На мой взгляд, это не совсем так. Часть советской бюрократии уже со второй половины 1920-х гг. взяла курс на деформацию советского проекта, проводя политику насильственной, а не добровольной коллективизации, порождая новое социальное неравенство, извращая революционную политику и идеологию советской власти и правящей коммунистической партии. Именно в годы сталинского правления произошел отказ от коллективного принципа принятия политических решений в партии и стране, ликвидирован «партмаксимум», устранены от власти старые большевики и соратники Ленина, создан культ личности вождя и проведены незаконные массовые репрессии против представителей всех слоев и классов общества, будь то интеллигенты или рабочие, крестьяне или военные, комсомольцы или ветераны партии.
Такая политика, безусловно, деформировала советское общество и государство, она отчуждала партию и советскую власть от народа, исподволь подготавливая причины их падения и прекращения советского проекта. Здесь следует отметить новую природу противоречий, возникших в стране. Они не были похожи на противоречия капиталистического общества, но носили непримиримый характер20. Говоря обобщенно, эти противоречия возникали между теми советскими людьми, которые отстаивали революционные ленинские традиции, связанные с построением социализма, и теми, кто использовал преимущества советской системы ради собственного обогащения и карьеры.
Данные социальные противоречия пронизывали все слои, классы и сферы общества. Их можно увидеть в так называемой «советской элите», где постоянно велась борьба между сознательным и честным государственным чиновником, отстаивающим интересы народа, и бюрократом, обогащающимся за счет привилегий государственной власти, бескорыстным новатором и рвачом в рабочей среде, колхозником, отстаивающим общие интересы, и колхозником - стяжателем, пекущимся только о своей личной выгоде, откровенным «пофигистом» - интеллектуалом и интеллигентом - носителем высокой культуры и нравственности, подлинно идейным коммунистом - интернационалистом и «членом партии», у которого коммунистические взгляды оказались на кончике языка, кто при смене общественного строя в 1990-е гг. демонстративно сжигал свои партийный билет, быстро превращаясь в обывателя, буржуазного либерала или державника - националиста. Перечисленные здесь типы советского общества нашли свое емкое отражение в советской культуре и литературе, в романах и повестях М. Горького и А. Толстого, М. Шолохова и А. Платонова, В. Сержа и А. Солженицына, в поэмах и стихах В. Маяковского и С. Есенина, К. Симонова и А. Твардовского, писателей - «деревенщиков», поэтов и кинорежиссеров - шестидесятников, и т. д. Именно их художественные произведения, вскрывающие правду жизни, облегчают понимание социальной природы советского общества.
К сожалению, А. Колганов, человек явно склонный к писательскому творчеству, совершенно проигнорировал художественные произведения в раскрытии и понимании сути советского проекта. В тоже время, этот проект невозможно понять, если не видеть реальных людей, которые его отстаивали до конца, и те, которые его похоронили в начале 1990-х гг. Я вспоминаю, как в это время противники социализма на одной из демонстраций несли плакат с надписью: «Хватит социалистического эксперимента, - пора переходить к капитализму!». Похожую мысль озвучил и бывший представитель высшей партийной номенклатуры Б. Ельцин, посетив в 1991 году Америку: «Россия, - говорил он, - сделала свой окончательный выбор. Она не пойдет по пути социализма, она не пойдет по пути коммунизма, она пойдет по цивилизованному пути, который прошли Соединенные Штаты Америки»21. Он и стал в действительности ведущим «похоронщиком» советского проекта, выиграв сражение у М. Горбачева, пытавшегося создать в СССР социализм с демократическим и человеческим лицом.
Следует отметить, что Андрей Колганов достаточно близко подошел к пониманию социальной природы советского общества, когда назвал ту силу, которая подготовила и обеспечила переход от социализма к капитализму. По его мнению, ею стала бюрократическая элита, появившаяся тогда, когда прекратились успехи «на пути продолжения модернизации», дававшие этой элите шанс на повышение и укрепление ее статуса. После потери данного шанса, она стала искать «иные пути для реализации своих интересов»22. Со временем, бюрократия вообще перестала замечать изначальный социалистический вектор развития страны, связанный с социальным творчеством масс, общественной самодеятельностью и демократией «для всех». В итоге, она сдала «в утиль социалистические лозунги и кинулась приобретать буржуазные источники дохода»23. До открытого перехода на капиталистический путь у нее оставался один шаг, который она и сделала в начале 90-х гг. XX века.
Определив реальную силу, прекратившую осуществление советского проекта, Колганов, к сожалению, не заметил тех сил, которые противостояли ей в лице убежденных коммунистов и возникающих новых политических организаций и движений левой ориентации. Помнится, к одной из них («марксистская платформа») принадлежал и сам А. Колганов. В итоге, высказанное им в начале главы утверждение о том, что социалистический проект не был «обреченной утопией», осталось недоказанным. Мало того, на мой взгляд, он сам провозгласил «новую утопию», утверждая, что не индустриальная, а только постиндустриальная эпоха создает адекватную базу для социализма. На самом деле, данная эпоха, сама по себе, без социальной борьбы никогда не даст социализма, как не дала его индустриальная эпоха в США и Европе в XX веке.
Убеждение Колганова в том, что Советская держава погибла лишь потому, что не смогла создать в национально-ограниченных рамках постиндустриальную экономику, на мой взгляд, возвращает нас к уже решенному старому спору меньшевиков и большевиков о материальных предпосылках социалистической революции в России. На мой взгляд, автор гораздо ближе к истине, когда заявляет о принципиальной неспособности разных фракций бюрократии в условиях перестройки защитить коренные интересы трудящихся. По его мнению, их «не собирались защищать ни те из номенклатуры, кто хотел капиталистической эволюции, ни те, кто выступал против нее»24. А кто же все-таки хотел защищать? На этот вопрос, к сожалению, у автора нет ответа.
По словам Колганова, повторный приход капитализма в Россию оказался неизбежным, поскольку он якобы был «единственно реально существующей альтернативной системой, соответствующей достигнутому уровню производительных сил, и к тому же занимающей господствующие позиции в мире»25. Наблюдая нарастание современных социальных протестов в Арабском мире, Европе, США и др. странах, думаю, что никакого соответствия производительным силам эта система не имеет. Напротив современные производительные силы (технические и человеческие) уже давно восстают против нее. Говоря о «единственно реальной» альтернативе, не следует также забывать и об опыте таких стран как Китай, Вьетнам, Куба и др.
Не думаю также, что социализм может появиться только после постиндустриальной модернизации капиталистических стран и совершения в них одновременной мировой революции. Это какая-то ново-старая догма, которую сегодня выдвигают некоторые левые идеологи. Во-первых, по содержанию она больше соответствует не социализму, а коммунизму, а во-вторых, исходя из современного уровня становления постиндустриального общества и роста противоречий между капиталистическими странами, думаю, что подобная перспектива носит слишком абстрактный и потому весьма отдаленный характер. Нельзя же просто сидеть и ждать, когда наступит такое благоприятное время!
Главное объяснение крушения советского проекта и его возможного возрождения в будущем я связываю не столько с появлением в России постиндустриальных технологий (хотя они исторически необходимы), сколько с отсутствием, или появлением в ней такого революционного фактора, как наличие левой партии и ее подлинно научной программы, отвечающей новым реалиям XXI века, партии, способной выразить насущные интересы большинства трудящихся. Только такая авангардная и массовая партия может повести за собой всех ограбленных, униженных и оскорбленных диктатурой олигархического капитала в России и мире.
Своеобразную позицию в понимании советского общества занимает профессор Григорий Водолазов, доказывающий в главе «Социалистическая теория и социальная практика СССР», что советское общество было абсолютно новой исторической формацией, которая лежит между капитализмом и социализмом. С его точки зрения, она представляет собой неизвестный ранее исторический феномен, противоположный как капитализму, так и социализму. Он пишет в этой связи: «Если обозначить центральную идею Автора (т. е. самого Г. Водолазова - Б.С.), к которой он постепенно шел с середины 1950-х по середину 1970-х гг. (и не отказался от нее впоследствии), то это будут тезисы:
- о «несоциализме» СССР;
- о том, что в Советском Союзе сформировалось новая общественная формация - несоциалистического (и некапиталистического) типа;
Формация социально-антагонистическая (но со специфическом типом антагонизмов, отличных от тех, что знала мировая история...)»26.
Оригинальность текста этой главы состоит в том, что ее автор на примере анализа собственного научного и публицистического творчества показывает, как он исторически пришел к этим идеям. Обладая незаурядными литературными способностями, владея соответствующими философско-историческими знаниями, он показывает, как в условиях советской действительности он постепенно подходил к открытию и формулировки вышеназванных тезисов.
Сначала под влиянием XX съезда партии и разоблачений преступной деятельности Сталина он понял, что реальный социализм в СССР получил существенные деформации, которые подлежат решительному исправлению. Однако по