Таким образом, Бернштейн вовсе не утверждает, будто современная капиталистическая экономика с помощью кредитов и промышленных объединений может избавиться от кризисов или прямо-таки гарантировать благополучие всем; он просто отмечает, что механизм кризисов в условиях классической капиталистической конкуренции не действует более в полной мере и что поэтому не следует говорить об обострении периодических кризисов.
За критикой «предвидений» современного марксизма следуют затем (в последней главе книги) положения Бернштейна о «задачах и возможностях социал-демократии», а за кратким изложением его критики так называемой «теории краха» – его размышления об экономических кооперативах и главным образом о «демократии и социализме». В основе социализма, по Бернштейну, лежат демократия и этика, а не исторический процесс; автор подчеркивает также неравновесие, существующее между политической демократией и экономической жизнью. В то время как (по крайней мере в западных демократиях) все взрослое мужское население в политическом плане пользуется одинаковыми гражданскими правами, в экономической жизни условия существования большинства – это условия зависимости. Неодинаковый уровень жизни, неуверенность в наличии работы угрожают узаконенному равенству всех. Поэтому единственно логический путь к социализму проходит через утверждение демократии.
«Демократия – это средство и в то же время цель. Она есть средство проведения социализма и она есть форма осуществления этого социализма. Конечно, творить чудес она не может. Она не может, например, в такой стране, как Швейцария, где промышленный пролетариат составляет меньшинство народонаселения… передать в руки пролетариата политическую власть. Она не может также и в такой стране, как Англия, где пролетариат составляет значительно более многочисленный класс населения, поставить его во главе промышленности. Этот пролетариат, который отчасти и сам не питает к этому никакой склонности, отчасти же чувствует себя даже неспособным или недоросшим до разрешения связанных с этим задач. Но зато в Англии, равно как и в Швейцарии, а также во Франции, Соединенных Штатах, в Скандинавских и пр. странах демократия проявила себя могущественным рычагом социального успеха» [50].
Однако это положение Бернштейна получило дальнейшее развитие: «Демократия в принципе предполагает упразднение господства классов, если только и не самих классов». Социал-демократия без всяких недомолвок должна стать «на почву всеобщего избирательного права и демократии…». Переход от капиталистического общества к социалистическому (не от буржуазной диктатуры к пролетарской) должен осуществляться постепенно, с помощью демократии.
«Социал-демократия вовсе не желает уничтожения этого общества и обращения в пролетариев всех его сочленов; наоборот, она старается вывести рабочих из их состояния пролетариата в бюргеры и таким образом обобщить и объединить бюргерство. Она вовсе не мечтает о замене бюргерского общества пролетариатом, но лишь о введении вместо капиталистического социалистического общественного устройства» [51].
Даже если либерализм был вначале буржуазным и капиталистическим движением, социализм может считать себя связанным с ним в положительном смысле и наследовать ему. Так, например, установление максимальной продолжительности рабочего времени является не чем иным, как отменой рабства и крепостного состояния. «В сущности же не бывает либеральных мыслей, которые бы не входили в состав социальных идей». Бернштейн видит основу создания демократии в области экономики как в «рабочих бюро», так и в «ремесленных судах, рабочих камерах и подобных им учреждениях, в которых если и не вполне совершенно, то все же выразилось демократическое самоуправление» [52]. Индивидуальная ответственность каждого – старый идеал либералов – может быть достигнута для большинства трудящегося населения только через социализм. Она может быть осуществлена только через организацию. Так, например, некоторые профсоюзы уже сегодня в состоянии «гарантировать своим членам право на занятость» [53], тогда как организации самозащиты, подобные институтам страхования, управляемым рабочими, и особенно потребительские и производственные кооперативы, представляют собой последующие формы утверждения демократии в обществе. «В этом смысле социализм можно было бы даже назвать организаторским либерализмом» [54]. Таким образом, важно, чтобы созданные социализмом организации коренным образом отличались от федеральных институтов как добровольные и открытые для всех.
ЛучоКоллетти резюмировал и раскритиковал реформистский и демократический социализм Бернштейна, подчеркнув, что «момент, к которому последний постоянно возвращается… это, с одной стороны, „противоречие“, существующее между политическим равенством и социальным неравенством, а с другой – способность парламентарного правительства или современного представительного государства создавать и постепенно разрешать (вплоть до искоренения) конфликты и напряженность, являющиеся следствием классовых различий» [55]. Коллетти убедительно доказал, что в этой концепции демократического государства – несмотря на то, что они противостоит «сектантству», – все же повторяется ошибка последнего. Социализм Бернштейна и «сектантство» не способны «реально соединить современное государство с его специфической экономической основой» [56]. В связи с этим Коллетти с полным основанием напоминает характеристику, данную Марксом в 1850 году демократической французской конституции:
«Но главное противоречие этой конституции заключается в следующем: посредством всеобщего избирательного права она дает политическую власть тем самым классам, социальное рабство которых она должна увековечить, – пролетариату, крестьянству и мелкой буржуазии. А тот класс, чью старую социальную власть она санкционирует, – буржуазию – она лишает политических гарантий этой власти. Политическое господство буржуазии втиснуто ею в демократические рамки, которые на каждом шагу содействуют победе противников буржуазии и ставят на карту самые основы буржуазного общества. От одних она требует, чтобы от политического освобождения они не шли вперед к социальному, от других – чтобы от социальной реставрации они не шли назад к политической» [57].
Даже если демократия и является, следовательно, идеальной почвой для развертывания классовой борьбы, она все же не может как таковая допустить «возникновения или преодоления основных противоречий».
Бернштейн не ограничился эмпирической критикой марксизма своего времени, но в первых двух главах своей книги подверг критике философские предпосылки марксизма так, как он их себе представлял. Основная идея подобных рассуждений в том, что Маркс, попав в ловушку «гегелевского диалектического метода», разработал концепцию истории, согласно которой развитие можно представить лишь как обострение противоречий, то есть через насильственные революции. Не столько реалистическое наблюдение общества, сколько ориентация на диалектическую модель развития заставили Маркса и марксистов сформулировать теорию неизбежности классовой борьбы и ее обострения. Бернштейн протестует против этой «догматической» ориентации во имя, так сказать, эмпирической науки. Однако, если – как это происходит, например, у Каутского – социализм нельзя вывести из развития капиталистического общества как его необходимый результат, его следует обосновать, как затем утверждает Бернштейн, на моральной основе в качестве политической цели. Социал-демократия борется за социализм не потому, что он «должен наступить» (с «научно обоснованной очевидностью»), а потому, что он может наступить. В связи с этим Бернштейн соглашается с формулой Фридриха Альберта Ланге и рекомендует «возвратиться к Канту» [58].
Объективная теория стоимости также не кажется Бернштейну обязательным элементом социалистической доктрины. По его мнению, она является обычным «интеллектуальным построением», методом интерпретации действительности и может поэтому спокойно сосуществовать с методом совершенно иного типа: с субъективной теорией стоимости (или маргиналистской теорией). Ученый, так сказать, волен сам устанавливать, какая схема интерпретации более приемлема в определенном случае и позволит добиться лучших результатов [59].
4. К критике ревизионизма Бернштейна
«Ревизия» Бернштейном официального марксизма, принятого партией, встретила в немецкой социал-демократии (и у всех марксистов II Интернационала) жесткий отпор [60]. Каутский и Роза Люксембург посвятили Бернштейну множество статей и целые книги, а Ленин очень часто упоминал его в резко критическом тоне и сравнивал некоторые работы русских авторов с работами Бернштейна. Лишь некоторое время спустя появились отдельные хвалебные отзывы главным образом политических врагов реформизма и ревизионизма. Таково, например, выступление Жоржа Сореля в 1908 году [61]. Даже противник Сореля Жан Жорес, пусть косвенно, поддержал положения Бернштейна, указав на их практическую слабость, проглядывавшую сквозь теоретическую непримиримость, которую афишировала немецкая социал-демократия, и обратился к ее представителям, утверждая, что «за строгостью ваших теоретических формулировок, которыми товарищ Каутский будет обеспечивать вас до конца своих дней, вы прячете от немецкого и международного пролетариата свою неспособность действовать» [62].
Артур Розенберг в книге «История Веймарской республики» отметил, что в период, предшествовавший войне, социал-демократия непростительно пренебрегла почти всеми актуальными политическими проблемами:
«Средний функционер – социал-демократ никогда не проявлял подлинного интереса к проблемам внешней политики, милитаризма, школы, юриспруденции, экономики вообще и сельского хозяйства в частности. Он никогда не задумывался над тем, что настанет день, когда все эти проблемы приобретут решающее значение для социал-демократии, и занимался лишь тем, что было связано с узкопрофессиональными и корпоративными интересами промышленного рабочего. В этой области он показал себя ловким и активным, может быть, несколько излишне интересующимся вопросами прусского избирательного права» [63].