«Речь тока не идет, – писал Парвус, – о диктатуре пролетариата, задача которой – в корне изменить производственные отношения в стране, однако это уже шаг за рамки буржуазной демократии. Мы еще не можем считать своей задачей превращение буржуазной революции в революцию социалистическую. Но еще менее необходимым мы считаем подчинение наших задач буржуазной революции… Наша задача – расширить границы буржуазной революции; действуя внутри нее, как можно дальше продвинуть интересы пролетариата и в пределах буржуазного общественного строя создать как можно более широкую базу для революционного преобразования общества»[324].
Иначе говоря, речь идет об использовании буржуазного либерализма в самостоятельных целях пролетариата.
Главный фактор, который, по мнению Парвуса, помешает «консолидации буржуазного строя» в России, заключается в своеобразном переплетении классовых интересов буржуазии, рабочих и крестьянства. В России капитализм уже не в силах обеспечить решение крестьянского вопроса: это и было тем решающим элементом, из-за которого революция становилась крайне «запутанной» и получала характер долговременного процесса. В качестве руководящей политической организации пролетариата социал-демократия выступает как единственная сила, которая в состоянии удовлетворить крестьянские запросы, ибо она представляет собой единственную силу, способную «изменить производственные отношения таким образом, чтобы освободить все слои трудящихся масс от эксплуатации». Если верно то, что русский капитализм не в состоянии разрешить крестьянский вопрос, если это препятствует построению прочного буржуазного политического строя, если один лишь пролетариат способен освободить крестьянство от эксплуатации, то не менее истинным было для Парвуса и то, что социал-демократия не может стремиться к созданию политического порядка, отвечающего мелкособственническим чаяниям крестьянства. По его убеждению, социал-демократия призвана воспрепятствовать возврату вспять, «возврату к прежним формам экономических отношений». Социалисты должны направить революционный порыв крестьянства «в русло социалистических преобразований»[325]. Этим исключалась возможность равноправного союза рабочих и крестьян в политической области, и первые по необходимости наделялись приоритетом в разработке стратегии и в руководстве. Порожденная воздействием международного капиталистического развития на Россию, русская революция предназначена в свою очередь повлиять на Запад. «Успехи» рабочей демократии в России, писал Парвус, «могут вызвать в Западной Европе решающие битвы между социал-революционными организациями пролетариата, с одной стороны, и государственной властью – с другой»[326].
Вторая статья, опубликованная Парвусом в «Нойе цайт», была специально посвящена концепции рабочей демократии. Там поднималась еще одна тема, остававшаяся практически не освещенной в работах немецких авторов, анализировавших русскую революцию. Парвус привлекал внимание к Советам как новой, специфической форме рабочей демократии и зачатку перманентной контрвласти. Самобытная черта Петербургского Совета рабочих депутатов, подчеркивал Парвус в статье «Современное политическое положение России и будущие перспективы», заключается в непохожести этого Совета на какие бы то ни было организации прошлого, ставившие своей целью борьбу с правительством. С Советами возникла «впервые организация, действующая не только в разрушительных, но и в созидательных целях», организация нового типа, способная – что самое главное – «приступить к строительству государства». Важность этого наблюдения определялась уже тем, что в нем прозорливо предвосхищалась та аргументация, которая в дальнейшем, после 1917 года, будет нескончаемое число раз приводиться в поддержку советской стратегии. Петербургский Совет позаботился об установлении связи с организациями в других городах: тем самым был создан зародыш «массовой пролетарской партии». Рождение Советов изменяет традиционные взаимоотношения между социал-демократической партией и трудящимися массами, ставит эти отношения на существенно новую основу, создавая между партией и массами организационное посредничество, способное оснастить революционный процесс мощной структурой. Социал-демократия представляет политическое сознание («программу») революции; Совет обеспечивает распространению этого сознания конкретную базу, поскольку имеет свои корни на предприятиях[327], органически выражая «интересы рабочей массы»[328]. Будучи массовой организацией, Совет стал орудием постоянной мобилизации, орудием всеобщей забастовки. Партия, Совет, всеобщая забастовка – таковы, по Парвусу, три элемента современного революционного процесса, специфически пролетарской революции.
Следуя за ходом анализа Парвуса в этой статье, можно полностью оценить значение его утверждения о том, что «рабочая демократия», зародыш которой возник в России, выходит за пределы буржуазной демократии и приводит к развитию процесса «перманентной революции». Совет явился «первым подлинно представительным выборным органом народных масс», в котором начали видеть «зародыш новой государственной власти»[329]. Однако это не только организация, выражающая интересы городского пролетариата, это нечто гораздо большее: орган политического руководства крестьянами и солдатами со стороны пролетариата[330]. Именно от такого революционного процесса нового типа Парвус ждал возможного разрешения кардинальной проблемы современной пролетарской революции: ликвидации карательной мощи армии путем вовлечения ее в процесс политизации, нарастающий до такого уровня, когда происходит частичное или полное разложение войск как орудия в руках враждебной трудящимся правительственной власти[331].
7. Бернштейн: государство и общество на Востоке и на Западе
Анализируя русскую революцию, все представители радикального крыла германской социал-демократии так или иначе приходили к выводу, что эту революцию следует рассматривать как специфическое проявление революционного процесса, проявившегося уже в пределах всей Европы. Если прибегнуть к обобщенной формуле, эти авторы не противопоставляли Восток и Запад, а рассматривали их как части некоего по своим тенденциям единого целого, воссоздание которого диктовалось не только нарастанием революционных битв, развивавшихся присущими каждой из стран темпами, но и применением, в сущности, однородных форм борьбы. Общий для всех радикалов тезис о том, что массовая политическая забастовка, наиболее грандиозные образцы которой были продемонстрированы в России, представляет собой в конце концов открытую форму социальной революции, как раз и предназначался для доказательства наличия единой – для Востока и Запада – основы. Эра европейских революций началась; русская революция есть эпизод, более того, основная глава этой эры.
Анализ русской революции представителями ревизионистского крыла социал-демократической партии представлял собой полную противоположность тезису радикалов. Хотя, как мы увидим, по вопросу о массовой политической забастовке между ревизионистами не было единства (в том смысле, что одни были безоговорочно против, а другие отчасти одобряли ее), все они сходились в отрицании того, что: 1) русская революция положила начало европейским революциям; 2) история поставила социализм в повестку дня; 3) в какой-то мере можно говорить о «революционном» единстве (пусть даже лишь в тенденции) между Востоком и Западом и особенно об однородности применяемых тут и там методов борьбы. Обобщая, можно заметить, что во всех высказываниях ревизионистов подчеркивались «различия» между Востоком и Западом, причем это делалось двояко: выявлялись различия в социально-экономических, а значит, и политических условиях, и, как следствие, выявлялись различия в методах борьбы. Даже те, кто, подобно Бернштейну, одобрял применение – при определенных обстоятельствах и ради определенных целей – оружия массовой политической забастовки, были в корне против того, чтобы считать ее открытой наконец формой современной социальной революции. Кроме того, ревизионисты упорно отрицали веяное уподобление деспотизма в царской России авторитаризму политической системы, созданной Бисмарком и продолжавшей существовать в кайзеровской Германии. По их мнению, целью германской социал-демократии должна была быть полная парламентская демократия, а не революционный скачок к социализму, русская же социал-демократия должна была поставить себе целью преодолеть «различия» между Востоком и Западом.
Таким образом, в ревизионистском лагере было два течения по вопросу о массовой политической забастовке. Представители первого категорически отвергали ее во имя постепенности и полной законности и третировали как разновидность анархистской всеобщей забастовки. Представители второго, напротив, принимали ее – четко отделяя, однако, от всеобщей революционной забастовки – для тех случаев, когда необходимо отстаивать демократию перед лицом реакционного переворота либо когда речь идет о расширении демократических прав. В этом последнем случае массовая забастовка никак не противопоставлялась принципу постепенности и парламентарному пути, а рассматривалась как средство давления на парламент. Можно сказать, что сторонники первого течения объединялись с профсоюзными вождями, а второго – отмежевывались от них. Решительными противниками массовой политической забастовки были такие ревизионисты, как Эдуард Давид и Вольфганг Гейне. Сторонником ее, напротив, выступал отец теоретического ревизионизма Эдуард Бернштейн.
Мы уже знакомились с некоторыми высказываниями Давида ранее. Теперь настал момент проанализировать его позицию несколько глубже. Комментируя итоги Йенского съезда партии (где была принята резолюция в поддержку массовой забастовки), Давид указывал, что трудность заключается не в том, чтобы различать анархистскую всеобщую забастовку и массовую, а массовую забастовку и борьбу на улицах (Бебель на съезде четко провел эти различия). Трудности носили конкретный, практический характер и заключались в том, что, вступив на путь массовой забастовки, партия заранее лишала себя возможности регулировать переход от одних фаз движения к другим со всеми вытекающими отсюда последствиями. Поэтому правомерным и реалистичным было представление о массовой политической стачке и главы профсоюзов Легина и Розы Люксембург, поскольку и тот и другая приходили в конечном счете к выводу, что такая забастовка имела революционное значение; мнения их расходились в том, что первый трактовал такой процесс как пагубный, а вторая приветствовала его в свете примера «славной русской революции». По мнению Давида, следовать нужно путем, ведущим к парламентскому большинству.