. У него тоже был „идеал“; но… его идеал это была та же действительность, но действительность завтрашнего дня…» [там же, с. 490]. И здесь Плеханов снова отвергает догматический фатализм, который приписывали марксизму его противники: «Законы общественного развития, – доказывает он, – так же мало могут осуществляться без посредства людей, как законы природы без посредства материи. Но это вовсе не значит, что „личность“ может игнорировать законы общественного развития. В самом лучшем случае она будет наказана за это тем, что станет в положение смешного Дон-Кихота» [там же, с. 490].

С позиций воинствующего материализма Плеханов пытается выявить различие между решением проблем теории познания в системе Канта и Гегеля и критикует агностицизм Канта. Правильно в основном освещая этот вопрос, Плеханов допускает здесь ошибочную формулировку, свидетельствующую о его некритическом отношении к теоретико-познавательным концепциям немецкого физика Гельмгольца: он согласился с Гельмгольцем, заключая, что «ощущения – это своего рода иероглифы, доводящие до нашего сведения то, что происходит в действительности» [там же, с. 501]. В.И. Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме» подверг критике эту терминологическую ошибку Плеханова как уступку агностицизму [см. 3, т. 18, с. 244 – 251]. При переиздании перевода книги Энгельса в 1905 г. Плеханов отказался от этой формулировки, отметив неудачность такой терминологии [см. 37, т. I, с. 480 – 481; т. III, с. 240 – 241].

В 1892 г. Плеханов по заказу Каутского начал писать для немецкой социал-демократической печати серию очерков о французских материалистах (Гольбахе, Гельвеции) и о связи философии Маркса с их взглядами, где показал роль материалистических традиций философии XVIII в., значение марксистского материализма как высшего достижения материалистической философии, что было особенно важно для преодоления пренебрежительного отношения к философской теории у многих лидеров II Интернационала. Эти очерки были изданы книгой только в 1896 г. в Штутгарте под названием «Очерки по истории материализма. I. Гольбах. II. Гельвеций. III. Маркс». Работа вышла на немецком языке в переводе с французского (на котором она была написана), а затем была переведена на русский язык.

В центре «Очерков по истории материализма» – история учений об обществе и законах его развития. Отмечая первостепенное значение этих идей в истории философской мысли, Плеханов критикует концепции тех буржуазных историков философии, которые освещают чаще всего только историю натурфилософии, но игнорируют социально-исторические воззрения мыслителей, особенно философов-материалистов XVII – XVIII вв., и совсем замалчивают философию истории Маркса.

Исследуя историю материализма, Плеханов продолжил дело, начатое Марксом и Энгельсом, и разрабатывал марксистский научный метод исследования истории философской мысли. Он критикует буржуазно-объективистскую историко-философскую концепцию Ибервега, который лишь констатирует наличие борьбы и стремление к примирению между религиозными убеждениями и наукой. Главным стержнем истории философских идей, показывает Плеханов, является борьба материализма и идеализма. Вместе с тем слабой стороной его историко-философских работ было недостаточное внимание к теоретико-познавательной стороне историко-философского процесса. Кроме того, стремясь подчеркнуть тот факт, что философия Маркса – Энгельса впитала в себя все ценное из предшествующей истории философской мысли, Плеханов порой неправомерно сближал отдельные идеи Спинозы и Фейербаха с философией Маркса.

Однако при всех своих недостатках «Очерки по истории материализма» явились ценным вкладом в становление марксистской истории философии как науки и способствовали пропаганде идей марксистской философии в международном рабочем движении. В «Очерках…» Плеханов выдвинул обобщающую формулу материалистического понимания истории: «Данная степень развития производительных сил; взаимоотношения людей в процессе общественного производства, определяемые этой степенью развития; форма общества, выражающая эти отношения людей; определенное состояние духа и нравов, соответствующее этой форме общества; религия, философия, литература, искусство, соответствующие способностям, направлениям вкуса и склонностям, порождаемым этим состоянием, – мы не хотим сказать, что эта „формула“ охватывает все, – совсем нет! – но, как нам кажется, она имеет то бесспорное преимущество, что она лучше выражает причинную связь, существующую между различными „членами ряда“. Что же касается „ограниченности“ и „односторонности“, в которых обыкновенно упрекают материалистическое понимание истории, то читатель в нем не найдет их и следа» [37, т. II, с. 171 – 172].

Подводя итоги исследования истории материализма в «Очерках…», Плеханов обращал особое внимание на качественное отличие социальных функций марксистской философии от исторически ограниченных функций предшествовавшего материализма. Он писал: «Как ни революционны были французские материалисты, они обращались только к просвещенной буржуазии и к „философствующим“ дворянам, перешедшим в лагерь буржуазии. Они обнаруживали непреодолимый страх перед „чернью“, „народом“, „невежественной толпой“. Но буржуазия была и могла быть только наполовину революционной. Маркс обращается к пролетариату, к классу, революционному в полном смысле слова… Вполне понятно, что подобное учение не могло встретить благоприятного приема у „сильных мира сего“. Буржуазия в наши дни стала реакционным классом: она стремится „повернуть колесо истории вспять“. Ее идеологи даже не в состоянии понять огромное научное значение открытий Маркса. Зато пролетариат пользуется его исторической теорией как самым надежным руководителем в своей борьбе за освобождение» [там же, с. 193].

Труд Плеханова «Очерки по истории материализма» был большим вкладом в научную историю материалистической философии. Это было по существу первое в марксистской литературе освещение истории французского материализма в лице крупнейших его представителей – Гольбаха и Гельвеция – и вместе с тем удачная попытка показать становление диалектического материализма Маркса и Энгельса, преемственность его развития по отношению к предшествующему материализму и в то же время существенное его отличие от последнего. Плеханов обратил особое внимание на коренное отличие исторического материализма Маркса от «философии истории» французских материалистов, которым были присущи только отдельные материалистические догадки об «эволюции» в истории общества.

В речи «Философские и социальные воззрения К. Маркса», произнесенной, по-видимому, в 1897 г. и примыкающей к «Очеркам по истории материализма», Плеханов нарисовал яркую картину возникновения и развития диалектического материализма Маркса и Энгельса, показал, что «появление материалистической философии Маркса – это подлинная революция, самая великая революция, какую только знает история человеческой мысли» [там же, с. 450].

Проблемыисторического материализмаи материалистической диалектики

Исследование истории философии было для Плеханова одним из средств решения насущных идейно-теоретических и политических задач российского и международного рабочего движения, в частности одним из средств критики идеалистического понимания истории и субъективистского метода в социологии, которые продолжали проповедоваться различными, например анархистскими, попутчиками рабочего движения на Западе и многими народническими идеологами, оказавшимися к началу 90-х годов на консервативных позициях либерального народничества.

В 1892 г. Плеханов выступил в легальной печати против либерального народничества со статьей «Странное недоразумение». Плеханов критиковал Н. Михайловского, В. Воронцова, С. Кривенко и других либеральных народников, пытавшихся исказить смысл письма К. Маркса в редакцию «Отечественных записок» о роли общины в экономическом и политическом развитии России. Они, нападая на социал-демократов, утверждали, что «Маркс пристыдил своих учеников». Плеханов доказывал в статье, что только искажением взглядов Маркса и путаницей в их взглядах можно объяснить такое «странное недоразумение». Излагая существо теории исторического материализма, он показывал, что знаменитое письмо Маркса не выводит Россию за рамки общеисторических законов. «Чтобы судить о том, применимы или неприменимы к России взгляды Маркса, надобно прежде всего дать себе труд понять эти взгляды и не смешивать „формулу капиталистического процесса“ с общей теорией, объясняющей всю историю человечества» [33, сб. IV, с. 25].

Дальнейшим шагом в борьбе Плеханова против либеральных народников явилась книга «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю» (1893 – 1894), название и текст которой были приспособлены к условиям легальной печати. Поэтому, например, вместо термина «социал-демократ» употреблялось: «ученик Маркса». Книга была напечатана под псевдонимом: Н. Бельтов. Цензурный комитет пропустил эту книгу со столь длинным названием под фамилией неизвестного автора, и она вышла в свет в Петербурге в январе 1895 г.

В этой работе Плеханов ставил своей целью раскрыть преемственную связь мировоззрения и метода «современного материализма», т.е. марксизма, с предшествующими учениями материалистической и диалектической философии (французский материализм, классическая немецкая философия), критическим утопическим социализмом и показать закономерность социалистического революционного преобразования мира. Одновременно это было яркое полемическое произведение, направленное против главных противников марксизма в России – либеральных народников во главе с Михайловским, твердивших, что марксизм-де «философски необоснован» и не применим к России.

Вопреки народническим измышлениям о том, что марксизм будто бы не дает никакого простора для свободной человеческой деятельности людей во имя передовых идеалов, Плеханов показывал, что именно диалектическому материализму чужд фаталистический взгляд на историю. «…Подобно тому, – пишет Плеханов, – как окружающая человека природа сама дала ему первую возможность развития его производительных сил, а следовательно, и его постепенного освобождения из-под ее власти – отношения производства, общественные отношения, собственной логикой своего развития приводят человека к сознанию причин его порабощения экономической необходимостью. Этим дается возможность нового и окончательного торжества сознания над необходимостью, разума над слепым законом. Сознав, что причина его порабощения его собственным продуктом лежит в анархии производства, производитель („общественный человек“) организует это производство и тем самым подчиняет его своей воле. Тогда оканчивается царство необходимости и воцаряется свобода, которая сама оказывается необходимостью. Пролог человеческой истории сыгран, начинается история» [37, т. I, с. 690]. Плеханов раскрывает коренное положение диалектического материализма о том, что «человеческий разум не мог быть демиургом истории, потому что он сам является ее продуктом. Но раз явился этот продукт, он не должен и по самой природе своейне может подчиняться завещанной прежнею историей действительности; он по необходимости стремится преобразовать ее по своему образу и подобию, сделать ее разумной… Диалектический материализм есть философия действия» [там же, с. 691 – 692].

Плеханов принялся за разработку проблемы роли личности в истории, крайне актуальной в связи с необходимостью критики субъективизма и волюнтаризма в идеологии народничества (впоследствии у эсэров) и анархизма. Позднее эта проблема получила дальнейшее и притом развернутое освещение в таких талантливых произведениях Плеханова, как работы «К вопросу о роли личности в истории», «О материалистическом понимании истории» и некоторые другие.

Диалектический материализм, показывает Плеханов, вооружает личность знанием законов действительности, а следовательно, и умением воздействовать на нее. «Отдельная личность есть лишь пена на поверхности волны, люди подчинены железному закону, который можно лишь узнать, но который невозможно подчинить человеческой воле, говорил Георг Бюхнер. Нет, отвечает Маркс, раз мы узнали этот железный закон, от нас зависит свергнуть его иго, от нас зависит сделать необходимость послушной рабой разума. Я – червь, говорит идеалист. Я – червь, пока я невежествен, возражает материалист-диалектик; но я – бог, когда я знаю. Tantum possimus, quantum scimus! (Столько можем, сколько знаем. – Ред.)» [там же, с. 691].

Критикуя народнические и анархистские взгляды о решающей роли в истории, которую будто бы играют «герои» – выдающиеся личности из среды интеллигенции, Плеханов пишет: «Пока существуют „герои“, воображающие, что им достаточно просветить свои собственные головы, чтобы повести толпу всюду, куда им угодно, чтобы лепить из нее, как из глины, все, что им вздумается, – царство разума остается красивой фразой, благородной мечтою. Оно начнет приближаться к нам семимильными шагами лишь тогда, когда сама „толпа“ станет героем исторического действия и когда в ней, в этой серой „толпе“, разовьется соответствующее этому самосознание» [37, т. I, с. 693]. В отличие от идеологов-субъективистов марксисты, отмечает Плеханов, стремятся к устранению классов, поэтому они обращаются к производителям (т.е. к рабочему классу), «которые должны сделаться героями ближайшего исторического периода. Поэтому, в первый раз с тех пор, как наш мир существует и Земля обращается вокруг Солнца, происходит сближение науки с работниками: наука спешит на помощь трудящейся массе; трудящаяся масса опирается на выводы науки в своем сознательном движении» [там же, с. 693 – 694].

В заключение своей книги Плеханов, опираясь на учение К. Маркса и Ф. Энгельса, снова убедительно показывает, что диалектический материализм чужд фатализму и «никаких стран ни к чему не приговаривает, что он не указывает пути, общего и „обязательного“ для всех народов во всякое данное время; что дальнейшее развитие всякого данного общества всегда зависит от соотношения общественных сил…» [там же, с. 707]. Изучение российской действительности, пишет Плеханов, «привело Маркса в семидесятых годах к условному заключению: „Если Россия будет продолжать идти по тому пути, на который она вступила со времени освобождения крестьян, то она сделается совершенно капиталистическою страной, а после этого, раз попавши под ярмо капиталистического режима, ей придется подчиниться неумолимым законам капитализма наравне с другими народами-профанами. Вот и все!“ Вот и все. Но русский человек, желающий трудиться для блага своей родины, не может удовольствоваться таким условным выводом: у него неизбежно возникает вопрос: будет ли продолжать она идти по этому пути? Не существует ли данных, позволяющих надеяться, что путь этот будет ею оставлен? Чтобы ответить на этот вопрос, надо опять-таки обратиться к изучению фактического положения страны, к анализу современной ее внутренней жизни. Русские ученики Маркса на основании такого анализа утверждают: да, будет продолжать! Нет данных, позволяющих надеяться, что Россия скоро покинет путь капиталистического развития, на который она вступила после 1861 года» [там же, с. 710 – 713]. Итак, «уже со времени отмены крепостного права Россия явно вступила на путь капиталистического развития» [там же, с. 713]. Это был чрезвычайно важный вывод для стратегии и тактики революционного движения, вывод, полученный в результате применения учения Маркса – Энгельса к анализу российской действительности.

Книга Плеханова «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю» была восторженно встречена в России. В.И. Ленин впоследствии писал, что на этой книге «воспиталось целое поколение русских марксистов» [3, т. 19, с. 313].

Энгельс писал Плеханову 8 февраля 1895 г.: «Вера (Засулич. – Авт.) вручила мне Вашу книгу, за которую благодарю, я приступил к чтению, но оно потребует известного времени. Во всяком случае, большим успехом является уже то, что Вам удалось добиться ее издания в самой стране» [2, с. 720].

Историческое значение первого периода марксистской деятельности Плеханова

После появления работ Плеханова, и особенно работ «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю» и «Очерков по истории материализма», его авторитет и популярность как теоретика марксизма в международном рабочем движении особенно возросли. В конце XIX в. труды Плеханова печатались на немецком, французском, английском, итальянском, болгарском, венгерском, польском и румынском языках.

1895 год был очень ответственным годом в истории российского революционного движения, теоретической деятельности русских марксистов, в том числе Г.В. Плеханова. Этот год знаменовал собой переход освободительного движения России на новый, пролетарский этап его развития, что было связано с созданием в Петербурге «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», во главе которого стоял В.И. Ленин; этот этап характеризовался началом соединения научного социализма с рабочим движением. Для Плеханова и его соратников по группе «Освобождение труда» он был тоже поворотным в том смысле, что группа смогла сделать новый шаг навстречу российскому рабочему движению благодаря установлению более прочных, чем ранее, связей с революционными рабочими организациями России, и прежде всего с «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса».

В мае 1895 г. произошло событие, которое оказало огромное влияние на деятельность Плеханова и его группы. Для установления тесных контактов с группой в Женеву приехал руководитель петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» В.И. Ульянов (Ленин).

П.Б. Аксельрод в своих воспоминаниях (1923) пишет, что, беседуя с Лениным, он не соглашался с той критической позицией по отношению к либерализму, которая нашла выражение в статье Ленина (под псевдонимом Тулин), вошедшей в сборник «Материалы к характеристике нашего хозяйственного развития». «У Вас, – говорил Аксельрод, – заметна тенденция, прямо противоположная тенденции той статьи, которую я писал для этого же самого сборника. Вы отождествляете наши отношения к либералам с отношениями социалистов к либералам на Западе. А я как раз готовил для сборника статью под заглавием „Запросы русской жизни“, в которой хотел показать, что в данный исторический момент ближайшие интересы пролетариата в России совпадают с основными интересами других прогрессивных элементов общества. Ибо у нас перед рабочими, как и перед другими прогрессивными общественными элементами, на очереди одна и та же неотложная задача: добиться условий, допускающих развитие их широкой самодеятельности. Точнее говоря, это – задача свержения абсолютизма. Эта задача диктуется всем нам русской жизнью. Так как цензурные условия не позволяют определить эту задачу настоящим словом, то я характеризовал ее формулой: „Создание условий для широкой общественной самодеятельности“, требуемое русской жизнью.

Ульянов, улыбаясь, заметил в ответ:

„Знаете, Плеханов сделал по поводу моих статей совершенно такие же замечания. Он образно выразил свою мысль: „Вы, – говорит, – поворачиваетесь к либералам спиной, а мы – лицом““» [36, с. 270 – 271].

Это было принципиальное различие в отношении к идеологии либеральной буржуазии, в частности к «легальному марксизму», который В.И. Ленин уже в 1894 – 1895 гг. считал отражением марксизма в буржуазной литературе.

Плеханов писал о встрече с Лениным так: «Приехал сюда молодой товарищ, очень умный, образованный и даром слова одаренный. Какое счастье, что в нашем революционном движении имеются такие молодые люди» [12, с. 209]. В одном из писем он, по воспоминаниям Г.М. Кржижановского, отмечал «и удивительную эрудицию Владимира Ильича, и целостность его революционного мировоззрения, и бьющую ключом энергию» [11, с. 153].

Взгляды Ленина и Плеханова по важнейшим вопросам революционной теории в то время в основном совпадали. Расхождения касались их отношений к «легальным марксистам» и либералам: члены группы «Освобождение труда» ошибочно считали, что представители либеральной буржуазии могут быть прочными союзниками рабочего класса в борьбе за низвержение абсолютизма. Встречи с Плехановым произвели на Владимира Ильича огромное впечатление. Н.К. Крупская вспоминала об отношении в то время Ленина к Плеханову: «Плеханов сыграл крупную роль в развитии Владимира Ильича, помог ему найти правильный революционный путь, и потому Плеханов был долгое время окружен для него ореолом, всякое самое незначительное расхождение с Плехановым он переживал крайне болезненно. И после раскола внимательно прислушивался к тому, что говорил Плеханов» [26, с. 476].

Ленин высоко оценил заслуги плехановской группы «Освобождение труда», но отметил и ее слабости. В 1914 г. он писал о двадцатилетней истории связи марксизма с массовым рабочим движением в России: «До 1894 – 1895 гг. не было такой связи. Группа „Освобождение труда“ лишь теоретически основала социал-демократию и сделала первый шаг навстречу рабочему движению. Только агитация 1894 – 1895 гг. и стачки 1895 – 1896 гг. создали прочную, непрерывную связь социал-демократии с массовым рабочим движением» [3, т. 25, с. 132]. Плеханов и его группа «Освобождение труда» приняли активное идейно-теоретическое участие в переходе революционного движения в России на путь марксизма. Переведенные ими на русский язык произведения Маркса и Энгельса, работы Плеханова в тот период сыграли принципиально важную роль в идейно-теоретической подготовке революционной партии рабочего класса России.

Плеханов в этот первый период своей марксистской теоретической деятельности (1883 – 1895) внес большой вклад в дело формирования научно-материалистического мировоззрения революционеров в России, в идейно-теоретическую борьбу международного рабочего движения. Его важная положительная роль на поприще философской науки состояла в распространении идей марксизма в рабочем движении России и других стран, в применении принципов марксистской философии к практике революционного рабочего движения XIX в., в доказательстве всеобщего значения открытых Марксом и Энгельсом законов диалектики для анализа объективных закономерностей социального развития, в том числе применительно к России и всем другим странам, переходившим от феодальной стадии общественной жизни к капиталистической. Не ограничиваясь конкретизацией и пропагандой выработанного Марксом и Энгельсом материалистического понимания истории в среде русских революционеров и социал-демократических партий II Интернационала, Плеханов в этот период, следуя принципам исторического материализма, разрабатывал далее такие важные для теории и революционной практики философские и социологические проблемы, как роль идей в жизни общества, взаимодействие форм общественного сознания и их специфические закономерности, роль личности в истории, диалектика свободы и необходимости, преемственность в истории философии и общественной мысли, вопрос о революционном характере переворота, совершенного Марксом и Энгельсом в философии, об отношении марксизма к наследию в области философии, всей общественной мысли и культуры.

Идейно-теоретическая деятельность Плеханова в этот период была проникнута духом воинствующего материализма, направлена на борьбу с противниками и фальсификаторами марксизма – реакционными течениями буржуазной философии, с буржуазно-либеральными концепциями и «обосновывающими» их философскими течениями (позитивизм, неокантианство и др.), с идеалистическими и субъективистскими концепциями идеологов народничества и анархизма, с вульгарно-материалистическими, метафизическими взглядами, извращавшими суть философии марксизма.

Для периода домонополистического капитализма в Европе теоретические работы Плеханова имели большое плодотворное значение, они шли в русле созданной Марксом и Энгельсом философии диалектического и исторического материализма, теории научного социализма. Но уже в домонополистический период в его трактовке ряда философских и идейно-политических вопросов проявлялись недостатки и слабости. Творчески разрабатывая ряд важных вопросов материалистического понимания истории, Плеханов вместе с тем порой обходил чрезвычайно важные стороны общественной жизни, например вопрос о государстве и отношении к нему революционного движения (что ослабляло его критику в адрес анархизма и других антимарксистских течений). Отстаивая революционные принципы марксистской теории, особенно принцип диктатуры пролетариата, борьбы за руководящую роль рабочего класса в революционном движении, Плеханов не смог правильно решить вопрос о революционных возможностях крестьянства как союзника пролетариата, преувеличивал роль либеральной буржуазии в России, считая возможным ее прочный союз с рабочим классом в борьбе за низвержение абсолютизма, и длительное время (до конца 90-х годов) не выступал с критикой буржуазных фальсификаторов революционного марксизма – «легальных марксистов». Сосредоточившись на важном деле применения диалектики к процессам общественной жизни, Плеханов не уделял должного внимания разработке теории диалектики как теории познания.

Эти и другие недостатки и недоработки философских и других теоретических вопросов в работах Плеханова были в значительной мере связаны с трудностями процесса становления и развития его марксистского мировоззрения, с некоторой оторванностью от практики революционного рабочего движения России и преимущественным влиянием опыта социал-демократических партий II Интернационала, взгляды и деятельность ряда лидеров которых и в ту революционную пору его истории не были свободны от ошибок и непоследовательности.

Даже в таких крупных произведениях Плеханова, как книга «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю», которая хорошо послужила воспитанию первого поколения русских марксистов, налицо недостаточная разработанность отмеченных выше проблем и непоследовательность в ряде вопросов философской теории. При всех выступлениях Плеханова против фатализма, уже в ранний период его философского творчества чувствовались некоторая созерцательность в характеристике активной роли субъекта в познании и субъективного фактора в революционной деятельности, абстрактный схематизм в характеристике диалектического взаимодействия базиса и надстройки общества, а также диалектических процессов в надстройке. Ревизионисты крайне раздувают эти слабые моменты Плеханова, в то время находившиеся у него в зародыше, ложно приписывая ему фатализм и следование метафизическому методу, дабы противопоставить все его мировоззрение «аутентичному Марксу». Как бы то ни было, Плеханов не смог идти в ногу с задачами классовой борьбы XX в.

Уже в конце XIX в. первые труды В.И. Ленина («Что такое „друзья народа“…», «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве», «Фридрих Энгельс» и др.) и его руководящая деятельность в «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса», реально соединившем научный социализм с рабочим движением, целеустремленная работа Ленина по созданию революционной партии нового типа свидетельствовали о том, что наступает новый, ленинский этап в творческом развитии марксизма, в его широком распространении и претворении в реальную действительность.

Цитируемая литература

1. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Изд. 2-е.

2. Маркс К., Энгельс Ф. и революционная Россия. М., 1967.

3. Ленин В.И. Полное собрание сочинений.

4. Аксельрод П.Б. Пережитое и передуманное, кн. 1. Берлин, 1923.

5. Архив «Земли и воли» и «Народной воли». М., 1932.

6. Бакунин М.А. Полное собрание сочинений, т. 2. СПб., 1907.

7. Белинский В.Г. Полное собрание сочинений, т. XII. М., 1956.

8. Викторов П.П. Первое открытое революционно-марксистское выступление в России (1881 г.) – Пролетарская революция, 1923, № 6 – 7.

9. Волк С.С. Карл Маркс и русские общественные деятели. Л., 1969.

10. Волк С.С. Народная воля. М. – Л., 1966.

11. Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине, т. I. М., 1956.

12. Воспоминания Р.М. Плехановой. – См. Исторический архив, 1958, № 6.

13. Герцен А.И. Собрание сочинений, в 30-и томах, т. XX, кн. 2. М., 1960.

14. Де Роберти Е.В. Политико-экономические этюды. СПб., 1869.

15. Дицген И. Избранные философские сочинения. М., 1941.

16. Жуковский Ю. Карл Маркс и его книга о капитале. – Вестник Европы, 1877, т. V, кн. 9, сентябрь.

17. [Зибер Н.И.] Н.З. Диалектика в ее применении к науке. – Слово, 1879, № 11.

18. Зибер Н.И. Мысли об отношении между общественною экономиею и правом. – Слово, 1880, июнь.

19. Зибер Н. Herrn Eugen Dühring’s Umwälzung der Wissenschaft. Von Friedrich Engels. Leipzig, 1878. – Критическое обозрение, 1879, № 15.

20. Кавелин К.Д. Собрание сочинений, т. 2. СПб., 1898.

21. [Кауфман И.И.] И. К-н. Точка зрения политико-экономической критики у Карла Маркса. – Вестник Европы, 1872, т. III, кн. 5.

22. [Кибальчич Н.И.] Дорошенко А. Политическая революция и экономический вопрос. – В кн.: Литература партии «Народная Воля». М., 1930.

23. [Ковалик С.Ф.] Старик. Движение семидесятых годов по Большому процессу (193-х). – Былое, 1906, № 10.

24. Ковалевский М.М. Общинное землевладение, причины, ход и последствия его разложения, ч. 1. М., 1879.

25. Конюшая Р.П. Карл Маркс и революционная Россия. М., 1975.

26. Крупская Н.К. Воспоминания о Ленине. М., 1972.

27. Лавров П. Взгляд на прошедшее и настоящее русского социализма. – Календарь Народной Воли на 1883 год. Женева, 1883.

28. Лавров П.Л. Государственный элемент в будущем обществе. Лондон, 1876.

29. [Лавров П.Л.] Арнольди С.С. Задачи понимания истории. М., 1898.

30. [Лавров П.Л.] П.Л. Примечания. – В кн.: Шэфле А. Сущность социализма. Женева, 1881.

31. Лавров П.Л. Философия и социология. Избранные произведения в 2-х томах, т. 2. М., 1965.

32. Лавров П.Л. Письма из Парижа. – ЦГАОР, ф. 1762, оп. 2, д. 135, лл. 12 – 15.

33. Литературное наследие Г.В. Плеханова. Сб. IV. М., 1937; сб. VIII, ч. 1. М., 1940.

34. Михайлов А.Ф. [Автобиография.] – Энциклопедический словарь «Гранат», т. 40.

35. Михайловский Н.К. Сочинения, т. 4. СПб., 1897.

36. Переписка Г.В. Плеханова и П.Б. Аксельрода. М., 1925.

37. Плеханов Г.В. Избранные философские произведения, т. I – V. М., 1956 – 1958.

38. Плеханов Г.В. Письмо П.Л. Лаврову от 31 октября 1881 г. – Дела и дни, 1921, кн. 2.

39. Плеханов Г.В. Сочинения, т. I. М. – Пг., 1923; т. II. М., 1924; т. VI. М., 1924.

40. «Политическая экономия настоящего и будущего». Сочинения Бруно Гильдебранда. СПб., 1860. [Без указания автора]. – Современник, 1861, № 3, отд. II.

41. Русанов Н.С. Идейные основы «Народной Воли». (К истории народовольчества). – Былое, 1907, № 9.

42. Русанов Н.С. Экономика и политика. – Дело, 1881, № 3.

43. Русанов Н.С. Экономический принцип в социологии. – Дело, 1881, № 10, 12.

44. Русские современники о К. Марксе и Ф. Энгельсе. М., 1969.

45. Стулов П.М. М.М. Ковалевский о Марксе. – Вестник Академии наук, 1933, № 3.

46. [Тихомиров Л.А.] Кольцов И. К вопросу об экономике и политике. – Дело, 1881, № 5.

47. Ткачев П.Н. Сочинения в 2-х томах, т. 1 – 2. М., 1975 – 1976.

48. Фигнер В. Полное собрание сочинений в 6-и томах, т. V. М., 1921.

49. Чернышевский Н.Г. в воспоминаниях современников, т. II. Саратов, 1959.

50. Чичерин Б.Н. Немецкие социалисты. 2. Карл Маркс. – Сборник государственных знаний, т. VI. СПб., 1878.

51. Шульгин В. Когда в России стали известны Маркс и Энгельс и идеи марксизма. – Исторический журнал, 1940, № 4 – 5.

52. Morgan L.Н. Ancient Society or Researches in the Lines of Human Progress from Savagery, through Barbarism to Civilization. London, 1877.

Заключительная глава.