[932]. Возникает мысль, что аграрный вопрос превалирует даже над интересами пролетариата или по крайней мере является основным согласующим фактором. Здесь Сталин говорит о разнице в национальных движениях на Востоке и на Западе: необходимо вывести Россию из состоянии варварства и покончить с условиями мужицкого существования.
Что же касается языковой проблемы, позаимствованной у Каутского, который, опираясь на нее, вел серьезную дискуссию с Бауэрам о будущем национальных культур, Сталин считает язык одной из составных частей нации, но в то же время и составной частью национализма, поскольку при отсутствии лингвистического единства (как, например, в случае с эмигрантами и евреями) национальность исчезает и уступает место территориальной национализации, а язык рассматривается как государственный. Каутский предлагал установить федеральное государство, по возможности основываясь на автономии лингвистических территорий. Когда же Сталин в конце своей статьи подходит к областной автономии, включенной в программу большевиков, он представляет ее как территориальную администрацию на практике, в том числе и для различных наций, составляющих Российскую империю. С исключительной ясностью он излагает способ использования языка, то есть компенсацию, которую необходимо дать национальностям взамен их интеграции в централизованном государстве:
«Единственно верное решение – областная автономия, автономия таких определившихся единиц, как Польша, Литва, Украина, Кавказ и т.п. Преимущество областной автономии состоит, прежде всего, в том, что при ней приходится иметь дело не с фикцией без территории, а с определенным населением, живущим на определенной территории. Затем, она не межует людей по нациям, она не укрепляет национальных перегородок, – наоборот, она ломает эти перегородки и объединяет население для того, чтобы открыть дорогу для межевания другого рода, межевания по классам… Нет сомнения, что ни одна из областей не представляет сплошного национального единообразия, ибо в каждую из них вкраплены национальные меньшинства. Таковы евреи в Польше, латыши в Литве, русские на Кавказе, поляки на Украине и т.д. Можно опасаться поэтому, что меньшинства будут угнетены национальными большинствами. Но опасения имеют основание лишь в том случае, если страна остается при старых порядках. Дайте стране полный демократизм – и опасения потеряют всякую почву… Что особенно волнует национальное меньшинство? Меньшинство недовольно не отсутствием национального союза, а отсутствием права родного языка. Дайте ему пользоваться родным языком, – и недовольство пройдет само собой»[933].
Уместно было бы сказать, что после 1934 года Сталин уступает национализму русского языка, и этот лингвистический национализм проявляется в последний раз в дискуссии о Марре в 1951 году («Марксизм и вопросы языкознания»). По мнению Сталина, язык долговечнее надстройки, будучи передаточным звеном, которое пронизывает следующие один за другим способы производства. На самом же деле в данном случае его преемственность связана с передачей государственности от Российской империи Советскому Союзу. Именно благодаря языку нация представляет собой историческую категорию.
Стало быть, и язык служит основополагающим элементом при определении нации, которая «есть исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры»[934]. Таким образом, у нации своя база в прошлом, то есть своя история, о которой может заранее позаботиться только государство. И тут мы возвращаемся к различию между государственными нациями и «народами без истории». Вероятно, именно поэтому Сталин прибегает к термину «общность», заимствованному у Бауэра, но в этом случае отнесенному к давно прошедшему времени, тогда как ни Каутский, ни Ленин его не употребляют, а даже отрицают. Для них нация – это временная единица политической организации (Протей Каутского), момент истории капитала, причем для Ленина она еще в большей степени, чем для Каутского, соответствует демократической стадии буржуазного развития. Отсюда и ее значение, уже не актуальное для Запада, но актуальное для России и угнетенных стран, составляющих слабое звено той цепи, в которой национальный вопрос служит достижению демократии и, стало быть, может иметь значение для создания союзов в ходе пролетарской революции, если партия сумеет определить его потенциальные возможности, не снисходя до уступок.
В стратегической концепции Ленина присутствует мысль также и о неравномерности развития демократии, и в этом заключается демократический смысл права народов на самоопределение. Сталин, наоборот, упорно настаивает на нерушимости нации, которая, по его мнению, всегда является субъектом истории, и когда он говорит о праве наций на самоопределение, то утверждает, что нации имеют полное право организовать все так, как они этого пожелают; нация – суверенное понятие[935]. Фактически это устойчивая, исторически сформировавшаяся общность, возникшая на общей территории и роковым образом оказавшаяся на территории государства.
Если проанализировать сталинское определение нации, исключая один за другим критерии, объявленные неотъемлемыми, то получится, что главное, обеспечивающее необходимую связь и языковую преемственность, – это территория. Она – единственный фактор, природа которого вызывает исчезновение нации. Без территории не существует устойчивой общности и, стало быть, национального государства. И здесь Сталин выражает свою мысль точно так же, как Борухов: национальная территория – это основа развития классов и основа революционного будущего. И тот и другой – сторонники территориального признака (территориалисты), конструктивисты по сравнению с Бундом и убежденные противники бауэровской концепции национально-культурного развития. Выступая против Бунда, Сталин прибегает к аргументу, который мог бы принадлежать Борухову:
«…у евреев нет связанного с землей широкого устойчивого слоя, естественно скрепляющего нацию не только как ее остов, но и как „национальный“ рынок. Из 5 – 6 миллионов русских евреев только 3 – 4 процента связаны так или иначе с сельским хозяйством. Остальные 96% заняты в торговле, промышленности, в городских учреждениях и, вообще, живут в городах… рассеянные по России…»[936]
Нация – понятие крестьянское и территориальное, или же ее не существует. Возможно, земля, основа тех уз в области психики, о которых Сталин говорит весьма приблизительно, – нечто глубоко подсознательное в сталинизме, связанное с идеей осуществления революции, для того, чтобы традиционно аграрная страна смогла обрести государственную помощь и приблизиться к высшей культуре? Сталин – конструктор нации-государства, которое возникнет через революцию в России.
Именно сильный интерес к вопросу о нации придает логичность и силу сталинскому изложению и объясняет, почему его статья смогла послужить движению национальной независимости, как раз оправдывая образование национального государства, возвращая само его существование в историческое прошлое, на ту же территориальную базу, как это свойственно любому национализму, переделывающему историю в рамках государства. Следуя за ортодоксальным объяснением экономической формации Каутским (нация есть «экономическое единство» в отношении рынка), Сталин вносит эту национально-государственную точку зрения в свое толкование исторического материализма.
Вот так сталинский сборник «Марксизм и национально-колониальный вопрос» с 1934 – 1935 годов становится ключевым текстом для всего коммунистического движения в самых его различных национальных формах – после восстановления «национальных ценностей» благодаря новой политике, направленной против нацизма и фашизма, и он часто будет использоваться партиями и движениями национального освобождения стран «третьего мира».
Ленинская концепция национального вопроса связана со стратегическими и даже тактическими соображениями, с концентрацией всей энергии на революции в России и на ее орудии – партии. Но идея, которая подвела Ленина к тому, что уже в статье «О праве наций на самоопределение» он выделяет две эпохи и два типа национальных движений, продолжает развиваться, углубляя после 1914 года даже само понятие войны и его взгляд на империализм:
«Империализм означает перерастание капиталом рамок национальных государств, он означает расширение и обострение национального гнета на новой исторической основе… Поэтому в программе с.-д. центральным местом должно быть именно то разделение наций на угнетающие и угнетенные, которое составляет суть империализма…»[937]
Таким образом, Ленин вновь возвращается к особенности, которую Маркс относил единственно к Ирландии (Ленин познакомился с работами Маркса по ирландскому вопросу только в 1913 году), и переносит ее на отношения в мире. Исходя из этого, он может возложить свои надежды на национальные движения Востока и определить задачи III Интернационала. Бесполезно искать в этих работах теорию и даже определение нации, но он говорит, что интернационализм всегда стоит на стороне угнетенных наций и движений национального освобождения.
Поскольку право нации располагать собой наполнилось содержанием в ходе освобождения угнетенных и колониальных стран, выбор Лениным принципа самоопределения, а не национальной автономии кажется исторически оправданным. Действительно, то, что прежде всего являлось стратегическим планом партии, изменило свое значение и приобрело у Ленина смысл благодаря анализу империализма и значению, которое впоследствии приобрели движения национального освобождения. Это оправдание апостериори повысило ценность ленинских соображений по национальному вопросу и прежде всего сталинской теории нации-государства, перечеркнув, впрочем, все иные соображения и марксистские разработки и, главное, скрыв недостатки, вытекающие из сведения марксизма XIX века к чисто экономическим проблемам и стратегическому упрощению, которое предпринял большевизм в этой области. Значимые коллективные явления и социальные сообщества – те комплексы общностных связей, которые пытался прояснить Бауэр, – как и любое проявление культуры, не принимались во внимание: они отступали перед классовой реальностью, разбивались о нее, а сама она выдавалась за единственное и всеобъемлющее явление материализма и даже за прямую гарантию его существования. Впрочем, эти социальные образования остаются как бы средоточием социальной идеологии и социального сознания, в настоящее время одновременно и национального, и политического, этнического или религиозного. Именно в этих областях коллективных идеологий сталкиваются, вновь возникают, пересекаются и обостряются идеологические противоречия и извращения, в эти же области проникают и на них же отражаются результаты идеологических движений предшествующих периодов. Без глубокого социально-политического анализа противоречий между национальным и классовым сознанием, между силой националистических идеологий и их использованием в целях оправдания государства, включая государства «реального социализма», в национальном вопросе сохранится двойственность, препятствующая пониманию национальности и культурного развития, сковывающая