И все же неравномерное развитие капитализма ставит перед народами Азии и Африки внеочередную задачу свержения капиталистического порядка на местах. Именно здесь классовая борьба и империалистическое господство, взятые вместе, дают возможность свершать национально-демократические революции, руководимые народными и национальными союзами освобождения.
4. Марксизм, социалистическое и рабочее движение развивались поэтапно, и на каждом этапе марксизм обновлялся, изменялся и обогащался, приспосабливаясь к новым обстоятельствам. Законы, сформулированные марксизмом в отношении развития общества, применимы и к самому марксизму.
Марксизм времен Маркса разъяснял проблемы социалистической революции в условиях капиталистической Европы XIX века, до образования мировой империалистической системы. Тогда рабочий класс уже был потенциально революционен в силу неумолимых требований капиталистического накопления, происходившего в развитых европейских странах; в менее же развитых странах Европы это накопление шло параллельно с первоначальным. Пауперизация сельских масс, как и пролетариата, создавала благоприятные условия для непрерывной революции, для перехода от демократической фазы развития к социалистической. Теория «слабого звена в цепи» была предложена еще Марксом в связи с Германией и Испанией. Однако марксизм начал проникать в сознание рабочего класса Запада только к 70 – 80-м годам XIX века, когда уже шел процесс становления империалистической системы. Закон накопления действовал теперь не только в рамках каждой европейской нации, но и в мировом масштабе, и эта экспансия, обусловленная глобализацией процесса накопления, делала обстановку на периферии империалистической системы взрывоопасной. С помощью ленинизма рабочее движение преодолело застой, вызванный тем, что II Интернационал не осознал нового положения вещей, и придало сознательный характер этому качественному изменению, а первая социалистическая революция в России, хотя и с опозданием, подтвердила ожидания Маркса. Ленин понял, что именно в самой отсталой европейской стране, в самом слабом звене цепи можно было нанизать друг на друга буржуазную, крестьянскую и социалистическую революции. Но большевики не были готовы к тому, чтобы считать рабоче-крестьянский союз надежным условием стратегии перехода к социализму, поскольку они были связаны с рабочими традициями передовой Европы, где буржуазная революция уже разрешила сложный аграрный вопрос. К тому же Россия не была страной новой периферии, подпавшей под власть мирового империализма; это была хотя и отсталая, но все же зарождающаяся империалистическая держава, не завершившая буржуазно-демократической революции.
Процесс формирования в усиления империалистической системы, выявленный Лениным у самых истоков его зарождения, продолжал развиваться. И вторая социалистическая революция совершилась опять-таки в периферийной стране – в Китае, где, как звенья одной цепи, нанизались друг на друга не только буржуазная, крестьянская и социалистическая революции, но и совершилась антиимпериалистическая революция, то есть была достигнута такая победа над капитализмом, которая сузила сферу действий империализма. Вклад маоизма в марксизм состоял именно в понимании того, что союз рабочих и крестьян и отход от капиталистической системы разделения труда, взятые вместе, – это стратегически достаточно надежные условия для перехода к социализму в эпоху империализма.
Но и после победы китайской революции капиталистическая система продолжала развиваться и трансформироваться. Согласно некоторым теоретикам, она уже не является империалистической в ленинском смысле слова: буржуазные революции произошли во многих странах «третьего мира», и капитализм развивается в них на основе господства национальной буржуазии, входящей в мировую капиталистическую систему. В этом случае следовало бы считать более действенными схемы Маркса, но с той разницей, что Европа стала олицетворять весь мир. Другие, наоборот, считают, что и после второй мировой войны развитие продолжается на основе разделения между империалистическим центром и периферией, находящейся под властью империализма, где местная власть может быть только господством компрадорской буржуазии. Если эта гипотеза справедлива, то маоистская стратегия остается единственно верным ответом на основные проблемы перехода к социализму.
5. Этот анализ выдвигает новые проблемы перед марксизмом. Принимая во внимание факт всемирной экспансии капитализма, следует анализировать стоимость уже не как национальную, а как мировую категорию[272]. Союз революционных народных классов, которые приходят к власти в странах, совершающих переход к социализму, не оказывает преобразующего классового влияния на социальную реальность непосредственно, а осуществляет свою стратегию через государственную власть, сохраняющую по отношению к общественным классам некоторую автономию. Поэтому такой союз оказывается не только орудием возможной диктатуры рабочих и крестьян, но и средой, в которой может образоваться совершенно новый класс. Необходимость для этих стран выхода из капиталистической системы международного разделения труда придает формирующимся здесь государствам национальные функции: государство не может исчезнуть, но включиться в систему государств-наций оно способно лишь гораздо позже. В то же время совпадение капиталистической и европейской экспансий придает проблемам национального освобождения и возможного перехода к социализму такой серьезный культурный аспект, который нельзя заслонить никакой политикой. Исторический материализм еще далеко не окончательно разработан и пока что не позволяет правильно выявлять взаимосвязи между различными социальными реальностями, как классовой (основной), так и относящейся к государству, нации и культуре[273].
6. Марксизм приобрел азиатскую и африканскую ориентацию. На развитом Западе он имеет тенденцию превращения в чисто культурное течение, не способное преобразовать общественные реальности[274], на Востоке же для него характерны иные свойства. Основной вопрос в повестке дня на нашем сегодняшнем историческом горизонте – это не дилемма между капитализмом и социализмом на Западе, а задача освобождения и развития Азии и Африки. И это основная ставка в происходящей борьбе. Однако и это последнее преобразование противоречиво и двойственно: если его нельзя свести к фазе капиталистической экспансии, пусть даже в извращенном виде, то равным образом нельзя его рассматривать и как уверенный переход к бесклассовому обществу. Стало быть, марксизм потенциально является идеологией власти нового господствующего класса и (или) идеологией, направленной к освобождению от эксплуатации.
Хуан Карлос Портантьеро.ЛАТИНОАМЕРИКАНСКИЙ МАРКСИЗМ
1. Теории социализма и Латинская Америка
Нет сомнения в том, что с 60-х годов начинается новый этап в истории латиноамериканского марксизма. Главным переломным моментом, несомненно, была победа кубинской революции и провозглашение Фиделем Кастро в апреле 1961 года «социалистического характера» нового режима. Это событие открывало новые пути, являясь в то же время кульминацией того длительного исторического процесса, который начал развиваться (правда, неравномерно) в ряде стран континента с конца XIX века: речь идет о проникновении социалистических идей и распространении марксизма.
Уже тогда – сначала II Интернационал, и главным образом Социалистическая партия Аргентины, а затем, с 1921 года, III Интернационал – ставят вопрос о выборе между «применением» марксистского учения в условиях латиноамериканской действительности (как если бы марксизм представлял собой универсальную «модель») и его непосредственным «созданием» на местной почве.
Эта спорная альтернатива (а самый напряженный момент полемики – это, пожалуй, спор между Айя де ла Toppe, Мариатеги и Коминтерном в конце 20-х годов) станет узловой проблемой латиноамериканского марксизма начиная с 60-х годов и позднее. Тема «национализации» теории и изучения социалистической практики как продолжения преодоления народной истории скрыто или явно будут присутствовать в идеологической продукции континента в этот период; впрочем, они получат свое развитие внутри бурно нарастающего движения масс.
Самым большим балластом для латиноамериканского марксизма (или, точнее, марксизма Латинской Америки) было возвращение к мысли об исключительности Маркса, которым полагал, что открыл «общие законы исторического развития». Исходя из знания этих законов, казалось, можно было создать теорию социальных изменений, по которой более развитые страны должны были служить зеркалом для более отсталых стран. Если верно, что такой Маркс – это еще не весь Маркс (вспомним, например, письма о России, написанные им в последние годы жизни), то верно и то, что «марксизм», а вернее, доктринерская и пропагандистская операция, проведенная в конце века немецкой социал-демократией, ставила целью выделение универсальной эволюционистской концепции исторического процесса.
Первое, что можно констатировать, говоря о латиноамериканской ситуации, – это систематические провалы любых сколько-нибудь серьезных попыток проникновения марксизма в политическую культуру континента, даже тогда, когда о нем велись дискуссии и его именем создавались первые организации (по крайней мере в некоторых странах начиная с прошлого века). Несомненно, препятствием для его распространения было отсутствие непрерывности процесса вследствие принимаемых государством репрессивных мер. Но, учитывая эту действительно серьезную помеху на пути распространения любой политической идеи, заметим, что имеется еще и проблема, получившая название «несостоявшейся встречи Латинской Америки с марксизмом». Перед исследователем встает целый ряд разнообразных проблем. Прежде всего это традиционный вопрос о том, как соотносятся учение самого Маркса и Латинская Америка. Трудностям, с которыми столкнулся Маркс, изучая Латинскую Америку XIX века, – их наиболее ярким примером является статья о Боливаре, написанная Марксом в 1858 году для «Новой Американской Энциклопедии», – посвящена недавно вышедшая книга Хосе Арикó; Карлос Франко в предисловии к ней назвал ее «фундаментальным трудом», поэтому я отсылаю читателя к убедительным гипотезам, которые в ней высказаны