[884]. Да, конечно, сопротивление колонизации тогда только начинало приобретать черты, характерные для национального движения. Это проявилось уже в восстании в Египте в 1882 году, возглавляемом полковником Араби, что, очевидно, ускользнуло от внимания Энгельса: именно в этот период в своих письмах он размышлял об обуржуазивании английского рабочего класса, как бы расширяя анализ ирландского вопроса, но о будущей независимости говорил прежде всего в отношении стран-колоний, а не в отношении колонизованных обществ, которые являются подлинно угнетаемыми нациями, если только за них не заступится пролетариат метрополий.
«Вы опрашиваете меня, – писал он Каутскому 12 сентября 1882 года, – что думают английские рабочие о колониальной политике? То же самое, что они думают о политике вообще: то же самое, что думают о ней буржуа. Здесь нет рабочей партии, есть только консервативная и либерально-радикальная, а рабочие преспокойно пользуются вместе с ними колониальной монополией Англии и ее монополией на всемирном рынке. По моему мнению, собственно колонии, то есть земли, занятые европейским населением, Канада, Кап, Австралия, все станут самостоятельными; напротив, только подчиненные земли, занятые туземцами, Индия, Алжир, голландские, португальские, испанские владения, пролетариату придется на время перенять и как можно быстрее привести к самостоятельности»[885].
Не забудем, однако, что Энгельс добавил следующее: «Победоносный пролетариат не может никакому чужому народу навязывать никакого осчастливления, не подрывая этим своей собственной победы». Итак, мы снова оказываемся перед логикой приоритета пролетарской революции, согласно которой решение национальных вопросов как второстепенных должно быть отложено на последующее время.
Противоречия, наметившиеся в связи с ирландским вопросом, быть может, помогут объяснить возвращение Маркса к диалектическому парадоксу при анализе, сделанном им после Парижской коммуны. Несмотря на все то, что можно было бы сказать после прочтения Маркса и его комментаторов, Коммуна была в основном национальным актом, а уж потом превратилась в рабочее дело, или, лучше сказать, Коммуна в основном ставила своей задачей обеспечение национальной обороны и с этой целью осуществляла народную власть, вдохновляясь интернационалистскими позициями рабочих. Этот демократический опыт был ограничен рамками города и не приобрел национального масштаба: в этом заключалась драма Коммуны, заметил Маркс; но, быть может, по данной причине Коммуна и оказалась одним из последних крупных проявлений городского коммунализма, по крайней мере в стране развитого капитализма. Во всяком случае, движение коммунаров шло на гребне великого патриотического порыва, и Коммуна представляется нам прежде всего высоким проявлением национального духа.
В «Воззваниях», составленных от имени Международного товарищества рабочих, и особенно в «Гражданской войне во Франции» Маркс смещает центр реальных событий и использует борьбу коммунаров, анализируемую им как взятие рабочими власти, в качестве предлога для развития своих взглядов на пролетарское государство:
«Единство нации подлежало не уничтожению, а, напротив, организации посредством коммунального устройства. Единство нации должно было стать действительностью посредством уничтожения той государственной власти, которая выдавала себя за воплощение этого единства, но хотела быть независимой от нации, над нею стоящей. На деле эта государственная власть была лишь паразитическим наростом на теле нации… Коммунальное устройство вернуло бы общественному телу все те силы, которые до сих пор пожирал этот паразитический нарост, „государство“… Одним уже этим было бы двинуто вперед возрождение Франции… Она была, по сути дела, правительством рабочего класса… политической формой, при которой могло совершиться экономическое освобождение труда».
Затем в «Гражданской войне во Франции» дается общая картина диктатуры пролетариата, образовавшейся в рамках одной страны и трансформирующей национальное государство, кладя конец национализму:
«Коммунальное устройство ошибочно считали попыткой заменить союзом мелких государств, о чем мечтали Монтескьё и жирондисты, то единство, которое – у крупных наций, – хотя и создано было первоначально политическим насилием, стало теперь могущественным фактором общественного производства»[886].
Парадокс пролетарского государства состоит в том, что оно является национальным вне рамок национальности или нации, а также не имеет никакого налета национализма, поскольку пролетариат, согласно формулировке, близкой к философскому парению периода 1845 – 1848 годов, отразившемуся в «Манифесте Коммунистической партии», будет «лишен отечества». В этом сердцевина противоречивости марксизма по национальному вопросу: не имея никакой теории нации, марксизм вынужден признать национальное государство, пусть для того лишь, чтобы возвратить государство гражданскому обществу, выводя его из лишения рабочего класса отечества посредством классового сознания.
Точности ради следовало бы заметить, что в эпоху I Интернационала рабочий класс еще не «обрел отечество», ибо он еще только складывался в индустриальных капиталистических странах в результате ухода крестьян из деревень, широчайших региональных миграций, а также вследствие своей еще тесной связи не столько с ремесленным производством, сколько с физическим трудом и профессиональными навыками. В состав рабочих обществ, групп, секций и федераций I Интернационала входили именно трудящиеся-космополиты, кочевавшие из одной страны в другую, и ремесленники – портные, сапожники, лудильщики и т.п., – более многочисленные, чем промышленные рабочие (исключением были рабочие крупных корпоративных федераций): Интернационал по веским соображениям держался отнюдь не на национальной основе.
Именно английский рабочий класс был тем первым рабочим классом, который «обрел отечество», то есть подвергся последовательной общей интеграции в государство, а также оказался привязанным к своему национальному статусу через посредство собственного уровня жизни, несмотря на существовавшие внутренние региональные и этнические различия. Это действительно обнаружили Маркс и Энгельс в связи с ирландским вопросом. Поэтому неудивительно, что вопреки надеждам Маркса тред-юнионы первыми дезертировали из Международного товарищества рабочих – еще до трагической гибели Коммуны. Точно так же Интернационал лишился своей опоры в Европе из-за сопротивления организаций Швейцарии и Бельгии директивам Генерального совета, а главной силой этого Совета стали немецкие рабочие-эмигранты в Соединенных Штатах (чем и объясняется сделанное в 1875 году предложение перевести центр Интернационала в Филадельфию).
И вот уже в речи, произнесенной в Амстердаме, сразу после Гаагского конгресса, состоявшегося в сентябре 1872 года, Маркс признал необходимость учитывать национальные условия[887]: деятельность международного рабочего движения должна была теперь осуществляться в рамках национальных государств. Такой урок вытекает из конца I Интернационала.
4. «Капиталоцентризм» и незавершенность исследования национальности
Оставим в стороне позиции, продиктованные конъюнктурными соображениями, но все же характеризующиеся значительным постоянством проводимой линии и мотивировок, и рассмотрим теперь мысль Маркса и Энгельса с точки зрения разработанной ими общей концепции развития капитализма: всем странам уготована судьба подчиниться закону этого развития и его закономерностям при переходе через капиталистическую стадию, известную как важнейшая фаза на пути прогресса цивилизации, дающая возможность преодолеть узость национальных барьеров, кладя конец варварству крестьянских наций, первобытному разбою и кочевой жизни, дикому состоянию «естественных» наций. В этом смысле термин «нация», имеющий небольшое значение, употребляется Марксом и Энгельсом почти исключительно как показатель разнообразия народов[888]. Что касается феодальных перегородок, патриархальных связей, то создание мирового рынка и развитие свободного обмена сокрушат национальные границы; капитализм подготовляет исчезновение наций. «Национальная односторонность и ограниченность становятся все более и более невозможными», – утверждается в «Манифесте Коммунистической партии»[889].
Капитал рассматривается Марксом и Энгельсом в исторической перспективе объединения мира: пролетарский же интернационализм противостоит капиталистическому космополитизму либералов – сторонников свободной торговли. Данная интерпретация имеет, однако, тот недостаток, что упускает из виду экономическую функцию самого государства, главного звена, отсутствующего в «Капитале», и наделяет самостоятельностью экономическую инфраструктуру. Впрочем, недооценка экономической функции государства, разрыв между базисом и надстройкой – этот разрыв пытались безрезультатно восполнить тезисом об отражении – не столь серьезны, как сбрасывание со счета коллективных социальных реальностей, между которыми помещается нация, иначе говоря, ограничение исследования исключительно сферой межклассовых отношений.
Мало того, что Маркс весь свой анализ сосредоточил на торговом капитализме, который в Англии превратился в промышленный, в экспликативном аппарате «Капитала» также наблюдается тенденция увязать всю историю, сегодняшнюю и вчерашнюю, с этим типом капиталистических отношений. И дело не столько в европоцентризме – ибо Маркс признает смещение центра тяжести капитализма, вызывающее одновременное смещение революционного центра в направлении Германии и, возможно, в XX веке в направлении Соединенных Штатов и России, – сколько в капиталоцентризме, к которому сводится все развитие человечества. Способы производства сменяют один другой как «прогрессивные эпохи экономической общественной формации», а «буржуазные производственные отношения являются последней антагонистической формой общественного процесса производства… Буржуазной общественной формацией завершается предыстория человеческого общества»