Помните ли вы свою первую внутреннюю революцию, библейское чувство столкновения с иным, не нашедшим у вас внутри аналогий, но настойчиво требующим истолкования?
У каждого из нас таких моментов, конечно, несколько. «После этого фильма я вышел из кинотеатра левым» – рассказывал художник Осмоловский о годаровском «Безумном Пьеро». И до сих пор ходит в леваках. Годар эпохи «Пьеро» снимал свою русскую жену в роли американской демократии, попавшей между белым техасским нацизмом и левачеством «Черных Пантер». Его актеры писали на уличных стенах «Синемаркс» и «Совьетконг». Что мы должны видеть на экране? – спрашивал он всех – отражение убогой реальности или реальность и убогость самого этого отражения? Политическая связь между сценами, последовательность изображений гораздо важнее самих сцен и изображений.
Для знакомого нью-йоркского школьника внутренним переворотом стало хоровое повторение слов философа Жижека на оккупайской ассамблее в Зуккоти-парке, а для другого знакомого, сейчас строгого салафита, внутренней революцией стало первое, почти случайное, посещение мечети.
Сложнее обнаружить тот самый первый раз, когда возникает модель отношений с необъяснимым, но взыскующим. Момент внезапного появления новой потребности, делающей тебя другим.
Мне было девять и я пошел на фильм «Тайна Черных Дроздов» по Агате Кристи. Молодой миллионер без моральных принципов выходит из стеклянного «лондонского» здания, в котором отражаются московские сталинские дома и делает некое империалистическое заявление. Его невеста в шоке, а дальше показывают настоящих лондонских панков, видимо, чтобы нагляднее выглядело отсутствие будущего у капитализма. Длится это 18 секунд. Я старался не моргать, чтобы ничего не пропустить и всегда потом обводил этот фильм маркером в телепрограмме.
Кто они, эти люди, красивые, как индейцы? Слова «punk» я тогда не знал. После этого укола в мозг я вышел из зала на улицу другим, уверенным, что однажды и сам буду так выглядеть и узнаю об этом всё.
Я возвращаюсь к этому «фрагменту фильма» всю свою жизнь.
Почему вообще при застое у нас была в таком почете Агата Кристи с её мисс Марпл? Её переводили, экранизировали, ставили на сцене, по ней учили английский в интеллигентных семьях. Не потому ли, что в мисс Марпл с удовольствием обнаруживало свой портрет Политбюро и вообще «руководство»? Миф о гениальности проживших жизнь пенсионеров оказывался в сознании начальства сильнее недоверия к частной детективной деятельности никем не назначенной бабушки. В этом образе номенклатура узнавала себя и все, признающие её мудрость и авторитет, ждали от седой девственницы единственно верного объяснения всех окружающих «улик» и восстановления попранного порядка. Плюс общий тогдашний тренд на возраст, зрелось и консерватизм, аналогичные тэтчеризму.
Конечно, позже у меня было много других внутренних событий – первая кассета с надписью «Гр.Об.», на которой ничего не было слышно, но всё и так понятно – бреем ровно половину черепа. Первое выступление на митинге. Первое чтение «Коммунистического манифеста»: так вот что пылилось в шкафу за стеклом в школьном кабинете истории!
Помните ли вы первый момент, когда вы пообещали себе то, что минуту назад казалось невозможным, не нужным и не приемлемым?
Наверное, оттуда, из этих 18 секунд, пошло моё преувеличенное, в духе Маркузе, восприятие всего, что названо «контркультурой», как некоего эмбриона будущего, вечно откладываемой модели альтернативного общества, в котором вместо потреблятства люди заняты творчеством, а вместо формальной репрессивности их объединяет страстная солидарность. Путешествуя из одного добровольного гетто в другое, я не находил никаких подтверждений этой надежде и в конце концов убедился, что любая так называемая контркультура есть только утрированный молодыми людьми, растущий в обществе тренд, забравшийся за пределы «обычного». Если в послевоенной Америке складывается миролюбивый, падкий на этнику и мистику, средний класс леволиберальных предпочтений, неизбежно появление «бунтующих хиппи», а если наше общество, нокаутированное реформами 1990-ых пытается встать, цепляясь за самое базовое, примитивное, что осталось в его языке, за несмытое из брандспойта антисоветской пропаганды – «национальное», то в «контркультуре» неизбежно окажутся скинхеды и «белый рэп». Когда хочешь узнать, что нового происходит в обществе, просто найди новых «неформалов» и подумай, крайним проявлением чего они являются?
Будущее, как и истину, невозможно найти в специальном волшебном месте у особенных людей. Будущее, как и истину, можно только произвести, создать вместе с другими. Оно есть наиболее общий результат того обмена и производства, в которых мы все с рождения участвуем.
Помните ли вы момент, который впервые радикально изменил вас и свои чувства при этом?
Была, конечно, и песенка, сопровождавшая панков. What Is А Love? Я не раз потом напевал её самому себе, оказавшись в трудных обстоятельствах: милицейская клетка, допрос или просто отсутствие денег и работы. Долгие годы я полагал, что это какая-то западная сладкая и безыдейная попса от успокоившихся хиппи, но оказалось, что песенка не тамошняя, а местная, и сочинил эту стилизацию Макаревич, которого я всегда считал образцом конформизма с его патриотичными «скворцами» и стройотрядовскими вихрами. Т.е. песенка оказалась даже не западной попсой, а советской мечтой о ней. У Макаревича, кстати, в тот момент были свои претензии к панк-року. Незадолго до начала съемок детектива, случился фестиваль в Тбилиси, на котором «Аквариум» устроили скандал, с запусканием тарелок в зал и неприличными словами на одежде. Гребенщиков заявил, что теперь его группа играет «панк» и хочет вернуть рок-музыке утраченный бунтарский дух. Макаревич назвал это «выходкой» и на этом нежная дружба между ним и «Б.Г.» надолго прервалась. Мне станет это интересно лет через пять после просмотра фильма.
Again and again …
Ровно через двадцать лет после того кинозала я обнаружил себя поселившимся в лондонском сквоте, где вокруг меня на полу спали люди, словно вынутые из тех «18 секунд». Они не ели мяса, отрицали государство, и любили играть в гольф прямо на Трафальгарской площади, пока это не надоедало полиции. Каждое утро я просыпался в своем спальнике и читал на потолке их лозунг: «Жить, наплевав на капитализм!». Я оказался внутри старого кино.
Люди, близкие мне по целям, но не по методам. Если вы хотите нейтрализовать опасную утопию, просто превратите её в «стиль жизни», в котором никто не увидит мобилизующего людей проекта будущего. Самые интересные «стили жизни» появляются в результате провала самых смелых утопий и самых радикальных авантюр по переделке человечества.
Конечно – думал я – в той сцене должна быть, но не могла быть, другая, главная песня лондонских панков, тем более что перед документальной вставкой герои обмениваются столь политически нагруженными фразами: «Ты пошутил …» – «Почему, дорогая?»
Виниловый выход гимна лондонских панков совпал с тбилисским фестивалем. Задолго до попадания в сквот, для дворовой группы в подмосковном пролетарском поселке, где я вырос, я пытался перетолмачивать этот гимн на русский, хоть как-то сохраняя исходный ритм:
Лед поднимается
Солнце открывает рот
Мотор уже глохнет
И хлеб не растет
Радиация не пугает
Город погружается –
На берегу выживают
Город в самом верху циферблата
Быть кем-то другим – вот расплата
Ты засыпаешь без улыбки
Тебя обступают твои ошибки
Ты выходишь один
И вокруг преисподняя
Город будит зомби
Они встанут сегодня…
Я научился «сталкиваться с иным» и давать себе неожиданные обещания в том кинозале. Думаю, я до сих пор нахожусь под впечатлением. Помните ли вы свою первую внутреннюю революцию? Чему она научила вас?
«Торговля всем»
«Мы молчали как цуцики/ пока шла торговля всем/ что только можно продать/включая наших детей…»
Помню как у нас, лет в четырнадцать, замирало сердце от этой песни и мы гордо прогуливали алгебру в знак протеста против тоталитарной советской действительности. Вешали на дерево в лесу магнитофон и жгли костёр вместо того, чтобы учиться искать дискриминант. Чувствовали себя то ли этими самыми детьми, проданными кому-то, то ли теми, чьи будущие дети заранее уже проданы кем-то.
Сейчас я часто спрашиваю себя, откуда взялось это «пока шла торговля всем»? Ведь это, мягко говоря, не точно. Советская система могла казаться чем угодно – неэффективной экономикой, режимом грубого подавления личной свободы, царством цензуры, окончательной победой бюрократии над жизнью, пугающим праздником урожая во дворце труда и т.п. Чем угодно, но только не торжеством рыночной экономики и товаризации всех человеческих отношений. Откуда же тогда это «что только можно продать»? Проще всего это объяснить старой русской интеллигентской традицией употребления слов, согласно которой «продать» = «плохо поступить», «предать», «унизить», и не более. Но такое объяснение слабое. Оно не отвечает нам, почему это так нравилось миллионам юных душ? Я до сих пор вспоминаю с ностальгией… Нужно другое объяснение, которое учтёт саму историческую форму рок-музыки, ситуацию её возникновения и дальнейшей трансляции.
Известно, что ранний Гребенщиков вполне сознательно хотел быть похожим на Боба Дилана. С Боба Дилана в США начался настоящий гитарный рок на фестивале в Ньюпорте в 1965ом. Боб Дилан был певцом протеста и фантазером-битником. Кому интересно, пусть найдет его книжку «Тарантул». Причем, двигался Дилан от первого (протест) ко второму (вычурный психоделический мир), но это сейчас для нас не важно… Важно, что Б.Г. откровенно работал под Дилана и других американских бунтарей 1960-ых. А все американские бунтари 1960-ых были насквозь антибуржуазные, антикоммерческие и выступали за преодоление рыночных отношений между людьми на всех уровнях. Собственно, это и есть основное настроение западных 1960-ых и рок-музыки в момент её возникновения. Того же Дилана, например, приглашали на свои собрания спеть пару песен про погоду не только студенты, бунтовавшие в кампусах против империалистической войны, но и «Чёрные Пантеры», мечтавшие устроить в США народную революцию и дружившие с Мао Цзедуном. И Дилан никогда не отказывался. Наоборот, любил фотографироваться в компании этих вооруженных черных парней в беретках и водолазках. Американские правые тех лет так прямо и писали в своих газетах: рок-музыка это оружие мирового коммунистического заговора, призванное разрушить нашу белую христианскую цивилизацию свободного рынка.
Вот откуда это захватывающее, бунтарское и такое не адекватное советской ситуации «пока шла торговля всем». От желания быть по-заграничному т.е. быть Диланом т.е. быть битником т.е. быть духовным нонконформистом, окруженным бездуховными рыночными Соединенными Штатами Америки. Носить в сердце последнюю искру революционного романтизма в капиталистическом Вавилоне.
Пока одни мечтали быть американскими женами, обывателями, бизнесменами или звездами голливудского экрана, другие мечтали быть американскими хиппи, обеспокоенными коммерциализацией бытия. И миллионы юных душ конца 1980-ых подхватывали эту мечту в советском мире, где уровень всего бесплатного для всех граждан был высок, как нигде и никогда в мире. Метро стоило пять копеек и количество халявных рабочих мест – «дворников и сторожей» – для мечтателей всех мастей зашкаливало. Сергей Курёхин работал аккомпаниатором производственной гимнастики на заводе и всё остальное время занимался фри-джазом в своё удовольствие. Художники-концептуалисты оформляли «Веселые картинки» и другие журналы для детей, а потом ехали за город устраивать загадочные перформансы и спорить о структурализме. Меньше всего на свете советская система стремилась кем-то или чем-то «торговать», потому советская торговля и была такой неповоротливой. Ориентация на прибыль была исчезающе мала. Наоборот, седые старцы из партийных верхов всё время обеспокоенно спрашивали у молодых экономистов Егора Гайдара и Петра Авена из Института Системных Исследований: когда же у нас произойдет окончательное отмирание товарно-денежных отношений? Через сколько лет? Но молодые экономисты отвечали на это уклончиво и держали фиги в карманах.
Львиную долю русского рока не получается понять без этого «псевдоморфоза» – фантомной верности событиям, которые никогда не случались ни с тобой, ни с твоим поколением, ни с твоим обществом.
А «торговля всем, что только можно продать», конечно, была, но только не в прошлом, а в будущем. И молчать об этом ещё предстояло. А чего кричать-то? Весь мир так живёт…
Недавно, кстати, продали гитару Дилана, ту самую, с ньюпортского фестиваля. Поэт забыл её тогда в самолёте, а пилот подобрал. Стоит она теперь миллион долларов США.