, исчезнет окончательно лишь с самим исчезновением капиталистического порядка, первые конгрессы II Интернационала внесли значительный вклад в дело создания упрощенного, вульгаризированного марксизма.
Приверженность к миру (мир – это «первое и обязательное условие всякого освобождения рабочего класса»)[1037] и общая воля развенчать систему, которая постоянно делает мир непрочным, становятся столь сильными, что в теоретико-политических документах Интернационала за войной не признается какой бы то ни было возможности революционного исхода. Голландец Домела Ньювенгейс в Брюсселе выдвигает идею о том, что правительства, объявив войну, сделали бы революционный жест, на который народы ответили бы революцией[1038]. Впрочем, главная мысль его выступления состояла вовсе не в этом. И тут он не встретил ни поддержки, ни оппозиции. Как бы то ни было, фаталистический взгляд на историю в резолюции 1889 года на последующих конгрессах не был подтвержден в тех же словах. Эти конгрессы ориентировались на формулировки Жореса, которые он, обращаясь к французским депутатам, сконцентрировал в единственной фразе, ставшей знаменитой: «Ваше общество, общество насилия и хаоса, даже когда оно жаждет мира и находится в состоянии относительного спокойствия, несет в себе войну, как туча несет в себе ураган»[1039]. Эта формулировка одновременно говорит и о необходимости сохранять европейский мир (поскольку в связи с франко-русским сближением существовала опасность конфликта, в сравнении с которым война 1870 года показалась бы детской игрой)[1040], а также о расширении колониальных экспедиций, во время которых весьма ярко проявляется конкуренция между крупнейшими западными державами.
Война, являющаяся результатом подобной конкуренции, разоблачается еще и как причина бедствий пролетариата. Реалистический характер этим высказываниям придает постоянная подготовка к войне, которую социалисты в первое время называют «вооруженным миром», а затем, начиная с 1891 года, – «милитаризмом». На первых конгрессах II Интернационала это понятие было направлено против регулярных армий с длительным сроком призывной службы и корпусом кадровых офицеров, из-за чего, как считалось, исключалась настоящая демократизация правительства. Подобный «военный гнет» неоднократно служил правящим классам для подавления стачек. Во Франции, Германии, Австрии жестокость армейской жизни, иерархический характер отношений в армии (иногда армейскую дисциплину[1041] рассматривают как нечто предшествовавшее фабричной), высокая стоимость содержания регулярной армии – все эти факторы вызывали активный антимилитаризм и давали многочисленные поводы для того, чтобы ставить вопрос о войне с помощью разоблачения внутреннего милитаризма.
Но поскольку этот милитаризм проявляется в основном как специфически внутренняя проблема каждой нации, разве не должны различные национальные партии время от времени выступать против него? Тогда проблема может разрешиться спокойным созданием организаций для этих целей, медленным завоеванием избирателей на свою сторону. Подобное решение вопроса отвергает инициативы, которые могут рассматриваться как авантюристические или в лучшем случае преждевременные. Оно основывается на быстром росте влияния социалистических партий не только в Германии, но и во Франции и Бельгии, пусть и в разной степени. В более широком смысле превалирует тезис, выдвинутый Вайяном в Брюсселе (это было сделано с трудом, поскольку он оказался в меньшинстве во французской делегации), согласно которому надо было оставить «за каждым выбор средств борьбы с милитаризмом»[1042]. При таком положении дела все сильнее чувствовалось влияние немецких марксистов. Они только что пережили период жестоких репрессий, но тем не менее, разоблачая милитаризм, не горели желанием вступать в активную кампанию против него и предпочитали не слишком углубляться в этот вопрос, поскольку по нему совсем недавно на Эрфуртском съезде у них произошел разрыв с «молодыми» социалистами. К тому же, как об этом ясно заявил Плеханов в Цюрихе, русские и немецкие марксисты не хотели ослаблять немецкую армию при наличии царизма, этой «постоянной угрозы европейскому миру»[1043].
Вскрывая роль экономических противоречий в угрозе делу мира, Интернационал считал себя единственной организацией, способной указать путь предотвращения войны. Ориентируя пролетариат отдельных стран на борьбу против внутреннего милитаризма и учитывая национальный характер антивоенного движения, которое он стремился усилить, Интернационал, таким образом, лишал себя возможности предусмотреть координированные действия в случае войны. Марксисты во главе с немецкой социал-демократией, которая добилась полной поддержки других социалистов, таких, как Вольдерс и Жорес, а также большинства на всех конгрессах, были заняты этим полностью. Противники их были изолированы и разбиты – как те, кто, подобно некоторым французским социалистам, считал необходимым придавать значение политическим корням внешней политики[1044], так и те, кто из вражды к немецким марксистам, из пацифистских убеждений, анархистских симпатий или вследствие удаленности от полей великих европейских битв выступал за то, чтобы Интернационал, как в 1868 году, на каждое объявление войны отвечал «призывом к народу объявить всеобщую забастовку»[1045] или же призывом «к антивоенной забастовке в воюющих странах одновременно со всеобщей забастовкой трудящихся повсюду, где рабочее движение имеет хоть какое-то влияние»[1046]. Их общий представитель Домела Ньювенгейс, похожий на Христа, собрал вокруг себя в Цюрихе большинство французов, австралийцев, норвежцев и, разумеется, голландцев. Но марксисты великолепно сыграли на разоблачении не очень-то эффективного характера подобного объединения: австралийцы, норвежцы, голландцы не слишком рисковали быть втянутыми в европейскую войну, и, хотя у французских делегатов, настроенных особенно антипарламентаристски, и у части профсоюзных деятелей[1047] вновь возник вопрос о всеобщей забастовке, во Франции не замечалось особой агитации для подготовки антивоенной забастовки.
Столь усилившаяся напряженность могла где-то оказаться непреодолимой. Но зато Интернационал теперь мог опираться на целый комплекс документов, в которых уже подтверждалась поддержка большинства. В последующие годы к этому комплексу добавились другие предложения «позитивного» характера. Первое из них относилось к регулярным армиям. С 1889 года предложение о замене армий «всеобщим вооружением народа» или «вооруженной нацией»[1048] стало предметам тщательного анализа. Оно было результатом влияния как бланкистской традиции, так и примера швейцарской милиции: «Каждому свое ружье и экипировку дома… для защиты общественной свободы и национальной безопасности». Вскоре появление многочисленных социалистов в различных парламентах (в 1890 году – в Германии, в 1893 – во Франции, в 1894 – в Бельгии) привело другую часть социалистов к отказу от старых форм обличения: теперь уже палаты депутатов стали вырабатывать, по крайней мере номинально, внешнюю политику, и партии могли давать своим избранникам определенные наказы. На Цюрихском конгрессе Вольдерс отстаивал отказ «посланцев социалистической партии на полномочных собраниях» поддерживать военные бюджеты. Эта формулировка, вошедшая в так называемую «немецкую» резолюцию и поддержанная Плехановым, стала одним из основных принципов движения. На Лондонском конгрессе, дискуссии которого весьма трудно воспроизвести из-за отсутствия официального отчета и неопределенности текстов самих резолюций, появились две новые темы: разоблачение тайных договоров и предложение учредить «арбитражные суды для мирного урегулирования конфликтов между нациями». Первое предложение не вызывает удивления, но второе может показаться курьезным: ведь создание международного суда уже давно отстаивалось явно буржуазными организациями, такими, как Общество по арбитражу между нациями (Фредерик Пасси), Межпарламентский арбитражный союз (Рендал Кремер), Международное бюро за мир в Берне и движение, организованное в Германии Бертой фон Зутнер. Поэтому остается лишь удивляться, что подобное предложение было поддержано комиссией во главе с таким убежденным каутскианцем, как Эммануэль Вурм. Но с 1891 года требование об «урегулировании всех международных конфликтов арбитражным путем» фигурирует в Эрфуртской программе, и Каутский в своих комментариях к Эрфуртской программе (1892)[1049] высказывается за закон, который обязал бы правительства прибегать к арбитражу во всех конфликтных ситуациях. Возможно, речь шла не столько о реальном решении вопроса, сколько о том, чтобы как-то оформить стремление к миру и к революции в рамках законности, выражаемое в эти годы немецкими социалистами. Создание суда естественно вытекало из подобного проекта, раз уж стремились придать ему институционные формы. И по этому пути в конце века пойдет большинство марксистов и все социалисты.
5. На рубеже века: Weltpolitik и заморские войны
Антивоенные проекты были хороши в мирное время. Но на рубеже веков возросла напряженность. После фашодского кризиса, когда английский и французский колониализм чуть было не дошли до столкновения (сентябрь 1898 года), в 1899 году разразилась англо-бурская война, а в августе 1900 года, после начала боксерского восстания, была предпринята международная экспедиция для восстановления в Китае порядка, установленного европейцами. На Кубе, в Пуэрто-Рико, на Филиппинах – везде проявляется экспансионизм Соединенных Штатов, в то время как в Османской империи и в Средней Азии, на Балканском полуострове и в Марокко обостряется соперничество между старыми и новыми империалистическими державами. Германия Вильгельма II начала осуществлять Weltpolitik. В 1904 году разразилась русско-японская война. Таким образом, вопрос о войне из теоретического превратился в политический. Хотя он и был достаточно реальным, проявлялось это весьма беспорядочно и смутно. Поля сражений были далеки от Берлина, Лондона, Парижа, и социалисты довольно легко разоблачали колониальные экспедиции, анализируя последствия тотального раздела «внешнего мира»