Вообще говоря, темы, которые эти авторы обошли молчанием или которые выпали из их поля зрения, занимают существенную часть в Марксовом наследии. Верно, что Маркс считает капитализм одним из многих способов производства на протяжении истории; однако наряду с этим узким определением капитализма Маркс использовал еще одно – гораздо более радикальное. Согласно ему, капиталистический мир противостоит всем предшествующим формам общественного производства; его приход к власти Маркс рассматривает как беспрецедентный исторический разрыв, подлинный перелом в соотношении сил традиционного мира. Подчеркивание революционного облика капитализма явно основано на антропологических предпосылках: капиталистический этап истории представляется Марксу в виде глобальной трансформации, которая затрагивает весь комплекс отношений человека с природой и другими людьми. Антропологические взгляды Маркса открывают более широкое, чем ортодоксальная теория способов производства, поле деятельности для исследователей роли культурных изменений в истории, включая сюда и идеологию в узком смысле этого слова.
Хотя этот аспект творчества Маркса не так систематически разработан, как анализ капиталистической экономики (причем в силу этого обстоятельства влияние его на последующую марксистскую традицию было весьма ограниченным), его значение для критики реального социализма можно более успешно показать в связи с третьей опорой Будапештской школы. Речь здесь идет о теории «диктатуры над потребностями», которую разработали Ференц Фехер, Агнеш Хеллер и Дьердь Маркуш[192].
В теории «диктатуры над потребностями» нашли отражение (в гораздо большей степени, чем в какой-либо иной актуальной теории) антропологические дискуссии 60-х годов и структурный анализ 70-х годов; эта теория использует как Марксовы, так и веберианские концепции, однако весьма отличным образом от того, который принят Конрадом и Селеньи, равно как и от того, который принят авторами, разрабатывающими теории бюрократического господства. Наконец, эта теория перебрасывает мост между неомарксистскими перспективами, основанными на исследовании экономических структур и социального антагонизма, и немарксистскими теориями тоталитаризма. Первый и второй пункты тесно связаны друг с другом: антропологическая база помогает преодолевать как узость концепций тоталитаризма (отождествляющих его с массовым террором и перманентной политической мобилизацией населения), так и экономицистские искажения Марксовых взглядов на производство.
Чтобы дать представление о генезисе данной теории, необходимо напомнить вкратце об исходных позициях Будапештской школы. Если абстрагироваться от индивидуальных различий, то на первый план выступают две ее главные идеи. С одной стороны, модель человека, которая предложена этой школой, явно включает в себя социальные и исторические компоненты. Будапештская школа выступает против таких концепций «человеческой сущности», которые стремятся исключить или размыть эти компоненты. С другой стороны, теория потребностей помогает избежать ловушки чрезмерно социализирующей и историзирующей концепции человека. Потребности рассматриваются не в качестве естественного субстрата человеческой деятельности, а как по меньшей мере пути пересечения природы и культуры. Марксова идея «свободного развития человеческих способностей» должна рассматриваться в совокупности со сферой потребностей; этим путем можно обеспечить автономию отдельных индивидов. Последовавшие модификации этой антропологической схемы имеют общий знаменатель: они предлагают в качестве перспективы плюралистическую концепцию. Она и была с самого начала логическим следствием подчеркнуто критического отношения Будапештской школы к «реальному социализму». Предыдущие толкования Марксовых взглядов на человека неотделимы от планов создания эмансипированного послекапиталистического общества; теперь же лишенный иллюзий взгляд на исторический опыт Восточной Европы приводит к выводу о том, что верх взяла весьма отличающаяся от предполагаемой альтернатива, хотя и некапиталистическая по своему характеру. В некотором отношении это постановка Марксовой идеи с ног на голову, а не просто извращение идеи Маркса и не какой-то совершенно новый проект; однако эта перевернутая с ног на голову Марксова идея прочно уходила своими корнями в социалистическую традицию. Именно эта традиция и стала полем боя для антропологических установок, находящихся в непримиримом конфликте[193]. Однако наряду с таким подходом был также и иной, относящийся более позитивно к проблематике нового плюрализма. Ценностная идея Маркса о свободном развитии была подвергнута процессу плюрализации. Плюрализм форм жизни изображался, таким образом, составной частью самореализации человеческой сущности. Вновь сформулированные антропологические установки оказались жизненно важными для критики реального социализма. Антиплюралистическая логика системы рассматривалась теперь как одна из наиболее заслуживающих критики ее характерных черт.
Таким образом, концепция потребностей приобрела новую функцию; она использовалась теперь для объяснения modus operandi прежде неизвестной формы господства. «Диктатура над потребностями» – это «тотальная система социального господства», такая система, где «сам факт владения и присвоения общественного прибавочного продукта аппаратом, представляющим собой корпоративную организацию, является единственным материальным элементом и экономическим компонентом монополистической экспроприации всех средств организации и социальных отношений»[194]. Будучи прямой и насильственной формой детерминирования потребностей, новая форма господства изменяет структуру отношений между человеком и обществом. Это не означает, что социологическая интерпретация может подменить собой структурный анализ: система тотального господства имеет свои структурные принуждения и свои институционные комплексы, и как раз одной из главных задач теории является попытка объяснения того, как функционируют механизмы этой системы. Однако именно в силу своего тотализирующего характера «диктатура над потребностями» требует распространения власти на различные сферы общественной жизни, делая, таким образом, неразличимыми типичные демаркационные линии, проходящие внутри современных неототалитарных обществ (ключевую роль партии в качестве единственного обладателя экономической, политической и идеологической власти можно видеть как раз в этом свете). По той же причине можно вносить и относительно серьезные поправки в деятельность системы, однако при условии, что ее глубинные механизмы будут сохранены в неприкосновенности. Все это явно применимо к анализу изменений в послесталинскую эру.
Наиболее специфические черты и в то же время самые регрессивные по своему характеру особенности «диктатуры над потребностями» касаются отношений между индивидом и обществом. На экономическом уровне советская система изобрела свое собственное решение общих проблем современного мира, то есть «требование, на первый взгляд антиномичное, соединить глубоко общественное производство с потреблением и выбором трудовой деятельности, которые значительным образом дифференцированы и индивидуализированы»[195]. Речь идет о «дуалистическом сочетании административно-централизованного производства, единственным субъектом которого (изначально) является унифицированный аппарат власти, и децентрализованного потребления, понимаемого (наряду с „продажей“ рабочей силы) как экономическая деятельность миллионов независимых семей»[196]. В рамках сферы общественного производства автономность индивида, таким образом, частично отменяется, частично нейтрализуется посредством децентрализации. Политическая же система существует за счет соответствующей обработки homo politicus; гражданин тем самым еще раз сводится к объекту, однако в обстоятельствах, которые значительным образом отличаются от традиционного угнетения. Тот процесс, который происходит в идеологической сфере, прекрасно описан как «затемнение» и как «уничтожение потенциально свободного индивида»; логика «диктатуры над потребностями» несовместима с нравственной и интеллектуальной автономией; перед лицом индивида институты действуют, согласно патерналистским шаблонам.
Формы социализации составляют, однако, всего лишь один из аспектов системы. Что касается исторического исследования ее институциональных принципов, то наиболее подходящей отправной точкой является различие между экономическими, политическими и идеологическими структурами. Хотя анализ и показывает, что «диктатура над потребностями» не придерживается модели системной дифференциации, принятой капиталистической формой промышленного общества, данное триединство, имеющее важное значение также и в самых недавних разработках западного марксизма, по-прежнему обладает известной аналитической ценностью.
1. В Марксовой парадигме производства основополагающим элементом является взаимодействие между потребностями и производственной деятельностью. Когда социальный аппарат власти прямо берет на себя задачу посредничества между этими двумя звеньями, тогда этот аппарат соответствующим образом изменяет весь комплекс общественного производства. И что еще более важно – производственные отношения сливаются с более общими механизмами политического и идеологического контроля. Следовательно, организация производства более не включена в относительно автономную экономическую структуру. Производство в Марксовом смысле (то есть присвоение природы в общественном контексте) остается ключом для понимания общественной жизни, однако «примат экономики» в том смысле, в каком он приписывается классическому капитализму, исключается из самой логики системы.
Данная релятивизация экономических детерминант касается как целей, так и институтов реального социализма. Совершенно ошибочно описывать реальный социализм как некое соединение экономических целей, аналогичных целям капитализма или даже более продвинутых по сравнению с ними. Ни «производство ради производства», ни «накопление за счет потребления» не являются адекватными формулировками. Комплексное развитие производства всегда подчинено какой-то цели и выполняет какую-то функцию, которые социально детерминированы, а в обществе стран Восточной Европы (в противоположность тому, что происходит в условиях классического капитализма) их нельзя более определять с помощью чисто экономической терминологии: «максимализация объема материальных ресурсов (используемых ценностей), находящихся в полном подчинении аппарата власти, в своей совокупности является целью-функцией, управляющей экономической деятельностью государства»