саморефлексия) вне головы, и воспроизведение материальных отношений, которое происходит в голове, не является идентичным реальному движению этих материальных отношений.
Иными словами, процесс органического – практического и теоретического – обмена между человеком и природой происходит всегда на естественной основе независимо от уровня господства, достигнутого над природой. Это верно также и для человечества, которое в состоянии прекрасно контролировать самое себя и все, что его касается: даже полностью автономное человечество никогда не сможет полностью отделиться от этой природной основы. В этом смысле подчинение людей внешней и внутренней природе может исчезнуть, как может исчезнуть их подчинение общественным ситуациям природного типа, однако эта зависимость постоянно и необходимо существует на гносеологическом уровне, как и в объективной практике. Следовательно, не может быть никаких возражений, если эти гносеологические положения синтезированы и изложены в форме теории отражения.
Дело осложняется только в том случае, если реальное познание рассматривается все с той же точки зрения отражения или воспроизведения, даже когда речь идет не о внешней стороне, а о существе дела. И в этом случае совершенно необходимо вскрыть в процессе познания реальные движения и выразить их в форме правил или положений, которые не являются простой выдумкой сознания. Но то, что познается, не есть «сырой» факт, бытие, независимое от сознания и общественного труда, которое можно было бы просто воспроизвести или отразить, – это действительность, по своей внутренней структуре созданная сознанием и общественным трудом. Но если то, что познано, есть нечто созданное и, следовательно, представляет уже опосредствованную определенную реальными абстракциями действительность, то процесс познания не обращается к чему-то, что ему абсолютно чуждо, а состоит всегда в предвосхищении того, что еще не стало действительностью.
В самом деле, таким путем сознание, которое не были уже заранее организовано аппаратами отражения, всегда связано с миметическим моментом, который соответствует объекту и в то же время активно его реорганизует. Говорить об отражении или воспроизведении в связи с этим крайне активным, организующим, эффективным и предваряющим процессом можно лишь при условии полного раскрытия значения названных выше метафор. Действительно, позитивизм взял на себя задачу простого воспроизведения овеществленных социальных отношений и эвентуального определения их законов. Метафора об отражении получила свое критическое и сущностное содержание в тот период, когда господствующая идеология определялась идеалистическим умонастроением; в эпоху же позитивизма эта метафора выступает обычно в функции оправдания. Ведь, если исходить из предпосылки, что «сущность» и «явление» не идентичны и, следовательно, наука необходима, работа познания состоит в основном в активном определении противоречий, которые только таким образом приходят в движение. В этом смысле истина не есть уже, как гласит традиционная дефиниция, adaequatiointellectuset rei (простое соответствие концепции объекту), а представляет собой нечто, что должно быть произведено, процесс, в котором выделены и высветлены те измерения объекта, которые еще не стали реальностью. Содержание реальности тенденций гораздо богаче реальности фактов.
Упорство, с которым продолжают путать гносеологическую функцию теории отражения с функцией познавательной, не оправдано ни теорией Маркса, ни теорией Энгельса, но зато отвечает очевидным потребностям легитимации, которая имеет своей целью сохранение функций господства или же направлена против капиталистических ситуаций; с помощью этой легитимации нельзя по-настоящему мобилизовать революционный потенциал. Во всяком случае, некоторые симптомы свидетельствуют, что начинают отказываться от стремления к легитимации (пример тому – работы некоторых авторов в Германской Демократической Республике). Постепенно положение об отражении сводится к чистой метафоре, поскольку все, что касается состояния истинного познания, противоречит концепции отражения. У позднего Энгельса теории отражения отведена совершенно определенная задача – лишить декадентские формы немецкого идеализма всякой возможности присвоить себе звание науки, с тем чтобы вновь объединиться со старой метафизикой и религиозными идеями, а также еще раз скрыть динамические и материальные законы общества. Энгельс формулирует это требование в качестве максимы, призывающей не доверять любым идеям, которые отрываются от материального мира.
5. Критика политической экономии капитала.Политическая экономия рабочей силы и отставание ее в развитии.Проблемы революционной субъективности
С предельной точностью Энгельс анализирует динамические законы капиталистического производства, трансформацию социологических форм его организации, которые выражаются, например, в создании акционерных обществ, в концентрации и централизации капитала и т.д. С таким же предельным вниманием он изучает политическое и военно-стратегическое положение европейских держав, характерное для инкубационного периода первой мировой войны. Ни одного мыслителя того времени нельзя сравнивать с Энгельсом по пониманию тех экономических и политических тенденций господствующих классов, которые вели к мировой войне; более того, Энгельс предвидел развитие будущих событий иногда даже в деталях. Это было не проявлением субъективного дара прорицания, а результатом применения объективного, последовательно материалистического метода.
Новые формы организации средств производства, которые появляются в последней трети XIX века, особенно акционерные общества и государственная собственность, – это, согласно взглядам позднего Энгельса, результат всевозрастающих трудностей, с которыми капиталистическое производство сталкивается при выполнении своей программы, направленной на непрерывное превращение в капитал всей массы постоянно увеличивающихся средств производства и, следовательно, валоризацию капитала в частной форме. Если в рамках отдельного предприятия социальный характер производительных сил уже признан фактически одновременно с социальной организацией трудового процесса, то эта тенденция к социализации, присущая капиталистическому способу производства, становится все более несовместимой с анархией, характерной для общественного производства в целом. Тем не менее не существует никакого другого общего способа признания характера и значения этих тенденций, кроме как поставить в принципе под сомнение современную капиталистическую организацию материального и духовного производства жизни.
Согласно наметке Энгельса относительно линии развития производительных сил, признание их общественного характера будет постепенно навязываться господствующему классу (сначала в слепой и неосознанной форме и, следовательно, меньше всего в теоретическом плане): «…Производительные силы с возрастающей мощью стремятся… к освобождению себя от всего того, что свойственно им в качестве капитала, к фактическому признанию их характера как общественных производительных сил» [58]. Одновременно руководящий персонал, занятый в сфере производства, увеличивается и дифференцируется: социализация процессов управления (Хельмут Штайнер) на отдельном предприятии обусловливает рост числа надсмотрщиков, «унтер-офицеров» капиталистического производства и вообще всех лиц, состоящих на службе у капитала, а трудности, которые препятствуют валоризации капитала, вызывают увеличение числа наемных работников в торговле. К этим новым формам организации капитала внутри капиталистического способа производства присоединяются союзы предпринимателей, которые в конце века активно вмешиваются в классовую борьбу и корпоративные объединения, растущие в этот период как грибы. Это явно свидетельствует о начинающейся бюрократизации классовых отношений, отражает недостаточность исторического оправдания господства буржуазии и вместе с тем ее политическую слабость: ведь политическая сила буржуазии заключается не столько в участии в государственном управлении, сколько в сочетании технической рациональности с преобразованиями, которые оставляют неизменными положение наемного труда и его эксплуатацию, но в то же время вносят изменения в форму отношений собственности, создающие дальнейшие предпосылки для революционного взрыва [59].
Уже в эпоху Бисмарка немецкая буржуазия отказалась от всяких претензий на автономию и крупный капитал с левого берега Рейна вступил в соглашение с прусской земельной собственностью и с бюрократией абсолютистско-феодального государства.
Небезынтересно теперь отметить в качестве существенной черты предпринятого Энгельсом анализа то обстоятельство, что он считает, что все эти изменения форм организации капитала и интересов капиталистического класса не имеют практически никакого значения для внутренней социальной структуры пролетариата и форм его политической организации (например, тенденция к бюрократизации). Во всяком случае, вопрос о том, в какой форме и степени процесс конституирования господствующего класса влияет в то же время и на подавляемый класс, подробно не анализируется Энгельсом. Например, не объясняется, какой должна быть функция сознания и поведения социальных слоев, втянутых в сферу деятельности пролетариата. Если абстрагироваться от некоторых намеков на «диссонирующее» существование мелкой буржуазии и крестьянства, которое обусловливается структурными, никогда полностью не устранимыми в их сознании и поведении противоречиями между общественным бытием и сознанием, то единственная группа, которой Энгельс занимается более глубоко, – это студенты, вливающиеся в ряды социал-демократии, где они выдвигают радикальные экстремистские требования [60].
Аргументы, приводившиеся Энгельсом против радикальных антиавторитаристов, которые в социал-демократии частично объединились в группу «молодых» в качестве левой оппозиции, путали, по правде говоря, проблему бюрократизации, организационной автономии партии по отношению к пролетарским массам с проблемой власти; эта старая форма