Помимо всего этого, Бернштейн настаивал еще на том, что в Германии отсутствует революционная традиция. Революционность, отмечал он, действительно проникла в немецкое рабочее движение, но на идеологически абстрактном уровне. По историческим причинам немец «никогда не был» революционером.
«Язык, который мы употребляем, – писал Бернштейн, – особенно на съездах, – это антипарламентарно-революционный язык, но наша практика… антиреволюционно-парламентарная. Мы никоим образом не революционная партия, мы партия легально-парламентарного действия. И год от года мы становимся ею все больше».
Участь германской социал-демократии является парламентской, и в качестве таковой ее следует признать[350].
В статье, посвященной результатам партийного съезда 1905 года, Бернштейн, воспроизводя главные положения своей известной книги, заложившей классические основы теоретического ревизионизма, подчеркивал в полном согласии с радикалами, что в Германии и политическая демократия, и парламентаризм носят уродливо урезанный характер. Однако из этой общей с радикалами точки зрения он делал опровергающий их заключения вывод. Немецкая социал-демократия должна употребить все свои силы на то, чтобы вдохнуть жизнь в политическую демократию и парламент для придания им энергии в борьбе за реформы[351].
Анджей Валицкий.ПОЛЬСКИЙ МАРКСИЗМ В КОНЦЕ XIX – НАЧАЛЕ XX ВЕКА
1. Первое поколение польских марксистов
Первые польские последователи Маркса и Энгельса не были марксистами. Это были патриоты в изгнании, преданные романтической идее революционного братства народов и убежденные, что все угнетенные – угнетенные классы в такой же мере, как и угнетенные нации, – повсюду сражаются фактически за одно и то же дело. Глубокое впечатление на них производила последовательно пропольская позиция основателей «научного социализма»[352].
С момента Краковского восстания 1846 года Маркс и Энгельс не уставали повторять, что польское национально-освободительное движение, направленное против реакционного Священного союза и поддерживающее идею аграрной революции, представляет собой самую внушительную революционную силу к востоку от Эльбы, что Польша «сделалась революционной частью России, Австрии и Пруссии»[353] и что ее освобождение имеет особое значение для воссоединения и преобразования Германии. Польше, считали они, должны быть возвращены границы 1772 года, ибо только крупное польское государство, достаточно сильное и жизнеспособное, в состоянии защитить Европу от реакционного влияния царской России, особенно ощущаемого в Германии. В польском восстании 1863 года они увидели начало новой революционной эпохи в Европе[354]. В ходе восстания Маркс предложил польскому полковнику Лапинскому организовать легион добровольцев, который сражался бы на стороне поляков под немецким национальным знаменем[355]. Такого рода настроения сочувствия Польше были тогда очень распространены в среде западноевропейского рабочего класса. Показательно, что именно на собрании французских и английских рабочих в Лондоне в июле 1863 года, организованном в поддержку борьбы поляков, родилась идея создания Международного Товарищества Рабочих. В Интернационале Маркс и Энгельс объявили дело освобождения поляков вопросом чрезвычайной важности для внешней политики рабочего класса и решительно отстаивали этот тезис от нападок прудонистов, по мнению которых (сформировавшемуся не без участия официальной пропаганды царской России) польское восстание представляло собой движение реакционной католической знати. Полемизируя с прудонистами, Энгельс писал:
«Так обстоит дело и теперь, с одним лишь исключением (Прудон. – А.В.), о котором подробнее скажем ниже. Рабочие Европы единодушно провозглашают восстановление Польши как неотъемлемую часть своей политической программы, как требование, наиболее выражающее их внешнюю политику»[356].
Не удивительно поэтому, что Интернационал завоевал симпатии многих поляков, в том числе и либерально настроенных консерваторов, и что отдельные представители левого крыла патриотической польской эмиграции вступили в него и работали в его Генеральном Совете, поддерживая политическую линию Маркса и Энгельса, которых они справедливо считали своими лучшими друзьями. Сознание того, что, говоря словами Маркса и Энгельса, они поставлены перед выбором быть революционерами или погибнуть[357], было одним из главных мотивов, повинуясь которым польские изгнанники приняли столь широкое участие в Парижской коммуне. Два руководителя польского восстания 1863 года стали военачальниками революционного города: Ярослав Домбровский, погибший потом на баррикадах, был главнокомандующим всеми вооруженными силами Коммуны, а Валерий Врублевский командовал сектором на левом берегу Сены, где организовал и оборонял до самого конца последний оплот сопротивления версальцам. После поражения Коммуны Врублевский стал членом Генерального Совета Интернационала и сделался близким другом Маркса и Энгельса: их дома, по его собственным словам, были для него «единственными братски открытыми домами»[358]. Марксистом он не стал, но в некоторых случаях оказывал Марксу и Энгельсу услуги в их борьбе с «аполитизмом» прудонистов и бакунистов. Маркс и Энгельс в свою очередь делали все возможное, чтобы поддерживать в Интернационале настроения сочувствия Польше. Для поляков это было чрезвычайно важно, так как после Парижской коммуны (дискредитировавшей их в глазах общественного мнения) и объединения Германии Интернационал был единственным международным форумом, где их дело расценивалось как важный общеевропейский вопрос.
2. Национальный вопрос и социализм в отсталой стране
По логике забавного, но объяснимого парадокса вопрос о национальной независимости Польши стал тем пунктом, по которому мнения Маркса и Энгельса вступили в острое противоречие с позициями первых польских марксистов: Людвика Варыньского, Казимежа Длуского, Шимона Дикштайна, Станислава Мендельсона и других, разработавших в конце 70-х годов так называемую Брюссельскую программу (1878) и начавших издавать в Женеве свой журнал «Рувность» («Равенство»). На их взгляд, пролетарский интернационализм был прямой противоположностью патриотизму; они были убеждены, что польский патриотизм стал орудием реакционеров, пытавшихся помешать формированию классового сознания у польских трудящихся. В 1880 году они организовали в Женеве международный митинг, чтобы отметить пятидесятилетнюю годовщину польского восстания 1830 года, и провозгласили на нем, что старый клич «Да здравствует Польша!» утратил свое революционное содержание. Новыми лозунгами польских революционеров должны были, по их убеждению, стать: «Долой патриотизм и реакцию!» и «Да здравствуют Интернационал и социальная революция!»[359] Выступая против подобных позиций, Маркс и Энгельс 27 ноября 1880 года направили участникам митинга приветственное послание (подписанное также П. Лафаргом и Ф. Лесснером), в котором подтвердили революционное содержание дела польского освобождения и заявили, что дело это по-прежнему достойно безоговорочной поддержки со стороны всех европейских революционеров, включая русских.
В своем письме Каутскому от 7 февраля 1882 года Энгельс следующим образом комментировал женевскую ассамблею: «На господ из „Równosc“, очевидно, произвели впечатление радикально звучащие фразы женевских русских» (то есть русских анархистов и народников, отвергавших политические вопросы как якобы малозначащие с точки зрения целей социальной революции. – А.В.). В том же письме Энгельс давал следующее теоретическое объяснение своей и Марксовой позиции:
«Каждый польский крестьянин и рабочий, пробуждающийся от своей закоснелости к участию в борьбе во имя общих интересов, прежде всего сталкивается с фактом существования национального гнета, который повсюду встает перед ним, как первое препятствие на его пути. Устранение национального гнета является основным условием всякого здорового и свободного развития. Польских социалистов, не ставящих освобождение страны во главе своей программы, я сравнил бы с германскими социалистами, которые не пожелали бы требовать в первую очередь отмены закона против социалистов, введения свободы печати, союзов и собраний. Для того чтобы иметь возможность бороться, нужна сперва почва под ногами, воздух, свет и простор. Иначе все – болтовня»[360].
Столкновение с идейными учителями не изменило мнения первых польских марксистов. В предисловии к отдельному изданию материалов женевской ассамблеи они, полемизируя с письмом Маркса и Энгельса, отмечают, что революционеры, вышедшие из польского дворянства, – это революционеры скорее в эмиграции, чем на родине[361]. Действительное положение дел было не совсем таким, но основное расхождение вообще касалось не исторических оценок. Главное состояло в том, что для того, кто решился посвятить себя классовой борьбе пролетариата, категорический отказ от борьбы за национальную независимость становился своего рода психологической необходимостью, ибо принцип приоритета классовых интересов приходилось защищать от тяжкого давления патриотической традиции, взывавшей к идеалам сотрудничества и солидарности всех классов нации.