Вот почему, мой юный друг, и вам близки стихи Ахматовой, хотя она и «ноет только про одну любовь». Каждая страничка Ахматовой — это целая книга женской души. Одна строка её стихов, чёткая, выпукло точная, даёт больше, чем многотомные психологические романы многих современных писателей.
Две основные темы, два мотива повторно звучат в её стихах: конфликт в любви из-за непризнания в женщине со стороны мужчины её человеческого «я». Конфликт в душе самой женщины из-за неумения совместить любовь и участие в творчестве жизни.
Помните стихотворение Ахматовой «Вечер»? Она, любящая женщина, проводит первый вечер одна с любимым. «Любимый» удостоил её своим вниманием, «любимый» с ней…
Поэт, не знающий сложной работы, которая совершается в душе женщины нового склада, описал бы это первое свидание в радужных красках. «Ликующие глаза женщины», «задыхающиеся от счастья уста»… Но может ли быть «ликующая радость» тогда, когда женщина чувствует, что её настоящее человеческое «я» не воспринято любимым? Когда любимый и любящий видит в ней не то, что есть в ней своего индивидуального, отличного, а потому социально-ценного, а лишь то, что в ней «повторно-видовое», общеженское? Проклятие пережитков буржуазной культуры отравляет любовное общение. Редкий мужчина, даже стоящий в передовых рядах борющегося класса, научился уже чутким ухом души слышать духовный голос своей любимой подруги. Для большинства мужчин женщина всё ещё только «Ева, сотворённая из ребра Адама»…
А женщина ждёт, чтобы избранник её сердца увидел, признал её целиком, воспринял как личность и человека. Конфликт неизбежен. В «Вечере» Ахматовой он передан выпукло и ярко.
В саду играет музыка. Первое свидание, но для неё музыка звучит полная «невыразимого горя». Он — избранник — не слышит работы её души, он не угадывает её запросов, он не видит в ней её настоящее самоценное «я». Для него она лишь «видовое» — женщина.
«Так гладят кошек или птиц.
Так на наездниц смотрят стройных…»
И в голосе скрипок, поющих в саду, ей слышится горькая ирония над желанным часом первого свидания:
«Благослови же небеса,
Ты первый раз одна с любимым…»
Но ещё острее боль, когда любящий и любимый, ослеплённый «мужским самодовлением», не умеет и не хочет видеть в женщине равноценную, творческую силу, вносящую наравне с ним ценности духовные или материальные в сокровищницу жизни. В стихотворении «В последний раз мы встретились тогда» Ахматова вскрывает весь наивный эгоизм любящего мужчины, наносящего легко и небрежно глубочайшие раны своей подруге и даже не замечающего этого.
Оба — поэты, оба — творцы. Для обоих творчество — основа жизни[143].
Но, признавая праве на творчество для себя, он, любимый, в ней любит и признаёт всё остальное, только не суть её души.
«Он говорил о лете и о том,
Что быть поэтом женщине — нелепость…»
И в этот миг давно наболевшее несозвучие, мучившее, туманившее радость любви, вдруг во всём грозном объёме делается ясным женщине. Если он не видит, не признает в ней «главного», того, что она поэт-творец, что же он в ней любит? «Видовое» — общеженское?
Острота боли повышает восприимчивость внешних впечатлений. С его ранящими словами навеки связано для неё воспоминание «О высоком царском дворце и Петропавловской крепости»…
Слепой, не слышащий работы её души, он отдаёт ей «последнюю из всех безумных песен». Но для неё жребий брошен. Одна из многих встреч превращается для неё «в последнюю».
Той же мукой несозвучия полно стихотворение «Сжала руки под темной вуалью». Объяснение закончено. Всё, что наболело за дни любви несозвучной, все «горькие правды», все уколы, что наносил он ей небрежно, любя, но не слыша истинного голоса её души, она теперь бросила ему в лицо. Выход один — поставить крест на любовь, лишь мучающую и терзающую, на нездоровое чувство, где нет внутреннего признания друг друга.
Оскорблённый, непонимающий, в её словах он читает одно: разлюбила!
«Вышел шатаясь,
Искривился мучительно рот…»
По сердцу её ударила, полоснула непоправимость сказанного. Остановить его, удержать! Он не понял её, а она — она, любя его, лишь требует признания себя.
«Я сбежала перил не касаясь,
Я бежала за ним до ворот.
Задыхаясь я крикнула: шутка,
Всё, что было! Уйдёшь — я умру».
Глаза женщины полны неизбывного отчаяния. Но он, любимый, в этом зове слышит лишь одно: признание своей «мужской» власти. И в полном сознании своего превосходства над любящей женщиной, он кидает небрежно трезвую, но больно ранящую фразу:
«Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: не стой на ветру».
Завтра, он в этом уверен, когда с неё окончательно сойдёт «блажь» нелепых женских запросов, он вернётся к ней прежним «властелином».
К чему же были все её дикие, злые слова, если вдогонку ему она бросает своё обычное: «уйдёшь — я умру?». А она глядит ему вслед и думает одно: не понял опять!
Мужчина, не переступивший границу буржуазной культуры в области общения полов, умеет видеть, воспринимать духовный облик любимой женщины лишь в краткий период влюбления. Но прошёл час влюблённости, и мужчина снова полон лишь собой, снова теряет способность видеть женщину целиком, во весь её человеческий рост.
«Неужели ты обидишь
Так, как прошлый раз,
Говоришь, что рук не видишь…
Рук моих и глаз…»,—
спрашивает женщина в стихотворении Ахматовой «Здравствуй! Лёгкий шелест слышишь…».
Она пришла к нему, к любимому, уже заранее насторожённая, внутренне сжатая. Она боится новых уколов непонимания, новой духовной боли от неприятия им её «духовного я». Но он полон только собою. Она ему нужна как зеркало для отражения самого себя. А женщина стоит перед ним с протянутыми руками и ждёт не поцелуев, а чуткого восприятия себя. И ждёт напрасно. Он не видит «ни рук её, ни глаз».
Любит, а не видит.
Боль несозвучности так остра, что у женщины рождается невольное желание искать исхода «под душным сводом моста».
Буржуазная культура веками воспитывала в мужчине навыки самодовления. Мужчины трудового класса в общей массе своей ещё далеко не преодолели этих навыков. Но трудовая молодёжь должна отдать себе отчёт, что эти навыки вовсе не есть нечто «законное», что это лишь пережитки буржуазного миросозерцания и что с пролетарской идеологией они не совместимы.
Пролетарская идеология в области отношений между полами построена на признании равенства всех членов трудового коллектива. Идеология пролетариата не может допустить подчинения одного другому, неравенства даже в любовном общении.
Укрепление идеологии пролетариата повлечёт за собой не утверждение самодовления личности, не рост эгоистических навыков, а наоборот, рост бережливо-чуткого отношения ко всем сочленам коллектива, уменье в каждом видеть товарища и человека.
Мужчина, в котором крепки ещё навыки буржуазной идеологии, нередко сам того не замечая, в угоду своим удобствам, внешним или внутренним, требует, чтобы женщина принесла в жертву самое ценное, что в ней есть,— её «белую птицу», свою личность.
Он может любить её как «Божие солнце» (по выражению Ахматовой), и всё же он будет добиваться, чтобы женщина «приспособилась» к нему, чтоб она отказалась от своего «я» и только жила им, отражая в себе его духовный облик.
Так воспитала мужчину буржуазная культура.
Но и в массе трудящихся женщин революция уже разбудила «белую птицу».
«Белая птица» трепещет, бьётся, она требует признания. Это беспокоит мужчину с навыками буржуазной культуры, это ему неудобно. Не каждая женщина переходной эпохи знает свою ценность как личность и работника.
Не каждая доросла до сознания, что у члена трудового общества первая обязанность — служение коллективу, а затем уже долг перед отдельными людьми, как бы вам дороги и близки эти люди ни были. Любящая, любимая женщина переходной эпохи перед властью любви не всегда умеет решительно и твёрдо отстаивать свои права человека.
Внешне, на первый взгляд мужчина часто побеждает. Но Ахматова (и это самое интересное и важное) вскрывает перед нами тайник женской души и ту работу, которую в женщине рождают зачатки нового миропонимания. Женщина, в чьей душе уже разбужена «белая птица», женщина с запросами, толкающими её на работу для общества, или с сознанием долга перед коллективом уже не найдёт покоя и счастья без своей «белой птицы». Женщина могла оставаться отражением мужчины, могла не дорожить «белой птицей», пока властный голос коллектива не призвал её к себе на служение. Теперь этот голос прозвучал.
Женщина может всё же иногда «закопать свою» «белую птицу», может обещать любимому, даже «не плакать о ней», но всегда и всюду ей будет слышаться её манящий, знакомый, зовущий голос… Воспоминание о «белой птице», мысль о том, чем женщина могла бы быть, что она могла бы привнести в жизнь коллектива, если б не власть буржуазных навыков, будет убивать не только радость жизни, но и радость любви.
«Каменным сделалось сердце моё»[144].
Любовное общение, построенное на подчинении одной личности другому, на урезывании своего «я» для другого, есть плод уродливых отношений между полами, созданных буржуазной культурой. Только взаимное признание гарантирует полноту счастья и позволяет любви расцвести полным цветом.