Разрыв с революционным марксизмом, придававшим политической революции функцию ускорителя и гегемона революции социальной, стал полным. Это был разрыв, который, естественно, проявлялся в самой философской концепции и выражался в повороте от Гегеля к Канту. Этот поворот уже наблюдался в первом произведении Струве, и он должен был становиться все более явным. Закон «преемственности всякого движения», который марксистская диалектика по-гегелевски отвергает как тавтологический (и «реакционный»), вновь утверждается с помощью Канта, а старый принцип «natura non facit saltus» (Природа не делает скачков – лат.) превращается в «intellectus non patitur saltus» (Интеллект не выносит скачков – лат.). Благодаря этому новому утверждению недиалектической логики Струве отбрасывает концепцию революции в ту сферу, где со времени Канта находится свобода суждений выбора (в смысле беспричинных актов), сущность души и т.д. Практически эти концепции имеют необычное значение, но теоретически они лишены смысла. Таким образом, и в философском плане ревизионизм «легальных марксистов» был более глубоким и последовательным, нежели ревизионизм Бернштейна, и вел к еще более резкому разрыву с революционным, гегелевским и позитивистским (и вместе с тем в своих более радикальных выражениях – волюнтаристским) марксизмом.
В духе «этического социализма» неокантианского направления Бердяев намеревался подвести дополнительный моральный фундамент под теорию Маркса, но постановка Бердяевым данной проблемы отличалась оригинальностью, присущей именно «легальному марксизму», связанному полемикой со специфически русским явлением, каковым было народничество. Бердяев, так же как и Струве, убежден, что социализм возникает из недр капитализма и не противопоставляется ему как некий чудесный революционный феномен, порожденный творческим демиургическим актом:
«Капитализм хорош не только тем, что он развивает производительные силы общества, эту основу всякого прогресса, но также и тем, что в его недрах зарождается высший тип общественной психологии. Путь, которым демократизируется человеческое общество, лежит по направлению развития капитализма и крупной промышленности, он вовсе не заключается в борьбе против этого развития. Развитие капитализма не есть какой-то фатальный „естественный ход вещей“, и демократические „поправки“ к этому развитию нельзя рассматривать как нарушение этого „естественного хода“. Эти „поправки“ составляют неотъемлемую часть естественного социального развития, закономерный результат борьбы светлых сторон капиталистического общества со сторонами темными. Капитализм в чистом виде, без „поправок“, не только в России не достигнет кульминационного пункта своего развития, но он, собственно, ни в одной стране не достигал этого момента, что не более как абстракция, в исторической действительности немыслимая… Элементы нового типа общественности, который мы можем ожидать в будущем, проникают в современное общество и демократизируют его; для достижения нашей высшей цели в обществе добро должно увеличиваться, зло уменьшаться. Эти „поправки“, создаваемые самим капиталистическим развитием, до тех пор будут штопать дыры существующего общества, пока вся общественная ткань не сделается сплошь новой… Мы глубже народников понимаем темные стороны развития капитализма и крупной промышленности, но мы все-таки приветствуем этот процесс, потому что он не только приведет к высшим формам жизни, но и непосредственно увеличивает добро по сравнению с формами отсталыми» [21].
Этому этическому оправданию капитализма и его относительного и преходящего, но неминуемого «зла» соответствует аналогичное оправдание того высшего идеала будущего общества, которое, согласно Бердяеву, уже медленно развивается в недрах противоречивого капиталистического общества. Марксизм дает социальному идеалу (социализму) двойственное обоснование. Прежде всего, он объявляет его «объективно необходимым», поскольку тенденция общественного развития такова, что социальный строй, который мы считаем идеальным, реализуется как «неизбежный результат имманентной законосообразности исторического процесса» [22]. Три тома «Капитала», добавляет Бердяев в одной из сносок, в сущности, посвящены этому обоснованию. Но, кроме этого логико-объективного утверждения идеала, марксизм дает еще одно – психологически субъективное: «идеал общежития, совпадающий с научным предвидением, оказывается субъективно желательным для определенного общественного класса, и этот класс борется за его осуществление» [23]. Между этими двумя обоснованиями существует определенная зависимость, поскольку второе – практически самое важное – теоретически подчинено первому. Однако оба эти обоснования кажутся Бердяеву недостаточными, и он считает необходимым дать еще и третье, которое он определяет как «объективно-этическое»:
«Необходимо показать, что наш общественный идеал не только объективно необходим (категория логическая), не только субъективно желателен (категория психологическая), но что он также объективно нравствен и объективно справедлив, что его осуществление будет прогрессом в смысле улучшения, что он общеобязателен, имеет безусловную ценность, как должное (категория этическая)» [24].
Хотя он и предвидел, что его «идейные соратники», то есть марксисты, увидят в этом «недопустимую ересь», Бердяев берется за развитие «этической точки зрения» на марксизм и, таким образом, благодаря этому первому и единственному значительному «марксистскому» труду занимает свое особое место в «этическом социализме» Европы.
Другим центральным моментом философской мысли «легального марксиста» Бердяева является социология познания. К проблеме познавательного субъективизма Бердяев неизбежно приходит через свою критику «субъективного метода» Михайловского, который постулирует примат этического («субъективного») в гносеологическом процессе («объективном») и согласно которому нет неоценочного познания социальных явлений. Вместе с Михайловским Бердяев признает субъективизм, но как «априорно психологический» в том смысле, что «психологический объективизм», беспристрастная и безразличная оценка социальной действительности, есть иллюзия, «фиговый листок, которым слишком часто прикрывается „субъективизм“ самого низменного сорта» [25]. Но проблема состоит в том, чтобы найти связь между этим психологическим субъективизмом, неизбежным, и логическим объективизмом (трансцендентальным), необходимым. Хотя субъективизм и объективизм – категории различного порядка, они не обязательно должны противопоставляться и взаимоисключаться. Для Бердяева вопрос ставится следующим образом, в каких условиях неизбежный человеческий субъективизм не противоречит требованиям научного объективизма? Что необходимо для гармоничного единства субъективного и объективного?
«Этот вопрос может быть решен не смешением психологического (субъективного) сознания с трансцендентальным (объективным), как это делает г. Михайловский, а наоборот строгим их разграничением. Для решения этой проблемы необходима совместная работа теории познания и социологии. Основатели материалистического понимания истории указали на правильный путь, но философская сторона вопроса осталась неразработанной. Психология (субъективизм) всякого прогрессивного общественного класса создает наиболее благоприятную почву для объективного (в научном смысле) отношения к явлениям. Идеологам прогрессивного класса нечего бояться, они могут прямо смотреть в глаза истине, потому что их союзником является исторический процесс. Своеобразная гармония субъективного и объективного, желательного и необходимого, minimum утопизма, который всегда прямо пропорционален дисгармонии между субъективно желательным и объективно необходимым, – вот характернейшие черты исторически прогрессивного класса, класса, которому принадлежит великое будущее» [26].
Естественно, уточняет Бердяев в одном из примечаний, речь идет об относительной, а не абсолютной гармонии, и истина есть (по-человечески) бесконечный процесс приближения к ней. Идеолог прогрессивного класса может отстоять дальше от истины, чем социально-реакционный мыслитель, однако психологически условия, благоприятствующие объективному познанию, остаются теми же, что были изложены выше:
«Мы нисколько не отрицаем, что острый характер общественной борьбы может быть очень неблагоприятен для познания: он мешает развернуться теоретической мысли. Это фактически сказалось, например, на философии марксизма, которая очень хромает. Идеологам некогда было двигать теоретическую мысль вперед, отсюда произошла пагубная склонность к ортодоксии. Но в этом случае неблагоприятные условия сводятся к недостаточному развитию и недостаточной силе известной общественной группы; „идея“ же этой группы может быть только благоприятна для познания. Построить гармоническое, цельное, прогрессивное мировоззрение можно, только проникшись этой „идеей“, только предвосхищая то могущество и тот расцвет, который нас ожидает в будущем. Для этого, может быть, нужно возвыситься над повседневной борьбой, но только для того, чтобы еще более проникнуться всемирно-историческим значением этой борьбы» [27].
Бердяев устанавливает ту же связь психологического и трансцендентального не только для проблемы познания, но и в отношении морали: только в моральном сознании прогрессивного класса гармонично сливаются оба момента, поскольку
«психология прогрессивного класса есть результат приспособления к требованиям общечеловеческого социального прогресса. И, следовательно, только в ней замечается совпадение индивидуального и частного со всеобщим, которое составляет основной признак нравственного. Конечно, нравственность, как и истина, не может быть классовой, но исторически она принимает классовую форму и носителем ее является тот общественный класс, который несет знамя общечеловеческого прогресса» [28].
Мораль более прогрессивного класса (более близкого к слиянию с человеческой всеобщностью), мораль рабочего класса становится у Бердяева «принципом всеобщего законодательства», поскольку перспектива, которую он открывает в плане познания, ведет к слиянию психологического и трансцендентального моментов, то есть максимально приближает к научной истине.