Вследствие этого «национальная проблема должна бы определяться как конфликт между развивающимися производительными силами и состоянием условий производства».
Эти терминологические и понятийные колебания, выходящие далеко за рамки различия двух основ, проявляются и в перечислении «экономических условий»: 1) физические, климатические, географические условия; 2) антропологическое состояние рас; 3) исторические условия, в свою очередь носящие двойственный характер: внутренние условия, присущие конкретной группе, и внешние, определяющие межгрупповые отношения. Подобная эклектическая точка зрения может иметь тенденции к географическому детерминизму, связанному с территориальными условиями, или же к биологическому эволюционизму (расы). Но Борухов настаивает, скорее, на различии исторических условий в свете экологического объяснения, что довольно близко к Марксовым формулировкам о различиях «исторической среды». Так и кажется, будто вполне «законный развод» между экономическим марксизмом и этнологией мешает Борухову пользоваться категориями социального воспроизводства и приводит к признанию причинности, которая кажется материалистической, а на самом деле идет от натурализма.
Прочно привязанный к своей теории двоякого определения (национального и классового), Борухов пытается разрешить конфликт классового сознания. Согласно классическому переходу от сознания в себе к сознанию для себя, он сравнивает два вида сознания:
«Общество, члены которого находились в одинаковых условиях производства, – это народ [в себе]. То же общество, на определенном этапе своего исторического развития переходящее к независимости, становится нацией [для себя]… Жизнь через посредство общественных производственных отношений способствует возникновению классового сознания и классового братства. В тех же производственных условиях жизнь приводит к обретению национального сознания и к чувству национального родства».
В условиях нормального экономического развития народ подходит к национальному сознанию, избегая националистических извращений, через столь же обычное формирование классового сознания, особенно пролетарского. «Необходимо отдавать себе отчет в том, что классовое сознание не может развиваться нормально до тех пор, пока остается нерешенным национальный вопрос, в какой бы форме он ни ставился». Борухов развивал этот принцип, основываясь на платформе 1906 года, вплоть до момента, когда вновь занялся изучением еврейского вопроса, что привело его к созданию исследования «Экономическое развитие еврейского народа» (1914). В дальнейшем он занимал различные позиции в национальном вопросе и разрабатывал его еще в 1917 году. Однако он остался одиночкой и даже не вошел в Поалей-Цион, превратившийся в 1907 году во всемирную организацию. И произошло это только потому, что он был среди первых, если не самым первым, кто попытался по-марксистски увязать сразу оба понятия: и понятие «класса», и понятие «общности», – не говоря уже о том, что нации он предрекал долгую, если не вечную, жизнь, тогда как марксисты считали ее переходной категорией.
В то время как Борухов, сконцентрировав внимание на проблеме еврейского народа и определении его территориальности, пришел к подчинению и даже смешению понятий национального государства и национальности, Каутский уже в своих ранних работах отмечал, что в Центральной Европе нация весьма полиморфна и способна выжить благодаря трансформациям. Он отличал национальности (выделяющиеся различием культуры, особенно языка) от нации, являющейся экономическим образованием и политической формой, связанной с государством капиталистического Запада и загнанной в рамки империй Центральной и Восточной Европы, которые должны быть реформированы с целью создания национальных федеральных государств. Каутский в своих указаниях все более подчеркивает эту сложность, когда кавказские социалисты просят его рассмотреть национальный вопрос в Российской империи, особенно в период революции 1905 года[915]. В своем ответе он вновь настаивает на федеральности, пользуясь случаем придать своей точке зрения более историческое обоснование:
«Нация – это не общность, данная природой – как предполагают теоретики расы, – а социальная совокупность, которая в различное время возникает из различных условий, принимает самые разнообразные формы и зависит от постоянного течения истории… Но каковы бы ни были различия между нациями, у них есть одна общая характеристика – это общность языка».
Каутский настойчиво защищает особое положение народностей «на Балканском полуострове, в Малой Азии, в Австрии» или же на Кавказе, где эти народности невозможно разделить территориально. «Отсюда и появляются национальные вопросы, непонятные для западного европейца и не разрешимые средствами Западной Европы».
Реально существующая проблема многих национальностей в дальнейшем усложняется миграцией в поисках работы, что создает резервную армию «еще необразованных пролетарских масс», которую тем более необходимо воспитывать в духе интернационализма. «Борющийся пролетариат прямо заинтересован в том, чтобы в его рядах воцарилась всеобщая международная солидарность». Эти замечания об иммиграции и заключение о целях пролетариата в дальнейшем будут подхвачены Сталиным, но для того, чтобы подчеркнуть необходимость единства и централизма партии. В 1913 году Сталин позаимствует у Каутского и объяснение последствий проникновения капитализма на Кавказ – что разрушало местную изоляцию, городские и общинные барьеры и вызывало необходимость национального объединения армян (как, впрочем, и поляков в других местах) в единую государственную организацию, – чтобы применить эти соображения по отношению к Грузии.
«И тогда, – замечает Каутский, – возникает необходимость демократической организации государства… которая одновременно должна быть национальной и демократической [и которая] при многонациональной структуре не может найти иного разрешения, кроме как федерация национальных государств».
Впрочем, именно революция разрешит национальный вопрос в России:
«Если на смену абсолютистской России придет Россия демократическая, требование независимости наций может быть удовлетворено, даже если они останутся в рамках Российской империи, при условии преобразования этой империи и превращения ее в федеральное государство – „Соединенные Штаты России“».
В 1915 году эту формулировку будут обсуждать Ленин и Троцкий, впоследствии она ляжет в основу советской конституции. Значение этого текста, переведенного на русский язык Медемом в 1906 году в приложении к его брошюре, не столько в практическом применении, которое он получит – прежде всего у Сталина, – сколько в том, что именно в 1905 году он как бы уравновесил соображения о национальности и о нации, дополнив культурно-политическую концепцию, которая уже вырисовывалась в противоречивых дискуссиях по еврейскому вопросу. Дискуссии о культурной автономии и поисках национальных путей пролетариата готовят почву для более широкого теоретического обоснования национально-культурной общности, которое предпринял Бауэр. Следует также подчеркнуть, что революция 1905 года прошла и через это.
9. Отто Бауэр и национально-культурное развитие
«Во всех государствах европейской культуры в центр всех дискуссий ставится позиция рабочей социал-демократической партии в отношении национального вопроса». Значение этого вопроса усиливает революция 1905 года, замечает Отто Бауэр, который, однако, не принимает во внимание последствий пробуждения народов Востока. Революция 1905 года укрепила воинствующих революционеров и их сторонников в ожидании революции. Если на Западе продолжался процесс интеграции и эволюции легальности в рабочем движении – как это видно из профсоюзного реформизма и ревизионистского кризиса партий, чьи успехи на выборах вроде бы открывали перспективы вхождения в правительство, – то на Востоке вновь возникает возможность революции. На Западе же только крайне левые интернационалисты ставили в повестку дня этот вопрос. В Центральной Европе и на Балканах, а особенно в России революция казалась неминуемой, разразится ли она из-за национальных распрей или из-за все более обостряющихся аграрных проблем, резко выявляя и подчеркивая различия между Российской империей и Австро-Венгрией также и в том, что касается национального вопроса.
Но в основе русской революции лежала русско-японская война и даже угроза возникновения мировой войны из-за столкновения великих держав в поисках союзников и из-за разгула агрессивного милитаризма. В этом смысле 1905 год был генеральной репетицией 1914-го. Воздействие национализма сильно сказывалось на рабочем движении. В 1911 году перед фактом распада единого профсоюза и раскола федеральной Социал-демократической партии Австрии Адлер комментирует: «Миф, согласно которому мы, социал-демократы, обладаем иммунитетом от национализма, окончательно развенчан». Это замечание прежде всего относится к Западу, где сторонники рабочего и революционного интернационализма начинают оставаться в меньшинстве. Хотя интернационализм каутскианского толка и интернационализм Жореса, призывая к солидарности наций, маскируют этот регресс, в действительности национализм проникает повсюду до такой степени, что в рабочем движении все дискуссии концентрируются вокруг патриотизма. До 1905 года все, кто открыто разжигал страсти вокруг национального вопроса, находились в абсолютном меньшинстве во II Интернационале, а те, кто открыто призывал к сохранению национального характера основных социалистических партий, исключая разногласия между ними, организационно не составляли большинства. После 1905 года национальный вопрос преобладает в двух аспектах: с одной стороны, он связан с проблемой национальностей и включением рабочего движения в движение национальное, а с другой – с победным шествием навязчивых идей националистического толка. Инверсия субъекта и объекта по сравнению с 1848 годом и «Манифестом Коммунистической партии» становится тотальной для рабочего движения.