Следует отметить критическое отношение Альтфатера к социал-реформистским теориям классового сотрудничества, например, в разделе «О рациональности „организованной“ экономики», где автор вдосталь иронизирует над этатистским утопизмом Гильфердинга – Реннера, разбившимся о кризис 1929 года точно так же, как родственные ему теории «общества благосостояния» потерпели крах в условиях экономического кризиса капитализма 70 – 80-х годов. Но и здесь Альтфатер (как и Э. Вайссель в первом выпуске) безо всяких оснований отождествляет с этой этатистской концепцией позицию В.И. Ленина, хотя должен был бы знать о ленинском кооперативном плане, о том, что В.И. Ленин, видя залог конечной победы в установлении государственной власти пролетариата как в политике, так и в экономике, благодаря государственной собственности на основные средства производства, именно в кооперации усматривал путь к социализму. Так что маркузеанское обвинение в одномерности, приписываемой Альтфатером ленинскому плану строительства социализма, направлено явно не по адресу.
Искренность антиреформизма Альтфатера не придает убедительности его антиэтатистской альтернативе – настолько она расплывчата, неопределенна и в конечном счете столь же утопична, что и критикуемый им реформизм. Позитивной программе Альтфатера и подобных ему левых социалистов подходит ироническая оценка: «левое» ребячество. Так, как известно, В.И. Ленин охарактеризовал своих «левокоммунистических» оппонентов, которых шокировало его убеждение, что для еще не развитого социалистического общества хорошо поставленный госкапитализм был бы крупным шагом вперед.
По сравнению со статьями социально-экономической проблематики работам философско-культурологического плана в книге отведено меньше места. В статье Л. Сохора анализируются относящиеся к 20-м годам работы Д. Лукача и К. Корта, которые в 60 – 70-е годы пережили определенное «возрождение», став одной из идейных основ «нового левого» движения на Западе. Они, например, разрабатывались Франкфуртской школой, в частности Г. Маркузе, в духе «этического социализма». Характерно, что Л. Сохор (который, как и М. Рейман и М. Гайек, активно действовал в период так называемой «пражской весны» 1968 года) сочувственно комментирует утопически-мессианистские концепции раннего Лукача и Корша. И это понятно, поскольку «пражская весна», как известно, отличалась не только чуждыми рабочему классу политическими устремлениями, но и нежеланием считаться с реальностью, пренебрежением к ней.
Явной тенденциозностью Сохора вызвано его утверждение, будто ранние работы и концепции Лукача и Корша игнорируются в нашей стране. Это противоречит действительному положению дел. Данная тема освещена, например, в квалифицированной монографии М.А. Хевеши «Из истории критики философских догм II Интернационала», в которой содержится марксистский ответ на многие возникающие в связи с этим за рубежом вопросы.
И Лукач, и Корш уже в первые годы своей деятельности пришли к марксизму, к коммунистической партии. Лукач был заместителем наркома просвещения Венгерской советской республики 1919 года, затем политэмигрантом в Москве. Несмотря на свои политические заблуждения, выразившиеся в поддержке И. Надя осенью 1956 года, он остался верен идеям коммунизма и был впоследствии восстановлен в партии, а сама ВСРП оценила его творчество, при спорности его по многим вопросам, как «выдающееся достижение в развитии марксизма». Корш тоже был членом компартии (Германии), а в 1923 году представлял ее в качестве министра юстиции в революционном правительстве Тюрингии, затем, как и Лукач, работал в Коминтерне и жил в эмиграции в СССР, но в конце 20-х годов порвал с коммунистическим движением. В отличие от Лукача, который сам дезавуировал ранние свои работы, явно переоцениваемые Сохором, Корш сохранил приверженность левацким, анархо-синдикалистским взглядам и поэтому отвергал ленинский план построения социализма через нэп (который принял Лукач) как «отступление от революции».
В программной и популярной ныне на Западе работе раннего Лукача «История и классовое сознание» революционный марксизм преподносится и пропагандируется не в ленинском, творчески-реалистическом, а в гегельянском, волюнтаристском, идеалистическом духе (что впоследствии признавал и сам Лукач). Ранние Лукач и Корш дезориентировали своих сторонников и провозглашением возможности преодолеть экономику, философию да и вообще традиционную культуру («отрезвление» принесли лишь катастрофические последствия «больших скачков»).
Но верно и то, что Лукач и Корш в числе первых после Октября раскрыли значение марксизма как философии и диалектики как его революционной души. Причем даже их ультрареволюционные «перегибы» были, в общем-то, естественной реакцией на узколобый практицизм и эволюционизм реформистов II Интернационала.
В. Страда исследует послеоктябрьское развитие культуры в советском обществе. Сугубо негативная оценка, которую он дает этому развитию, выводится из «гегемонии» большевистской партии. Автор как бы «забывает», что многие приводимые им критические выступления по поводу культурной политики большевиков публиковались в условиях этой гегемонии, что партия не боялась конструктивной, незлонамеренной критики. А главное – говоря о культурной революции в СССР, Страда вообще умалчивает о таких исторических ее достижениях, как ликвидация неграмотности, просвещение широчайших масс, расцвет ранее отсталых наций и народностей, формирование социалистической интеллигенции. В результате само понятие культурной революции принимает у него уничижительный характер и, обрамленное кавычками, перестает отличаться от понятия китайской, маоистской.
В угоду своей предвзятой концепции о враждебности социалистической революции и культуры Страда нарочито упрощает послереволюционную историю Страны Советов. Он, например, безосновательно приписывает Троцкому определяющую роль в культурной политике РКП(б), а на В.И. Ленина возлагает ответственность за ошибки и искажения последующих лет. Против подобных передержек резко протестовал даже такой западный историк, как Э. Карр.
Фальшивые тезисы В. Страды во многом опровергаются материалом статьи английского либерально-буржуазного публициста Дж. Уиллетта, во время войны сотрудника Интеллидженс сервис, затем либеральной газеты «Манчестер Гардиан» и литературного приложения к газете «Таймс» (впоследствии он стал его редактором), специалиста по истории авангардистского искусства XX века. Уиллетт убедительно показывает, какой мощный импульс дали Октябрь и последовавшие революции в Германии и Венгрии творческому развитию искусства и архитектуры. С увлечением живописуя волну конструктивизма, он, однако, умалчивает о его внутренних слабостях – своеобразной элитарности, антиэстетизме, доведенной до самоотрицания функциональности, наконец, о нетерпимости его теоретиков, – предопределивших его спад. Провозглашая модернизм «сердцем» революционного искусства, Уиллетт впадает в явное преувеличение. Он, как и Страда, неосновательно отказывает в революционности советской литературе и искусству 30-х и последующих годов.
Издательство «Прогресс» в целях информации направляет читателям перевод первой части третьего тома итальянского издания «История марксизма» (выпуск второй).
Е. Амбарцумов
Франко Рицци.КОММУНИСТИЧЕСКИЙ ИНТЕРНАЦИОНАЛ И КРЕСТЬЯНСКИЙ ВОПРОС
Учредительный съезд Коммунистического Интернационала (1919) открылся в обстановке победоносной пролетарской революции. У всех выступавших на нем делегатов, даже у тех, которые были настроены скептически в отношении Коминтерна, была надежда на то, что примеру России вскоре последуют другие страны индустриального Запада. Два элемента способствовали определению характера программной платформы при образовании Интернационала: авторитет большевистской партии, которая сыграла первостепенную роль в принятии основных решений, и уверенность в неизбежной победе революции в Европе, доминировавшая главным образом при анализе всех проблем, относящихся к периоду после захвата власти. Оба эти элемента весьма важны для понимания будущих отношений между Интернационалом и большевистской партией. Их же в свою очередь следует иметь в виду при анализе международного капитализма, который время от времени будет проводиться Коминтерном, и в связи с проблемами, которые встанут перед Россией при создании социалистического общества.
Дискуссия по аграрному вопросу в Интернационале должна рассматриваться именно в этом контексте. Она стала средоточием старых и новых табу, отражавших неспособность тогдашнего поколения революционеров понять особенности этой «проклятой проблемы», то есть крестьянского вопроса. И это несмотря на то, что 1917 год показал: царизм был свергнут благодаря решающему вкладу крестьянских масс.
1. Большевики в поисках аграрной программы
Платформа I конгресса Коминтерна утверждала, что в деревне победоносная революция будет направлена на: 1) экспроприацию и полную социализацию крупной собственности; 2) постепенную экспроприацию (в зависимости от «экономического значения») средних хозяйств и поддержку мелких; 3) идеологическую борьбу и пропаганду среди мелкого крестьянства в пользу коллективизации. Кроме того, эта платформа выражала настоятельное требование принципа «нейтрализации» крестьянства как определяющего элемента в борьбе между пролетариатом и буржуазией[1]. Это была не столько программа, сколько, так сказать, перечисление основных положений из теоретического багажа социализма, начиная с указаний Энгельса и Каутского, в особенности в том, что касается «нейтрализации»[2]. Во всяком случае, на этом конгрессе не чувствовалось особого внимания к тому, что происходило в деревне в первые годы после войны (к процессам капиталистической перестройки и классовой дифференциации, развитию требований батраков, усилению крестьянской борьбы и т.д.). Этот недостаток можно было бы объяснить главным образом подготовительным характером I конгресса, однако необходимо сразу же подчеркнуть абстрактность тезисов Интернационала по аграрному вопросу именно в отношении реальных процессов, происходивших в деревне, именно потому, что она не изменится и в ходе будущей деятельности Интернационала. Принятие этих пунктов аграрной политики с точки зрения их правильного понимания следует рассматривать скорее в связи с общей картиной развития событий в России, а не в Европе. В самом деле, в 1919 – 1920 годах большевистская партия из-за проблемы снабжения городов, контрреволюции и повсеместного сопротивления крестьянства насильственным реквизициям начала как-то исправлять, по крайней мере в форме предложений, некоторые направления собственной аграрной политики, в особенности по отношению к середнякам. Ленинские прогнозы классовой обстановки в русской деревне летом – осенью 1918 года, согласно которым новый натиск пролетариата будет направлен против кулачества, скорее отвечали общей схеме поэтапной революции (за буржуазно-демократическим периодом революции следовал социалистический), а вовсе не реальному положению дел в деревне. Верно и то, что лозунг того момента – создать Советы сельскохозяйственных наемных рабочих, – в сущности, провалился, а товарообмен (находившийся почти что на грани краха) между городом и деревней диктовал большевикам большую гибкость в политике по отношению к крестьянству. На VIII съезде РКП(б) Ленин настаивал на союзе между городским пролетариатом и крестьянством и, повторяя формулировку Каутского о «нейтрализации», вновь и вновь подчеркивал необходимость того, чтобы «крестьянин остался нейтральным в борьбе между пролетариатом и буржуазией, чтобы крестьянин не мог оказать активной помощи буржуазии против нас»