[819]. Если у Маркса, как понимал Сорель, мифологизация науки имеет тенденцию к маскировке антиномии, то у самого Сореля ту же роль выполняет мифологизация мифа. Здесь-то и кроется разгадка поддержки Сорелем Ленина, а вовсе не в каких-то иллюзиях насчет синдикалистского характера Советов. Миф в его глазах означал одновременно межсубъектное самоформирование и действие как самоцель. Перед необходимостью выбирать он выбрал второе и, таким образом, под прикрытием мифа смог избежать необходимости признаться самому себе в том, что он отрекся от «этики производителей» в пользу «этики насилия», от диалогической, межсубъектной модели политической практики в пользу использования масс как простого инструмента революции.
6. Неустранимый дуализм
На Сореле завершается наш обзор антиномии классического марксизма. Оправданно ли в действительности применение этой строгой философской категории немецкого идеализма к разнородной совокупности рассмотренных нами дуалистических воззрений? Я думаю, что да. Все кантианские антиномии чистого разума выражают внутренний конфликт рассудка, устремленного на поиски целокупности. В особенности третья антиномия – существует «свободная причинность» против «нет никакой свободы, все в мире совершается только по законам природы» – представляет собой импульс к синтезированию «идеи абсолютной целокупности» в условиях «противоречия, обусловленного видимостью»[820]. Марксистский вариант этой антиномии как раз и является в точности попыткой вывести социализм-коммунизм из самоопределяющейся деятельности субъекта и одновременно из квази-природной законосообразности исторического объекта. Из этой основополагающей антиномии могут быть легко выведены все остальные двойственности: телеология против каузальности, наука против этики, коммунизм как разрыв с прошлым против коммунизма как экстраполяции капитализма, классовая борьба, а также антиэтатизм (основанный на свободе, на ломке прошлого и на новой этике) против этатизма (основанного на экстраполяции, на необходимости и на науке). Но разве смыслом марксистской (и гегельянской) диалектики не является именно разрешение, опосредствование всех антиномий?[821] Более того, с точки зрения марксистско-гегельянской теории гражданского общества можно заново теоретически осмыслить обоснование антиномии свобода – необходимость. В гражданском обществе, характеризующемся конкурентной системой всеобщего товарного производства, отдельный индивид рождается одновременно свободным и несвободным[822]: свободным от отношений личной зависимости, но интегрированным в комплекс фетишизированных, овеществленных необходимостей, превратившихся во вторую природу. Свободная деятельность человека отныне возможна только на коллективной основе, но индивиды в гражданском обществе (при отсутствии общности) встречаются друг с другом лишь через посредство фетишизированных отношений. В гражданском обществе все представители частного и особого, и в том числе классов, действуют на основе необходимости, поскольку социальное мироздание остается непреднамеренным следствием всей суммы их действий. Как Гегель, так и Маркс пытались противоборствовать этой тенденции к гетерономии соответственно либо с помощью обобщений, направленных на интеграцию гражданского общества в некую этическую общность (Гегель), либо с помощью синтезирования представителя и деятеля будущей всемирной этической общности, грядущей на смену гражданскому обществу (Маркс). У Маркса этим представителем и деятелем выступал пролетариат, по его мнению являющийся классом, выражающим интересы всего общества. Однако в реальности эмпирически выявляемый пролетариат не обладал теми радикальными потребностями, которые могли бы сделать его представителем человечества в целом. Он имел лишь свои партикулярные интересы, привязывающие его к насущным условиям[823]. Обобщение было изначально двусмысленным и вело к возрождению антиномии. В плане осуществления своего философского замысла Маркс всю жизнь оперировал теми категориями отчуждения, овеществления, классовых потребностей и классового сознания, которые требовали, чтобы им предшествовала возможность действительного самоформирования субъекта. В плане практически успешного осуществления своего замысла, задуманного в терминах XIX века, он стремился обосновать тезис о нарастании революционных сил анализом почти природной законосообразности развития своего «научного» объекта – капиталистического общества. В этом-то и заключалась главная антиномия Маркса. Лукач в своей книге «История и классовое сознание» очень хорошо показал, что синтез целокупности, преодолевающий антиномию субъекта и объекта на основании некоего мифологического субъекта, ведет к непрерывному воспроизведению все тех же антиномий. Теория самого Лукача тоже вела к антиномичному исходу[824], и это должно было бы открыть ему глаза на то, что «понятийная мифология» («Begriffsmythologie») выполняет в его концепции пролетариата и в еще большей мере в его «мифе» о ленинской партии роль отождествления субъекта и объекта. Будучи освобождена от мифов, теория Лукача об овеществлении распадается на философию практики, занятую поисками субъективности, и теорию общества, в которой можно отыскать лишь скудные следы объективной возможности для борьбы, самосознания и межсубъективности.
Практический опыт отношения между «марксизмом и философией» в период II Интернационала свидетельствует о происхождении социалистических теорий либо от одного из двух полюсов антиномии, либо даже от статической, механической комбинации этих двух полюсов. Между тем опосредствование, проходящее через крайности, не сулит надежд на самоопосредствование действительности, на ее самосинтезирование в соответствии с ожиданиями философии тождества[825]. Поэтому единственное возможное для нашего времени опосредствование антиномии состоит в осознанно дуалистическом противопоставлении, с одной стороны, некой философии истории с заключенным в ней практическим намерением искать субъектность и освобождение во всех эпохах истории и во всех сферах действительности, а с другой – критической теории, анализирующей скрытую динамику всего того, что овеществлено и превращено в естественное в современных общественных системах.
Андраш Хегедюш.АГРАРНЫЙ ВОПРОС
Аграрный вопрос предстает в марксизме отчасти как анализ отношений собственности и производственных отношений, сложившихся в рамках определенного способа сельскохозяйственного производства и более или менее отличающихся от отношений в сфере промышленности. Этот анализ основывается на предпосылке, что сельское хозяйство, как и все общество, развивается под воздействием определенных законов, которые имеют силу законов природы и подлежат выявлению наукой. Однако нередко аграрный вопрос изображается в качестве крестьянского вопроса, дополнительного аспекта исследования всей социальной структуры общества. При таком подходе крестьянство интерпретируется как своего рода переходный класс: с одной стороны, в историческом смысле переходности, то есть когда крестьянство рассматривается как социально-экономическое образование, уже исчезнувшее на Западе как основополагающий компонент феодализма, но продолжающее существовать и при капитализме; с другой стороны, в структурном смысле переходности, то есть когда крестьянство считается переходным классом между двумя основными классами при капитализме – классом рабочих и классом капиталистов. Кроме того, марксизм анализирует внутреннюю структуру крестьянства и на этой основе определяет отношение рабочего класса, иначе говоря, партии рабочего класса, к различным слоям класса крестьян, а также формулирует аграрные программы социалистических (или социал-демократических) рабочих партий.
Подобная двойственность в постановке проблемы, выражающаяся в проведении грани между аграрным вопросом в узком смысле и крестьянским вопросом, появляется в марксизме постепенно; как следствие многих противоречий и споров она в значительной мере способствовала тому, что внутри марксизма в течение относительно короткого промежутка времени сформировались открыто противостоящие друг другу политические теории и тенденции, которые отчасти явились результатом дискуссий по аграрному, или крестьянскому, вопросу, отчасти же сами способствовали поддержанию высокого накала дискуссии.
Таким образом, история постановки в марксизме аграрного, или крестьянского, вопроса неразрывно связана с историей тенденций, сформировавшихся в рамках социализма, и особенно в европейском марксизме. Я поставил перед собой задачу проследить – но не с точки зрения историка, а с позиций социолога и идеолога – развитие этого процесса шаг за шагом, вплоть до сформирования марксизма-ленинизма, лишь вкратце касаясь начального этапа раскола между большевиками и меньшевиками.
1. Маркс об аграрном и крестьянском вопросе
Маркс столкнулся с крестьянским вопросом, а также с аграрной проблемой в более узком смысле в начальный период своей деятельности, когда он в качестве редактора «Рейнской газеты» занялся изучением положения мозельских виноградарей, оказавшихся в нищете, и решил написать на основе обширного материала по этой проблеме цикл из пяти статей. Из задуманного цикла свет увидели только две статьи; выходу третьей помешала цензура, и работу над следующими статьями Марксу пришлось прекратить. В двух увидевших свет статьях Маркс заявляет о себе как о решительном защитнике мелких производителей, оказавшихся в нищете из-за падения цен на рынке, и как о суровом критике чрезвычайных мероприятий правительства[826]