Следует подчеркнуть, что сведение марксизма к простой «природе» отношений и способов экономического производства – этот ортодоксальный взгляд в дальнейшем приведет к выстраиванию в шеренгу механических чередований способов производства, к «капиталоцентризму», ставшему господствующим взглядом в ходе развития социализма как идеологии, или как «сознания», европейского рабочего движения, – повлекло за собой утрату в марксистской теории возможности решить проблему, сопоставляя нацию и классы посредством исторического объяснения, ведущего к пониманию общества через экономический анализ классовых отношений, неявно существующих до капитализма, и через осмысление самого воспроизводства общества как общинного комплекса – начиная семьей и кончая народом, – а также как исторического сообщества, претерпевающего постоянные преобразования в своих внутриэкономических отношениях и в ходе непрерывного процесса культурной ассимиляции и диссимиляции, на котором базируется национальность. Утрате такой возможности, несомненно, способствовали сама действенность марксизма в борьбе трудящихся масс и его относительное укоренение в рабочем движении и в среде работников умственного труда. Эта утрата и привела к известному сведению марксизма к экономизму, тем более что оставшиеся незавершенными исследования Маркса и Энгельса и поднятые ими историцистские вопросы долгое время оставались неизвестными – никто не видел ни текстов, ни черновиков рукописей. Марксизм II Интернационала взял на вооружение только «Манифест Коммунистической партии» и «Капитал», в основном первый том, в меньшей степени – второй, вышедший в 1885 году, и еще меньше – третий, опубликованный в 1894 году, хотя именно третий том возвращается к проблеме генезиса капитализма, хотя здесь анализ общества и не доведен до конца. Так образовался разрыв между этнологией и тем, что призвано было стать марксистской традицией, то есть комментирование работ классиков об экономике, их полемических произведений, посвященных политическим вопросам, а также исследований материализма. По этой же причине в конце концов упор стали делать на принцип национального государства, тем более что социалистические партии, и в первую очередь немецкая социал-демократия, сформировались как национальные партии, объединенные во II Интернационале.
5. Национальный этатизм и его первая теоретическая разработка у Каутского
На основе опыта, приобретенного в связи с национальным вопросом, а также благодаря размышлениям Маркса и Энгельса о национальности наметился путь, который, с одной стороны, подавал народам «без истории» больше надежд на будущее, а с другой – привносил известную рационализацию во взгляды на место, занимаемое национальным государством в истории, и на его все большее утверждение, хотя и без терминологического пояснения. Трудно сказать что-то большее, не обращаясь к источникам и вне контекста. Правомерность национальности и многонациональной реальности стала признаваться более широко, но политические судьбы национальностей по-прежнему подчинялись революционным интересам. Когда Энгельс в письме к Бернштейну от 9 октября 1886 года излагал свою точку зрения на балканский кризис, он был настроен в пользу национальных движений южных славян только в том случае, если они находились в оппозиции к России. Если же они вдруг восстали бы против Оттоманской империи, то это движение следовало бы считать контрреволюционным, так как оно создало бы возможность для экспансии царизма. Впрочем, естественно, если бы Россия перестала быть реакционной державой, то есть там произошла бы демократическая революция, то южные славяне могли бы самостоятельно развиться[896]. Наряду с этим Энгельс в 1890 году допускает, что сохранение Австрийской империи оправданно постольку, поскольку она представляет собой преграду на пути продвижения русских к Константинополю; если бы империи исчезли, то национальности были бы свободными:
«Мадьяры, румыны, сербы, болгары, арнауты, греки и турки получат, наконец, возможность уладить без иностранного вмешательства взаимные споры, произвести размежевание своих национальных территорий, устроить свои внутренние дела по собственному усмотрению. Тогда сразу обнаружится, что главным препятствием к автономии и свободному объединению народов и обломков различных народностей на территории между Карпатами и Эгейским морем был все тот же царизм, который использовал мнимое освобождение этих народов для маскировки своих планов мирового господства»[897].
Логика рассуждений Энгельса не изменилась, однако проводимое различие между историческими нациями и народами без истории исчезло, и, следовательно, демократическая революция могла теперь вылиться в освобождение национальностей.
В то же время Энгельса начинает беспокоить проблема национализма. Когда речь идет о «подлинной» угнетаемой или даже разделенной национальности вроде Польши, тогда это – законное явление, тем более что, становясь навязчивой идеей, оно уводит в сторону от классовой борьбы. Касаясь той же Польши, Маркс, по словам Энгельса, говорил: «Пока жизнеспособный народ скован чужеземным захватчиком, но по необходимости направляет все свои силы, все свои стремления, всю свою энергию против внешнего врага; и пока его внутренняя жизнь остается таким образом парализованной, он не в состоянии бороться за социальное освобождение»[898]. Энгельс же теперь опасался, что пролетариат не в состоянии идти против течения. Так, в 1882 году он писал Бебелю:
«Европейскую войну я считал бы несчастьем; на этот раз дело приняло бы чрезвычайно серьезный характер, война на долгие годы разожгла бы повсюду шовинизм, так как каждый народ боролся бы за свое существование. Вся работа русских революционеров, которые уже находятся накануне победы, оказалась бы бесполезной, пошла бы насмарку; нашу партию в Германии сразу же захлестнул и расколол бы поток шовинизма, и то же самое произошло бы во Франции»[899].
В 1891 году в статье, появившейся в «Нойе цайт», Энгельс бьет тревогу в связи с опасностью возникновения войны между Германией, с одной стороны, и Францией и Россией – с другой. Германия, по его мнению, будет бороться за существование, но то же случится и с социал-демократической партией, которая должна будет защищаться до последнего человека. Его утверждения впоследствии были использованы немецкими социал-демократами в 1914 году для оправдания своей поддержки национальному делу и голосования за военные кредиты. Раз судьбы революции в Германии связаны с ростом социал-демократии, то разве не необходимо попытаться спасти партию любой ценой[900]. По мнению социал-демократов, решающим фактором в революционной ситуации было соотношение силы между государствами, причем государственная мощь только усиливала революционный эффект; развитие государства, полагали они, расширяло также возможности пролетариата.
Национальная модель, модель развитого капитализма и буржуазной демократии, – это, следовательно, и есть то государство-нация, какое виделось Энгельсу. Если национальное государство – нормальная форма организации господствующей буржуазии, то «без установления независимости и единства каждой отдельной нации невозможно ни интернациональное объединение пролетариата, ни мирное и сознательное сотрудничество этих наций для достижения общих целей». Подводя своеобразный итог развитию европейских стран после 1848 года, Энгельс подчеркивал:
«Но ни в какой стране господство буржуазии невозможно без национальной независимости. Поэтому революция 1848 г. должна была привести к единству и независимости тех наций, которые до того времени их не имели: Италии, Германии, Венгрии. Очередь теперь за Польшей»[901].
По этой причине первоочередной задачей рабочего движения должно было стать создание «мощных национальных организаций».
В конечном счете для марксизма нет разницы между государством-нацией и тем, что Маркс называет обобщенно «современным обществом», то есть «капиталистическое общество, которое существует во всех цивилизованных странах, более или менее свободное от примеси средневековья, более или менее видоизмененное особенностями исторического развития каждой страны, более или менее развитое»[902]. Уже сформировавшаяся или потенциальная нация (например, Польша) – это та сфера, в которой развивается классовая борьба, то есть прежде всего осуществляются господство буржуазии и, следовательно, завоевание рабочими политического руководства. В Европе 1848 года буржуазия предприняла попытку прийти к власти в Италии, Германии, Австрии и Венгрии; контрреволюция остановила ее движение, и буржуазия разных стран должна была снова добиваться национального единства. По завершении этого начинания благодаря завоеванию власти в национальном масштабе рабочим классом начнется социалистическая революция.
Не удивительно, что сотрудничавший с Энгельсом молодой Карл Каутский, который в 1883 году был одним из основателей теоретического журнала немецкой социал-демократии «Нойе цайт», попытался систематизировать наследие марксизма и дать первую синтетическую формулировку того, что он называл «современной национальностью». В силу своего происхождения и воспитания Каутский остро осознавал национальный вопрос, или, лучше оказать, проблему национальностей, в Австро-Венгерской империи и – в более широком плане – в Центральной, Восточной Европе и на Балканах. Когда в 1887 году Каутский начал писать свою статью в «Нойе цайт», у него еще были свежи впечатления от поездки в Лондон, где он сопоставлял, в частности по ирландскому вопросу, свои идеи с мыслями Энгельса. Поэтому можно сказать, что благодаря соединению тех и других он был в состоянии систематизировать учение марксизма по национальному вопросу. Каутский воспринял и дополнил марксистское объяснение форми