Классический пример влияния Маркса на русское народничество дают нам идеи Николая Михайловского, одного из самых видных и представительных теоретиков народничества. В своих работах «Что такое прогресс?» (1869) и «Борьба за индивидуальность» (1875 – 1876) он предлагал социологическую концепцию, согласно которой разделение труда в обществе – в его развитии Спенсер усматривал основной критерий прогресса – это в сущности регресс, поскольку оно достигается ценой распада и раздробления человеческой личности. На разработку Михайловским идеи о неизбежных последствиях социального разделения труда оказал особое влияние Маркс. Уже в 1869 году в своей статье «Теория Дарвина и общественная наука» Михайловский ссылался на Марксову концепцию разделения труда, подчеркивая отрицательные стороны этого разделения, которые были поняты и теоретически объяснены, как он подчеркивал, автором «Капитала» [8]. Если же Михайловский напоминал в этой связи об идеях А. Смита, Фергюсона и других, то, следовательно, у него были те же ссылки, к которым прибегал Маркс в том же контексте. И естественно нетрудно найти в «Капитале» достаточное количество мест, которые Михайловский мог бы процитировать в защиту собственных тезисов, как, например:
«Односторонность и даже неполноценность частичного рабочего становится его достоинством, коль скоро он выступает как орган совокупного рабочего… В мануфактуре обогащение совокупного рабочего, а следовательно, и капитала общественными производительными силами обусловлено обеднением рабочего индивидуальными производительными силами… Некоторое духовное и телесное уродование неизбежно даже при разделении труда внутри всего общества в целом. Но так как мануфактурный период проводит значительно дальше это общественное расщепление различных отраслей труда и так как, с другой стороны, лишь специфически мануфактурное разделение труда поражает индивидуума в самой его жизненной основе, то материал и стимул для промышленной патологии даются впервые лишь мануфактурным периодом».
В конце этого отрывка Маркс с одобрением привел следующие слова из книги Уркарта: «Рассечение труда есть убийство народа» [9].
Естественно, Михайловский хотел помешать «убийству» русского народа. И поэтому он определял прогресс как «постепенное приближение к целостному индивидууму, к максимальному и более разнообразному возможному разделению работы между органами человека и возможно минимальному разделению труда между людьми» [10]. Только в однородном, эгалитарном обществе человеческая личность может быть многосторонней, цельной, полной. Это была довольно утонченная аргументация в пользу крестьянской утопии, обращенной в прошлое и идеализировавшей натуральное хозяйство и примитивную автаркию русской сельской общины. Русский крестьянин, утверждал Михайловский, живет примитивной, но полной жизнью; с экономической точки зрения он самообеспечен, следовательно, независим, «полон» и «целен»; он удовлетворяет все свои нужды с помощью собственного труда, применяя все свои способности, и в одном лице объединяет крестьянина и рыбака, пастуха и ремесленника. Отсутствие или недостаточное развитие «сложной кооперации» привело к тому, что русские крестьяне стали «взаимонезависимыми», в то время как «простая кооперация» (то есть кооперация, которая вовлекает в свою систему людей как «целостные существа») объединяет их морально и делает солидарными на основе взаимных симпатий и взаимопонимания. Необходимо различать уровни и типы развития. Крестьянская община представляет собой более низкий уровень развития по сравнению с капиталистической фабрикой, но она выше ее по типу развития. То же самое относится и к личности: человек на Западе, несомненно, находится на более высоком уровне развития, но в то же время принадлежит к более низкому типу по сравнению с русским крестьянином, который еще не потерял своей примитивной «целостности». Бросая вызов либералам, Михайловский утверждал, что мысль, будто капитализм – самая высокая форма «сложной кооперации» – освободил личность, абсолютно не обоснованна. Более того, капитализм превращал личность в «простой орган» социальных организмов, безжалостно принося в жертву живых людей идолу «максимального производства».
Модернизируя терминологию Михайловского, можно сказать, что в его глазах худшим последствием капиталистического развития является отчуждение труда, порожденного отделением непосредственных производителей от средств производства. Совершенно ясно, что и в этом случае Михайловский учится у Маркса: в «Капитале» он нашел драматический рассказ об экспроприации непосредственных производителей, насильственно оторванных от средств существования и лишенных, таким образом, самообеспечения и «индивидуальной целостности». Согласно схеме Маркса, основное условие капитализма – это уничтожение трудящегося; социализм в свою очередь, будучи «отрицанием отрицания», экспроприирует экспроприаторов и превратит средства производства в собственность производителей (хотя это и не будет реставрацией их частной собственности). Как и многие другие народники, Михайловский делает отсюда вывод, что его страна должна «перепрыгнуть» этап капиталистического развития и что русский народ должен сделать все возможное, чтобы помешать индустриализации по английскому образцу. Кроме того, приспособивший идеи Маркса к своей собственной концепции, мыслитель-народник уверен, что современный социализм и русская сельская община не что иное, как различные уровни одного и того же типа, и что, следовательно, дело, за которое должны бороться трудящиеся России, – это главным образом «дело сохранения», поскольку их победа зависела от сохранения и развития существующих форм труда (артель русских ремесленников) и собственности (коллективная собственность на землю).
Как видно, Михайловский согласен с Марксом в том, что формы труда, то есть производственные отношения, оказывают решающее влияние на личность и на культуру определенной эпохи. Это мнение разделялось большей частью народников, за одним исключением, достойным внимания: Петр Лавров придавал большее значение развитию критической мысли. Первым мыслителем народничества, который принял этот тезис, был Петр Ткачев, крупнейший идеолог «бланкизма» в народничестве в самом широком смысле слова. Уже в 1865 году то есть до того, как был опубликован первый том «Капитала», он писал, что
«…общественная жизнь во всех своих проявлениях, со своей литературой, наукой, религией, политическим и юридическим опытом, есть не что иное, как продукт известных экономических принципов, лежащих в основе всех этих социальных явлений. Данные экономические принципы, последовательно развиваясь, комбинируют известным образом человеческие отношения, порождают промышленность и торговлю, науку и философию, соответствующие политические формы, существующий юридический быт, порождают, одним словом, всю нашу цивилизацию, делают весь наш прогресс» [11].
Легко обнаружить в этой цитате парафраз работы Маркса «К критике политической экономии» (1859). Взгляд в отношении экономического начала, утверждал Ткачев, «не нов, и в нашу литературу он перенесен, как и все, что только есть в ней хорошего, из литературы западноевропейской. Еще в 1859 г. известный немецкий изгнанник Карл Маркс формулировал это самым точным и определенным образом… Теперь этот взгляд сделался почти общим достоянием всех мыслящих порядочных людей, и едва ли умный человек найдет против хотя какое-нибудь серьезное возражение» [12].
Необходимо подчеркнуть, что Ткачев был достаточно далек от утонченного понимания исторического материализма. Действительно, его «экономический материализм» – это курьезная смесь некоторых элементов марксизма с довольно примитивным утилитаризмом, характерным для «отца русского нигилизма» Дмитрия Писарева. Кроме того, интересно отметить, что Ткачев смешивал свой «экономический материализм» – теорию, которую, как правило, нельзя отделить от детерминизма, понимаемого механистически, – с «волюнтаристским» убеждением, что все будущее России зависит от воли и решительных действий революционного авангарда. Это убеждение резко расходилось с положением Маркса, сформулированным в предисловии к «К критике политической экономии», согласно которому ни одна «общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора…». Русские либералы, а позднее и русские марксисты делали отсюда вывод, что социалистической революции в России должен предшествовать период полного развития капитализма, и по этому вопросу, как мы увидим ниже, появятся расхождения и конфликты между народничеством и марксизмом в России. Сейчас нам интересно понять, как стало возможным, что Ткачев полностью (а не только в какой-то части) согласился с «экономическим материализмом» Маркса, отказавшись в то же время от исторического детерминизма, тесно с ним связанного.
Любая теоретическая проблема возникает в специфическом контексте. В 70-е годы русские народники не рассматривали исторический материализм (или, лучше сказать, прибегая к их определению, – «экономический материализм») Маркса как новый вариант исторического детерминизма, то есть не помещали его в контекст дискуссии о роли «объективных» и «субъективных» факторов в истории, а воспринимали как теорию абсолютного приоритета экономики над политикой, следовательно, помещая его в контекст дебатов о социальной (экономической) и политической революции. Одной из самых характерных сторон русского народничества 70-х годов был горький скептицизм по отношению к «чисто политическим» революциям, открывавшим путь либеральному конституционализму и парламентаризму, которые рассматривались как обычные орудия буржуазного господства. Борьбу, имеющую «политические» цели, противопоставляли борьбе, направленной на «социальные» (экономические) цели, и не только ограничивались тем, что пренебрегали первой, но попросту и открыто отрицали ее из-за классового, неизбежно «буржуазного» содержания. Под влиянием «показательного эффекта» результатов Французской революции русские народники хотели иметь гарантию, что их революция в отличие от политических революций на Западе изменит экономическую, а не только политическую структуру общества так, чтобы она не могла служить интересам буржуазии. Это была основная причина, по которой революционеры России, страны, так страдавшей из-за ее самодержавного политического строя, курьезным образом превратились в непримиримых и упрямых противников политической «буржуазной» и «мошеннической» свободы Запада.