экономических отношений неизбежно повлечет за собой нарушение политического равновесия в стране». Несколько месяцев спустя в заявлении на заседании Политбюро 2 февраля 1929 года Бухарин, Рыков и Томский решительно осудили «военно-феодальную эксплуатацию крестьян», заметив, что в своей деятельности Центральный Комитет «перешел на троцкистские позиции»[149]. В важной речи, произнесенной в ту пору и опубликованной под заголовком «Политическое завещание Ленина», Бухарин еще раз отметил, что необходимо, чтобы решения строились на основе политических и экономических соглашений с крестьянами, как это было во время нэпа[150].
В то время как Бухарин и его коллеги выступали за противодействие кризису зернового хозяйства, настаивая на восстановлении рыночного равновесия, другие руководители партии, например Куйбышев, отвечавший в Политбюро за промышленность, и Каганович, преданный Сталину работник партийного аппарата, пришли к другому заключению. По их мнению, зерновой кризис был подтверждением эффективности административных методов. В речи 2 февраля 1928 года Куйбышев заявил: «Воля государства выступила против рыночной конъюнктуры, и с помощью имеющихся в распоряжении пролетарского государства рычагов удалось одолеть рыночную стихию»[151].
На Пленуме Центрального Комитета партии в июле 1928 года Сталин вновь подтвердил, что советская индустриализация может финансироваться только за счет внутренних средств, а не за счет иностранных займов и эксплуатации колоний, как это имеет место при капиталистической индустриализации; это означало, что рабочий класс и крестьянство были основными источниками накопления капитала. Крестьянину, в частности, придется платить «нечто вроде „дани“, нечто вроде сверхналога, который мы вынуждены брать временно для того, чтобы сохранить и развить дальше нынешний темп развития индустрии»[152]. Сталин поспешил уточнить, что эта «дань» будет получена государством за счет повышения цен, а не принудительными мерами; однако слово «дань» было тем самым словом, которым пользовались в средневековой России для определения поборов, которые взимались с населения князьями. И пока Бухарин разглагольствовал о том, что в СССР классовая борьба с наступлением социализма начнет затухать, Сталин, напротив, выступил с доктриной об «обострении классовой борьбы»:
«По мере нашего продвижения вперед сопротивление капиталистических элементов будет возрастать, классовая борьба будет обостряться, а Советская власть, силы которой будут возрастать все больше и больше, будет проводить политику изоляции этих элементов, политику разложения врагов рабочего класса, наконец, политику подавления сопротивления эксплуататоров»[153].
В течение 1928 и 1929 годов темпы индустриализации непрерывно нарастали и с ростом расходов государства усиливался дисбаланс между спросом и предложением. Летом 1929 года рыночные отношения между государством и крестьянством были полностью нарушены. Вслед за тем зимой 1929/30 года сразу же последовала кампания коллективизации сельского хозяйства. В речи 27 декабря 1929 года на конференции аграрников-марксистов Сталин выразил свое согласие с «ликвидацией кулачества как класса», и это положило конец экономическим дискуссиям 20-х годов. Подчеркнув, что «новая практика рождает новый подход к проблемам экономики переходного периода», Сталин рассмотрел отдельные «острые вопросы», с тем чтобы разоблачить некоторые укоренившиеся «буржуазные предрассудки, называемые теориями». В частности, он атаковал теорию «равновесия», которая неизбежно ассоциировалась с именем Бухарина. По мнению Сталина, теория равновесия предполагала, что социалистический и несоциалистический сектора экономики должны мирно развиваться бок о бок, тогда как на самом деле развитие должно было проходить в острой борьбе классов, представляющих эти сектора. В заключение он излагал свои соображения относительно нэпа, из которых можно было сделать вывод, что дни этой политики сочтены:
«И если мы придерживаемся нэпа, то потому, что она служит делу социализма. А когда она перестанет служить делу социализма, мы ее отбросим к черту. Ленин говорил, что нэп введен всерьез и надолго. Но он никогда не говорил, что нэп введен навсегда»[154].
Это были опрометчивые заявления. Несколько недель спустя Сталин пересмотрел их[155]. На XVI съезде партии в июне 1930 года после временной приостановки всеобщей коллективизации он повторил, что «социалистическое наступление» на капиталистические элементы в экономике совместимо с нэпом:
«Переходя в наступление по всему фронту, мы еще не отменяем нэпа, ибо частная торговля и капиталистические элементы еще остаются, „свободный“ товарооборот еще остается – но мы наверняка отменяем начальную стадию нэпа, развертывая последующую ее стадию, нынешнюю стадию нэпа, которая есть последняя стадия нэпа»[156].
Утверждение Сталина интересно по многим причинам: оно позволяет с определенностью считать, что в ту пору советские руководители еще придерживались традиционной марксистской концепции, согласно которой термины «торговля» и «частная торговля» совпадали, ибо эти руководители были убеждены, что с исчезновением капитализма исчезнут и деньги и при социализме их не будет. Но в 1930 году казалось, что придется ждать еще несколько лет, прежде чем будет построен социализм и утвердится экономика без денег.
После 1929 года характер дискуссии по вопросам экономического развития коренным образом изменился. Индустриализация не должна была больше сдерживаться рамками равновесия рынка; «связь» с крестьянством должна была определяться предложением со стороны промышленности не товаров широкого потребления, а сельскохозяйственных машин.
В этой новой обстановке, когда утвердилась концепция монолитной партии, возможность публичного обсуждения важных экономических вопросов резко сократилась. Значительная часть наиболее крупных беспартийных экономистов, участвовавших в дискуссиях в 20-е годы, например Кондратьев, Чаянов, Громан, Базаров и Гинзбург, были арестованы: группу Бухарина заставили замолчать. Однако множество важных проблем оставались нерешенными. Постепенно в начале 30-х годов чрезмерно амбициозная политика расширения промышленного производства уступила место более реалистическому планированию, и лишь в 1933 году определились основные черты советской экономической системы: материальный контроль в сочетании с денежным контролем, обязательные поставки сельскохозяйственных продуктов в сочетании с системой заработной платы.
С утверждением этого нового и непредвиденного сочетания экономическая теория претерпела существенные изменения. Уже в декабре 1929 года Сталин определил колхоз как «форму социалистического хозяйства», хотя его средства производства не принадлежали государству, а были общей собственностью колхозников. С течением времени частный надел земли колхозника стали называть по-новому – «личным подсобным хозяйством», составной частью социалистического колхоза, тогда как свободный крестьянский рынок стал называться «колхозным рынком», что тоже считалось частью социалистической экономики. Оборот потребительских товаров осуществлялся не через «продуктообмен», как предполагалось ранее, а через торговую государственную сеть, и «советская торговля» также стала рассматриваться как социалистическая категория. В январе 1934 года на XVII съезде партии Сталин гарантировал, что «деньги останутся у нас еще долго, вплоть до завершения первой стадии коммунизма – социалистической стадии развития»[157]. Прямой продуктообмен и неденежная экономика были отнесены ко второй, послесоциалистической стадии коммунизма. Вооружившись новыми определениями, Советский Союз в середине 30-х годов завершил «в основном» строительство социализма, подошел ко второй, и последней фазе новой экономической политики.
Алек Ноув.СОВЕТСКАЯ ЭКОНОМИКА И МАРКСИЗМ – ЧТО ЭТО ЗА СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ?
В момент взятия власти в ноябре 1917 года ни у русских, ни у западноевропейских марксистов не было ясного представления о том, как должна функционировать социалистическая экономика. Предполагалось, что между революцией и наступлением последней стадии коммунистического общества должен быть переходный период, совпадающий с «диктатурой пролетариата» и предваряющий исчезновение государства; Маркс указал на некоторые первоначальные шаги, которые следовало сделать в этот период. Оставалось, однако, установить продолжительность переходного периода и характер системы экономического планирования, которая должна была функционировать в его пределах. Хотя Маркс и Энгельс, как известно, были противниками формулирования прожектов будущего общества, тем не менее они оставили указания по различным аспектам строительства коммунизма, как они его понимали: в коммунистической экономике не должно быть товарного производства, общество должно планировать собственные потребности, принимая непосредственно решения о необходимом производстве. Основатели марксизма полагали, что это несложная задана, что потребности общества можно будет четко определить и что все люди, не отвлекаемые более интересами класса или секты, захотят делать то, что необходимо делать в организованном обществе. Разделение труда станет пройденным этапом, каждый будет стремиться работать для общества как можно лучше в меру своих способностей, черпая из богатейшего источника материальных благ в соответствии со своими потребностями. Предполагалось, что в коммунистическом обществе, разрешившем противоречие между производительными силами и производственными отношениями, ресурсы будут практически бесконечными. Естественно, не должны будут существовать неравенство, а также деньги, зарплата, прибыли, цены, государство, законы.