ти только тогда и начинаются, когда принимаются за «действительное изображение» истории.
Но особенно плодотворна его полемика с К. Манхеймом, который обвинял Маркса в неправомерном соединении социалистической утопии и науки. По мнению Межуева, наука и утопия - вещи несоединимые: «утопическая наука» подобна «деревянному железу». Он пишет: «Подобное обвинение в адрес Маркса ставит под сомнение само его право называться ученым»152, а это противоречит его действительным научным достижениям. Полемизируя с К. Поппером, Межуев отклоняет утверждение последнего о том, что Маркс в своих построениях будущего исходит из неких вечных законов. Он пишет: «никаких универсальных законов истории у Маркса нет и в помине. На приписывание ему претензии на знание таких законов он как раз и отвечал, что он - «не марксист». Маркс не пророчествует о будущем, а пытается предвидеть последствия совершаемой в настоящем человеческой деятельности, что вполне естественно для любого ученого, стремящегося постигнуть ход и направление происходящего на его глазах движения»153. С точки зрения Межуева, не прав и отечественный академик Т. Ойзерман, приняв за утопизм Маркса его «слишком оптимистический прогноз близкого краха капитализма»154. Обвиняя Маркса в утопизме, в ненаучности его социалистической идеи, Ойзерман фактически смыкается с теми критиками марксизма, которые не могут поверить «в возможность построения общества на совершенно иных, нежели капиталистические, принципах и основаниях»155.
На мой взгляд, Межуев находит в обвинениях Маркса в утопизме сугубо позитивистское понимание общественной науки, которая требует не критиковать, а только описывать «разумность» существующей действительности. Не соглашаясь с таким пониманием общественной науки, он дает следующую сжатую, но объективную характеристику Марксу как ученому: «В своей критике капитализма Маркс попытался избежать обеих крайностей - утопизма и позитивизма, сочетав тем самым в едином пространстве теоретической мысли критицизм и научность»156.
Вместе с тем защита Межуевым Маркса как оригинального мыслителя, ученого и критика капиталистической действительности смазывается его собственным некритическим отношением к этой действительности. По его мнению, критиковать капитализм можно, но изменять его, особенно революционным путем, никак нельзя. Спрашивается, зачем же тогда критиковать действительность, если ее не надо изменять? Ради такого, по сути дела, сервильного отношения к капиталистической действительности, он даже готов и Маркса превратить в утописта: «Элемент утопизма», - пишет Межуев, - «несомненно, присутствует в учении Маркса, но не там, где его обычно ищут. Маркс утопичен в той мере, в какой претендовал не только на объяснение действительности, но на ее изменение и преобразование, т. е. был не только ученым, но и революционером»157. Но почему революционное изменение истории обязательно утопично? Разве его не демонстрируют сплошь и рядом весь XVIII, XIX, XX, да и начавшийся XXI век? Не впадает ли здесь защитник марксизма Межуев сам в некритическую метафизику, которую он не приемлет у других?
Однако остановимся более подробно на том, как Межуев интерпретирует своеобразие «Маркса как теоретика общества, истории и культуры». Так называется его очередная статья в книге. Прежде всего, он отмечает, что Маркс был «историком особого рода, претендующим на ее научное понимание, названное им материалистическим»158. По словам Межуева, такое понимание противостоит как позитивистской историографии, занятой преимущественно сбором и описанием исторических фактов, так и идеалистической философии истории, сводившей историю к «так называемой истории культуры, которая целиком является историей религий и государств»159. Далее Межуев, обратившись к первоисточникам, раскрывает сущность материалистического понимания истории. В этой связи он приводит известное его определение из «Предисловия» к «Критике политической экономии», говорящее о том, что «способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще», что «не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание»160. При этом Межуев поясняет, что, в отличие от Гегеля, который считал, что проблема неадекватности сознания бытию решается путем изменения сознания, Маркс, напротив, считал, что «нельзя изменить сознание людей, не меняя их бытия»161.
На первый взгляд, кажется, что сказанное говорит о том, что мы имеем дело с автором книги, скрупулезно относящимся к аутентичным взглядам Маркса. Однако данное заключение было бы поспешным. Интерпретируя Маркса, Межуев нередко собственные мысли приписывает основателю материалистического понимания истории. Так, он стремится убедить читателя, что процитированный выше тезис Маркса об определяющей роли общественного бытия имеет отношение не ко всей человеческой истории, а к определенному ее этапу - буржуазному обществу. Он пишет: «тем не менее, нельзя не обратить внимания на то, что данное положение формулируется Марксом применительно к анализу прежде всего «гражданского», или буржуазного общества, «анатомию которого» которого следует искать в политической экономии»162. «Что же касается истории в целом, то, как станет Марксу ясно впоследствии, далеко не все в ней может быть выведено из экономического основания»163.
Что можно сказать по этому поводу? Я думаю, что свой тезис об определяющей роли общественного бытия по отношению к общественному сознанию Маркс все же относил ко всей истории, а не только к той части, которая связана с буржуазным обществом. Разумеется, ему всегда (а не только «впоследствии») было «ясно», что не «все» в обществе выводится из «экономического основания». Мало того, он смеялся над теми, кто подобный тезис пытался реализовать в своих статьях и выступлениях (Лафарг и др.). Это к ним относились его слова о том, что, если они считают себя марксистами, то в этом случае «ясно одно, что я не марксист»»164. Вместе с тем данные слова никак не опровергают его материалистического взгляда на историю. Напротив, этот взгляд он постоянно углублял, анализируя исторические формы собственности, раскрывая классовую подоплеку европейской политики XIX века, оценивая художественные произведения Шекспира, Гейне, Лассаля и др. В глубоких и ярких работах Маркса, посвященных гражданской войне во Франции, деятельности Луи Бонапарта и Бисмарка, анализу Парижской Коммуны, мы видим, как его диалектико-материалистический метод работает «на деле» применительно к конкретной истории и политике.
С моей точки зрения, Маркс всегда различал, с одной стороны, процесс возникновения общественного сознания из общественного бытия, надстройки из базиса, с другой - процесс обратного влияния надстроечных явлений на экономический базис общества. Об этом же говорил и Энгельс в своих известных письмах к Й. Блоху и В. Боргиусу. Он полагал, что даже «смертельная усталость и бессилие немецкого мещанина», выражающаяся в «пиетизме», «сентиментализме» и «рабском пресмыкательстве перед князьями и дворянством», может оказывать и оказывает существенное влияние на историю165.
В то же время, по мнению Маркса и Энгельса, нельзя не видеть, что многие изменения в надстройке, в конечном счете, обусловлены теми или иными изменениями в экономических отношениях людей, без которых невозможно производство и воспроизводство человеческой жизни. Труд и связанные с ним экономические отношения в итоге являются той объективной причиной, без которой человеческое сообщество, вообще существовать не может. Вступая посредством труда в обмен веществ с природой, люди творят свои экономические и другие общественные отношения: политику, науку, идеологию, культуру. В свою очередь, последние влияют на причину, их породившую: здесь налицо взаимодействие, но взаимодействие диалектическое, не отменяющее различие между причиной и следствием, условием и обусловленностью, целью и средством.
К сожалению, Межуев не хочет замечать эту диалектику общественных явлений у Маркса и Энгельса. Он строит свою концепцию истории и культуры, словесно похожую, но, по существу, отличающуюся от той, которую создали основоположники марксизма в форме материалистического понимания истории. В чем же заключается это отличие? Прежде всего - в понимании и соотнесении таких научных и философских категорий, как «природа» и «общество», «общество» и «история», «труд» и «культура»», «наука» и «идеология».
Например, показывая отличие общества от природы, Межуев утверждает, что «в отличие от природного бытия общественное бытие существует не как неизменное, полностью завершенное и окончательно сложившееся», а как «осуществляемый ими (людьми - Б. С.) во времени процесс производства своей жизни»166. Как мы видим, из этих слов следует, что «природное бытие», в отличие от общественного, не развивается во времени. Но тогда с неизбежностью возникает закономерный вопрос: а как же из неизменной природы мог выделиться человек, могли возникнуть человеческое общество, история и культура? Еще больший сюрприз ждет читателя, когда он узнает, что и «общество» в своем бытии, в основном, неизменно, если его сравнивать с «историей».