[890]. Данная перспектива революционной цели и его исторический агент – организация рабочего класса – в конечном счете и оправдывают конъюнктурный выбор того или иного национального дела. Выходит, напрасный труд противостоять шествию материальной силы – историческому материализму капитала; выходит, защищать специфику старых деревенских общин, отставших в своем развитии народов, варварских национальностей, являющихся обломками цивилизаторских демиургов, означало бы согрешить против истории и научных законов.
Именно такого рода примыкание марксизма к односторонним представлениям о прогрессе и связывает его с научным эволюционизмом XIX века до такой степени, что заставляет думать о своего рода дарвинистском отборе народов. Настойчивость, с какой Энгельс переносит экономические законы на законы природы и связывает историческую диалектику с диалектикой природы, делает такую параллель еще более очевидной.
Все это, однако, не означает, что в этих основополагающих текстах марксизма – несмотря на неопределенность словаря – отсутствует различие между национальностью и нацией: в этих текстах есть даже исследование национальности. Одно только примечательно: не это мы находим за рамками работ, посвященных экономике, и за рамками обобщающих статей Энгельса, излагающих суть учения, и даже – главным образом – его публицистических выступлений, посвященных национальному вопросу и международным событиям. Нация восходит к современному обществу капиталистического государства, национальности же связаны с длительным периодом прошлых дифференциаций и объединения населения в народы. Конечно, общинные формы и история великих наций – на первом этапе развития исторической мысли Маркса – расставлены вдоль магистрального пути, который от азиатского способа производства, если не от первобытного коммунизма, ведет к античному способу производства, затем к рабовладельческому, феодальному и к западному капиталистическому способу производства. Причем этот путь ведет в той последовательности, которую не может не напомнить нам движение идеи Гегеля – от Китая к Персии, Египту, Греции, Риму и т.д., через германские нашествия, к Священной Римской империи и современным монархиям Запада, наконец, к государствам буржуазной революции, освещенным взрывом Французской революции. Но вся эта прямолинейная схема очень скоро полностью разрушится в ходе исследований Маркса и Энгельса. Ведь уже и период написания «Капитала» Маркс изучал «формы, предшествующие капиталистическому способу производства», как об этом стало известно почти столетие спустя после опубликования «Экономических рукописей 1857 – 1859 годов». Сельские общины рассматриваются как коллективные социальные образования, которые не связаны с одной лишь классовой структурой, не сводятся к производственным отношениям, различаются между собой этнически. В то же время они служили подпоркой социальной эволюции, завершающейся или не завершающейся в национальном плане, и их можно иногда обнаружить в составе наций (например, в Шотландии) или же проследить их исчезновение (в Германии) либо сохранение (в России).
Позднее внимание Маркса и Энгельса привлекла проблема родственных связей и отношений, о чем свидетельствуют «Этнологические тетради» Маркса, недавно изданные Л. Крадером, и «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельса (1884). В итоге работа над «Капиталом» так и не была доведена до конца: в целях уточнения природы земельной ренты Маркс с головой ушел в длительные исследования организации сельских общин и докапиталистических форм, положив начало изучению социальной истории, идущей гораздо дальше схем экономического производства и воспроизводства. Общинные реальности сельских и этнических общин привели к глубокому изменению самих представлений о прошлом, что нашло отражение в многомерной истории, очерченной Марксом в набросках письма к Вере Засулич от 1881 года[891]. Выписки из книги русского ученого Максима Ковалевского о коллективной земельной собственности – в книге, полученной Марксом из Москвы сразу же после ее публикации в 1879 году, – свидетельствуют о расширении сферы исторического исследования за счет множественности перспектив[892].
Можно только сожалеть о том, что если о «молодом Марксе» существует обширная литература, то его последние размышления до сих пор не подвергнуты такому же изучению. На заключительном этапе исследований Маркса фоном для проведения различий между той или иной «исторической средой» становится дифференциация по коллективному признаку, хотя эта догадка приводит обычно лишь к классическому противопоставлению Востока Западу. И все-таки здесь начинает прослеживаться различие между моделью наций «Запада, развившихся полностью буржуазным путем», и национальной формацией, которая будет иной на Балканах, в Центральной или Восточной Европе. Так, когда Каутский опросил Энгельса, как он представляет себе национальную судьбу южных славян и какую позицию следовало бы занять социалистам, Энгельс затруднился ответить, ибо эти национальные движения находятся «вне нашей культурной среды» (см. письмо от 11 мая 1882 года), что, однако, не помешало Энгельсу перейти затем к поспешным выводам относительно международной политики.
Помимо такого рода политических высказываний, исследование проблемы национальности продолжалось. Энгельс, больше погруженный в свою великую работу, чем Маркс, расширил сферу исследования национальности благодаря изучению лингвистических племенных стволов, миграции народов, общинных структур, основанных на родственных связях, организации деревни и наконец признал, что исторически существуют способы общественных отношений, непосредственно не принадлежащие к производственным отношениям и тем не менее лежащие в основе общественного воспроизводства. Это такие коллективные формы, которые могут стать национальной базой в ходе собственной трансформации и благодаря своей возможности ассимилирования, а также долговечности культуры.
Что касается Польши и многонациональной ситуации в Восточной и Центральной Европе, то Энгельс весьма быстро заметил наличие движения населения, а также изменение языковых и территориальных границ на протяжении «исторического развития последних двух тысячелетий». Многонациональный состав государств, а значит, и современных национальных государств, объясняется именно этими факторами: «В Европе не существует такой страны, которая бы не состояла из различных национальностей, находящихся под властью одного правительства… И по всей вероятности, так будет всегда».
Энгельс, работая над своей незавершенной «Историей Ирландии» (1869 – 1870), особенно углубил изучение этнической ассимиляции и сохранения специфики национальной культуры независимо от изменений в словаре и от привычного для той эпохи языка науки, использовавшего расистскую терминологию. Он полагал, что ирландский национальный характер определяется благодаря именно этому двойному движению – амальгамированию и дифференцированию:
«Если бы эта ассимиляция[893] удалась, то ход ее следовало бы целиком отнести к области истории. Он подлежал бы ее приговору, но возврат к прошлому был бы уже невозможен. Но если, после семивековой борьбы, ассимиляция не удалась, если, наоборот, за каждой из новых волн, одна за другой наводнявших Ирландию завоевателями, следовала их ассимиляция самой Ирландией, если ирландцы и в настоящее время еще так же мало стали англичанами, или так называемыми „западными британцами“, как поляной, которые подвергаются угнетению только сто лет, – „западными русскими“, если борьба все еще не окончена и нет никаких видов на ее окончание иным способом, кроме истребления угнетенной race [расы, народа], – то никакими географическими ссылками нельзя будет доказать, что Англия призвана покорить Ирландию»[894].
Энгельс занялся изучением народной культуры, легенд и песен, литературной культуры духовенства с целью обнаружить, «несмотря на все примеси германской крови», ирландский национальный характер.
Объясняя формирование нации, Энгельс далее подчеркивает решающее значение колониального положения страны, которое изменило ход ирландской истории: несмотря на языковое и культурное угнетение, накладывающееся на аграрную колонизацию, национальность не исчезает, напротив, социальная оппозиция препятствует ассимиляции, и сопротивление превращается в национальное движение. Ирландия должна стать нацией, порвав с колониальным господством. Необходимо отметить исключительный характер анализа ирландского вопроса как вопроса колониального: ведь аналогичный анализ не распространялся на страны, находившиеся в то время на положении колоний. И все-таки этот подход Энгельса предвосхищает представления о национально-освободительных движениях, пусть даже он касался лишь их отношения к британской метрополии, которая по-прежнему считалась очагом рабочей революции в капиталистическом мире.
Наибольшим достижением исследований Энгельса по национальному вопросу – по крайней мере в том, что касается публично изложенных взглядов, так как работать в этом направлении Энгельс не прекращал и в дальнейшем, – можно считать предисловие к «Происхождению семьи, частной собственности и государства», где содержится признание основополагающей функции общественного воспроизводства, то есть чередования поколений людей, составляющих коллективные общественные формации, воспроизводства такого рода, которое нельзя оторвать от экономического производства и воспроизводства, но нельзя и отождествлять с ними.
Энгельс писал:
«Согласно материалистическому пониманию, определяющим моментом в истории является в конечном счете производство и воспроизводство непосредственной жизни. Но само оно, опять-таки, бывает двоякого рода. С одной стороны – производство средств к жизни: предметов питания, одежды, жилища и необходимых для этого орудий; с другой – производство самого человека, продолжение рода. Общественные порядки, при которых живут люди определенной исторической эпохи и определенной страны, обусловливаются обоими видами производства: ступенью развития, с одной стороны – труда, с другой – семьи»