зм был продолжением русского западничества; великая миссия русского рабочего класса состояла в том, чтобы завершить труд Петра Великого. Захват власти социалистами-революционерами только препятствовал бы осуществлению этой цели и привел бы к тяжелому историческому регрессу. Подлинный социализм невозможен, если не достигнуты высокий уровень экономического развития и столь же высокий уровень классового сознания трудящихся. Революционеры, которые попытались бы навязать социализм отсталой стране, должны были бы «искать спасения в идеалах патриархального и авторитарного коммунизма», заменив «перувианских „сынов солнца“» и их чиновников «социалистической кастой» [21]. Чтобы воспрепятствовать этому, русские революционеры «должны выбрать длинный и трудный путь капитализма», путь политической борьбы, который проходит через агитационную работу среди трудящихся, путь сотрудничества с либералами и всеми прогрессивными силами общества. Между социалистической революцией и революцией политической (то есть направленной на свержение абсолютизма) должен пройти довольно длительный период, который позволит в максимальной мере осуществить капиталистическую индустриализацию и воспитать трудящихся в школе легального порядка и политической свободы. Этот период будет короче, чем на Западе, поскольку в России благодаря западному влиянию социалистическое движение началось очень рано, на начальном этапе развития капитализма. Но он не должен быть слишком коротким: излишнее сокращение во времени любого процесса всегда приводит к нежелательным конечным результатам.
Сильная сторона мысли Плеханова состояла в его глубоком, почти пророческом понимании опасностей для дела построения социализма в отсталой стране, где никогда не было политической демократии и где сама идея социализма может быть легко искажена. Он желал для своей страны «нормального», «европейского» развития, которое шло бы с рациональной последовательностью этапов, в постоянной гармонии с внутренним экономическим и культурным ростом. Он рационализировал это свое желание в теоретическом положении, согласно которому подобное развитие является «исторической необходимостью» и всякая идея некапиталистического развития России есть не что иное, как субъективный утопизм. Однако, оглядываясь назад, мы ясно видим, что идеал Плеханова о социализме, построенном в России после окончательного завершения процесса европеизации, прочно основанном на высокоразвитом и демократическом капитализме, оказался не менее утопичным, чем идеал народников, который заключался в том, чтобы избежать человеческих жертв в ходе экономического прогресса. С чисто политической точки зрения программу Плеханова было довольно трудно реализовать: практически невозможно было развить среди русских трудящихся классовое сознание, то есть сознание неминуемого столкновения с буржуазией, одновременно прививая им научную теорию, по которой они на протяжении примерно двух поколений должны были приспосабливаться к господству буржуазии. Эту проблему ясно понимал Лев Тихомиров, теоретик народнической партии «Народная воля», который сравнивал Плеханова с миссионером, пытающимся убедить дикарей, что рабство есть необходимый этап цивилизации и что поэтому им полезно стать рабами [22].
С точки зрения народников, расхождения между Плехановым и «легальными марксистами» были гораздо менее важны, чем основательное совпадение их мнений. В политической практике как Плеханов, так и Струве поддерживали капиталистическое развитие и видели в буржуазии союзника в борьбе за политическую свободу. В теории не только группа Плеханова, но и «легальные марксисты» оправдывали эту позицию, ссылаясь на понятия «историческая необходимость» и «объективные законы» экономического развития. Народники с резкой враждебностью отнеслись к этой политической точке зрения и направили свою полемику как против «русских последователей Маркса», так и против самих Маркса и Энгельса. В глазах Михайловского тот факт, что Энгельс (которого цитировал Струве) сказал, что рабство являлось необходимой фазой развития, поскольку без него современный социализм был бы невозможен, представлял собой великолепный пример самонадеянной самоэкзальтации, типичной для гегельянства. Гегель тоже, замечал Михайловский, считал, что рождение его абсолютной философии оправдывает все жестокости истории [23].
Свои реакции эмоционального и морального порядка народники сопровождали интеллектуальными попытками подвергнуть критике марксистский историзм. С помощью теоретической аргументации народники обосновывали свою уверенность в том, что победа капитализма в России совсем не так уж неизбежна. Одна из групп народников выводила свою аргументацию из так называемой «субъективной социологии», разработанной Лавровым и Михайловским в конце 60-х годов. Предпосылки, из которых исходила эта группа, можно резюмировать в трех пунктах. Первое: защита этичности, то есть аксиологической теории, считающей, что ценности должны иметь автономную сферу существования, что такие ценности не могут быть выведены из фактов или сведены к ним (эта точка зрения ясно показывает, что Лавров находится под влиянием Канта и неокантианцев). Второе: эпистемологическая и методологическая точка зрения, отрицавшая или же дискутировавшая возможность «объективного» метода в социальных науках. Утверждалось, что историческое и социологическое знания не могут быть в настоящем смысле «объективными», поскольку всегда зависят от неосознанных эмоций, а лучше сказать, от осознанно выбранных идеалов ученых. Третье: философия истории, согласно которой «субъективный фактор», то есть мышление и воля человека, может активно противостоять так называемым «законам» развития и играть решающую роль в историческом процессе. Во всем этом утверждается переоценка «субъективизма» по отношению к «объективизму», то есть к доктрине, согласно которой воля, сознание и человеческие ценности всегда утрачиваются в конфликте с «объективными законами». Поначалу русские народники увидели в марксизме лучший способ для разоблачения капиталистической эксплуатации. Однако позднее они пришли к заключению, что речь шла об одной из самых зловредных форм «объективизма», который абсолютизировал развитие производительных сил и остался совершенно безразличным к цене человеческих жертв, положенных на алтарь этого развития. А после подобного заключения народническая «субъективная социология» превратилась в орудие борьбы против марксизма.
Еще одна серия аргументов народников против марксизма не была связана с тенденцией опровергнуть «объективный метод» как таковой в социальных науках. Напротив, многие мыслители-народники были уверены, что их идея о прямом переходе к социализму была глубоко обоснована с помощью исключительно объективного анализа экономических и социальных условий России. Подобная аргументация, например, встречается в статьях Ткачева и Тихомирова, обнаруживших слабость русской буржуазии, и в первых статьях Плеханова, который, еще будучи народником, полностью разделял концепцию «объективных законов развития», настаивая, однако, на том, что законы эти не единообразны и не универсальны [24]. В общем и целом, ведущие мыслители-народники 70-х годов, в особенности Михайловский и Лавров, впали в пессимизм и были уверены в том, что время работает против них и что так называемый «объективный ход событий», то есть автоматизм экономического развития, толкает их страну на путь капитализма. Однако в начале 80-х годов пессимистические настроения породили дискуссию о народнической теории экономического развития России, которая провозглашалась совершенно «объективной» и привела к неожиданно оптимистическом у выводу, что некапиталистическое развитие России – не только объективная возможность, но прямо-таки историческая необходимость. Эту теорию предложил В Воронцов, основной представитель «легального» нереволюционного народничества. Он изложил ее в своей книге «Судьба капиталистической России» (1882) [25].
Воронцов утверждал, что российский капитализм – это капитализм искусственный, пародия на капитализм. Он не может развиваться без солидных правительственных субсидий: его производительные возможности весьма ограниченны, поскольку он не может противостоять капиталу более развитых в промышленном отношении стран. Внешние рынки уже поделены; внутренний рынок не может расширяться из-за растущей нищеты масс, что является неизбежным следствием капитализма на его первом этапе развития. На Западе капитализм выполнил свою великую прогрессивную миссию, состоящую в том, что он осуществил «социализацию труда». В России, наоборот, как и во всех странах, «запоздавших с выходом на историческую арену», он является лишь формой эксплуатации масс в интересах небольшой группы населения. Исторической необходимостью является не капитализм, а «социализация труда» через индустриализацию. Однако в условиях России к индустриализации можно прийти только через социалистическое планирование, которое осуществляет и контролирует государство. Этот вывод Воронцов считал не «субъективным идеалом», а результатом объективного анализа преимуществ и недостатков, свойственных отсталой стране: недостатков, обусловленных отсутствием рынка и слабостью национальной буржуазии, и преимуществ, заключающихся в возможности импорта современной технологии и освоения исторического опыта, накопленного развитыми странами Запада [26].
Как и другие народники, Воронцов предполагал, что социализм избавит русских крестьян от жестокостей «первоначального накопления». В то же время Воронцов, который основательно изучил Маркса и часто цитировал его в своей книге, не мог согласиться с идеей Михайловского о неразделенном, несоциализированном труде. На его взгляд, «социализация труда» в марксистском смысла этого слова представляла собой знамение прогресса и необходимость экономического развития. Следовательно, он не был противником индустриализации и обвинял русских марксистов, а также и русское правительство в том, что они отождествляли индустриализацию с индустриализацией капиталистической. Выступая против подобных взглядов, он предлагал некапиталистическую индустриализацию в качестве единственного средства преодоления экономической отсталости и одновременно кратчайшего – и в некотором смысле «привилегированного» – пути к более высокому уровню экономического развития.