ом[233]. Однако через какое-то время развитие этого процесса пошло со сбоями, и вскоре наметилось отступление по многим позициям. К концу 1958 года наиболее характерные элементы централизованного планирования были во многом восстановлены, а рабочие советы утратили свое прежнее содержание. И партийный аппарат вновь завоевал прежние позиции высшей прослойки в экономической администрации.
Несмотря на официальное осуждение идеи возможного использования механизма рынка в социалистической экономике, на практике почва для проведения экономической реформы была подготовлена и в других странах советского блока. В 1958 году в Чехословакии был принят проект «новой системы планирования и финансирования промышленности», в котором хотя и ставились более узкие задачи, чем это было в Польше в 1956 году, но указывалось то же направление развития. Однако уже в 1960 году о большей части этих новшеств практически забыли. После драматических событий 1956 года Венгрия воздерживалась от проведения какой-либо широкой программы реформ; тем не менее некоторые шаги для ослабления сверхцентрализованной системы предпринимались начиная с 1958 года и позднее, включая реформу цен 1959 года.
К началу 60-х годов уже казалось, что основа старой системы функционирования экономики останется без изменений. Однако растущие экономические трудности (и среди них – снижение в абсолютных величинах национального дохода ЧССР в 1963 году и заметное отставание в развитии ГДР) вновь заставили искать пути к улучшению ситуации. Это положило начало тому, что я раньше называл «второй волной экономических реформ». Характерной чертой этой «второй волны» было то, что на сей раз во главе ее шли наиболее развитые коммунистические страны и что сам Советский Союз (несмотря на то что он остерегался быть втянутым в широкие теоретические споры) как будто бы встал в ряды реформаторов[234]. Во всех странах Восточной Европы (за исключением Албании, которая с 1961 года практически вышла из блока, избрав тогдашнюю китайскую линию) было объявлено о программах проведения реформ, так что кое-какие шаги по их осуществлению все же были сделаны. Восточная Германия была первой в этом плане. В 1963 году были утверждены «Директивы по новой экономической системе планирования и руководства народным хозяйством»; в 1964 году началось их выполнение. Это был умеренный вариант, конечно, не нацеленный на полный отказ от выполнения обязательных заданий и прямого распределения натуральных ресурсов, однако он активно содействовал расширению автономии предприятий (или их объединений) и укреплял финансовую основу системы (рентабельность) как в плане личного стимулирования, так и в смысле перспективного развития предприятий. Советские, польские, болгарские и румынские проекты реформ 60-х годов в целом были сходными, но отличались друг от друга по ряду практических аспектов. Венгрия и Чехословакия пошли дальше. В 1965 году ВСРП одобрила проект, который по основным своим положениям соответствовал модели экономики с централизованным планированием и регулируемым рыночным механизмом. Осуществлению проекта, начатому 1 января 1968 года и ставшему известным под названием «Нового хозяйственного механизма»[235], предшествовала сложная подготовительная работа. Что касается Чехословакии, то здесь радикальные идеи реформы, ориентированной на рынок, постепенно слились с мощным движением за демократический социализм, которое получило название «пражская весна» и открыло новую главу и в теоретическом понимании функционирования социалистической экономики.
Как уже было сказано вначале, в задачи этой работы не входит изложение истории экономических реформ в социалистических странах. Достаточно лишь напомнить, что «вторая волна» вскоре полностью спала во всех странах советского блока (за исключением Венгрии); аналогичная судьба постигла и последующие попытки реформ (например, в Польше после восстания рабочих в 1970 году). Причиной вряд ли могло быть новое признание «заслуг» старой системы и, следовательно, вывод о бесполезности реформ, ведь подобный вывод опровергался как все ухудшавшимся экономическим положением названных стран (которое в особам случае с Польшей привело к небывалому по силе кризису), так и тем фактом, что большинство коммунистических стран (включая Китай в послемаоистские годы) время от времени так или иначе возвращается к мысли о реформе. Если все это справедливо, то причину, вероятно, следует искать в чем-то еще, а не в одном только этом элементе. Например, венгерский опыт, проводимый с 1968 года, несмотря на относительный его успех, не оставляет сомнения в том, что некоторые важные задачи, поставленные «Новым хозяйственным механизмом», абсолютно не выполнены или выполнены не полностью по сравнению с тем, что было предусмотрено. Здесь, по всей очевидности, нужно было заменить нажим, оказываемый с целью добиться выполнения плановых задач, подлинным духом соревнования, но так, чтобы это не шло в ущерб развитию. Венгерские экономисты выявили множество факторов, оказавшихся причиной того, что главная идея централизованного планирования с регулируемым рыночным механизмом (а именно ее реализация должна была сделать «для предприятий выгодным то, что выгодно для национальной экономики», и дать верные микроответы на макрополитику, передаваемую на языке финансовых установок, а не на языке приказов и физического принуждения) натолкнулась на серьезные преграды[236].
Эти и подобные им проблемы относятся к области чистой экономики. Однако венгерский опыт и неудачные попытки проведения экономических реформ в других странах вскрывают другой наиважнейший момент, а именно что решение экономических проблем в коммунистических странах, в особенности проблем хозяйственного механизма, нельзя отделять от политических аспектов. Высказывание Шумпетера о том, что «ни одна социальная система… в которой каждый будет руководствоваться исключительно целями собственной выгоды… не сможет существовать»[237], имеет для социализма особое значение, поскольку, как предполагается, именно социализм должен положить конец отчуждению труда и создать тип поведения, в центре которого лежит уважение общественных интересов. Самоуправленческий социализм югославского типа пытается добиться этого путем установления полной независимости предприятий и установления отношений рыночного типа между отдельными самоуправляющимися предприятиями или между ними и обществом в целом. Если же этого оказывается недостаточно по причине необходимости непосредственно формировать интересы общества как единого целого и координировать соответствующие действия (планирование), то на передний план вновь выступает государство, а вместе с ним и политический аспект. В противном случае кто же смог бы по-настоящему контролировать этот мощный механизм распределения ресурсов в масштабе всей страны?
Тесная взаимосвязь между политическими и экономическими переменами была отмечена в Польше уже в 1956 году, однако параллельное развитие обеих сфер слишком быстро прекратилось. Поражение «польского Октября» оказалось серьезным уроком; оно заставило заняться среди прочих вопросов более четкой постановкой проблем в теоретическом плане. В частности, события в Чехословакии в 60-х годах и широкие дискуссии подготовили почву для памятного наступления «социализма с человеческим лицом» (гуманного социализма). Чехословацкие марксисты занимались многими аспектами проблем функционирования социалистической экономики (в частности, влиянием экономического механизма на динамику экономического развития[238]), однако главным их вкладом, несомненно, было изучение взаимозависимости экономических и политических факторов. Одним из исходных пунктов их позиций был разрыв с догмой о полной гармонии интересов, которая якобы автоматически воцаряется в обществе, где уничтожена частная собственность на средства производства. Первая работа Ота Шика «Экономика, интересы, политика» (1962), еще не свободная от всех умолчаний и оговорок той поры, призывала рассматривать отношение к тому или иному социальному и политическому выбору сквозь призму интересов и мнений различных социальных групп (а следовательно, различных прослоек в структуре власти)[239]. Такой подход, несомненно, помог выявлению причин краха попытки экономической реформы в Чехословакии, относящейся к 1958 году. Основными препятствиями изменениям в механизме функционирования экономики стали не только общие условия в стране, но и те интересы, которые преследовала бюрократия, стремившаяся ослабить угрозу собственным позициям, и главным образом страх правящей элиты перед изменением характера политической системы. Отсюда можно сделать вывод, что экономическую и политическую реформы нужно проводить одновременно (именно это было главной чертой «пражской весны») и что демократизация центра есть непременное условие сохранения общего принципа централизованного планирования как такового. Во время драматических событий 1968 года шли бурные споры о своевременности и способах соединения планирования с рынком. После того как попытка чехословаков построить демократический социализм была подавлена советским вторжением, эти споры были частично продолжены в работах, опубликованных на Западе[240]. Но сколь ни различны были выводы, к которым приходили их авторы, все они настаивали на плюрализме как главном элементе экономической системы при социализме.
Подчеркивание роли политического фактора в экономической системе социализма и особенно утверждение, что различие между чисто государственной собственностью и действительно общественной собственностью на национализированные средства производства определяется именно демократическим характером государства, возвращали всю проблему в рамки традиционной марксистской концепции о соотношении между «экономическим базисом» и «политической надстройкой». Если природа собственности на средства производства обусловлена характером власти, то социалистические «производственные отношения» (экономический базис) должны выводиться из политических отношений (надстройки); следовательно, это, похоже, отменяет основную гипотезу исторического материализма. Хотя автор настоящей работы и признает, что необходима переоценка ценностей, но в то же время выдвигает предложение, суть которого в том, что основные, наиболее общие положения исторического материализма могут остаться в силе, если доказуемо, что демократическая эволюция политической системы имеет экономический детерминант; это не означает, однако, что автократия, существующая сейчас в коммунистических странах, неизбежно и мирно превратится в демократию под действием экономических факторов (любое изменение такого типа может быть только результатом активного взаимодействия социальных сил). Вместе с тем это говорит о том, что демократизация – это также своеобразный «производственный фактор», при отсутствии которого экономическое развитие сталкивается с растущими трудностями