Ленин не формулирует столь же открыто и законченно эту взаимосвязь, однако же он имеет ее в виду: как в подготовительных материалах к «Империализму»[245], так и в 1918 году, когда подчеркивает плохие качества русских как работников.
Низкий уровень развития производительных сил; феодальные пережитки, унаследованные от царской России не только в области экономики, но и в сфере сознания, в нравах; колоссальное – по сравнению с укоренившимся мировоззрением – ускорение, приданное Октябрем ходу истории, – все это выдвигало проблему новых методов труда прямо противоположно ее постановке в Соединенных Штатах, где капиталисты, по словам Грамши, могли воспользоваться тем, что их «гегемония рождается на фабрике и для своего осуществления нуждается лишь в минимальном количестве профессиональных посредников в политике и идеологии»[246]. С другой стороны, впрочем, и само русское рабочее движение – в силу тех же самых объективных причин – не могло и не сумело повести себя иначе, чем американское[247], то есть не сумело занять эту решающую позицию – позицию гегемона. Об этом свидетельствует характер антитейлористской реакции на тезисы Ленина, из-за чего дискуссия вокруг них так и не ознаменует реального прогресса на пути проникновения в суть проблемы[248].
Таким образом, и Советской власти не остается ничего другого, как также использовать средства принуждения. Это принуждение будет иным, нежели насилие, примененное американскими капиталистами для уничтожения рабочих организаций, но в известном смысле его роль окажется более центральной, более решающей. Сочетание элементов обязательности (выражающихся в повседневной практике, в трудовой дисциплине и единоначалии непосредственно на производстве) с элементами убеждения выливается не только в воспитание на «примере» передовика. По ленинскому замыслу, повседневное практическое управление общественными делами и необходимое повышение культурного уровня масс выступают одновременно – и комбинированно – как осознание ограничений и требований, налагаемых самой действительностью; как момент формирования всеобщей «индустриальной культуры», как один из путей к преодолению буржуазной демократии, как завоевание – или по крайней мере начало завоевания – пролетариатом способности господствовать над производственными процессами, над экономикой в целом.
Борьба за применение новых методов организации труда – это не только борьба за повышение производительности труда, продиктованная необходимостью удовлетворить безотлагательные потребности момента и столь же неотложной задачей соединить две «половинки» социализма; это одновременно поворот к углублению советской демократии в тот самый момент, когда признается необходимость пойти на «компромиссы».
Ленин оставил своим наследникам нераспутанный узел и в этой области. Предпринятое им приспособление тейлоризма к советскому опыту протекало хотя и не без отклонений, но все же в рамках перехода от капитализма к социализму. Будущее, следовательно, не было затронуто. Тем не менее оставался элемент двусмысленности, влияние которого будет сказываться и в дальнейшем: ведь именно новые технические приемы могут служить инструментом развития социалистической демократии. Позволяя экономить человеческий труд, они ведут к высвобождению времени, которое может быть использовано трудящимися как для хозяйственного и административного управления, так и для повышения собственного культурного уровня, то есть завоевания знаний, позволяющих человеку непосредственно господствовать в производственном процессе. Но разве все это не подкрепляет ту идею, что организация труда, индустриального труда как такового, независима от производственных отношений и дифференцируется только с точки зрения социального способа присвоения продукта? Именно здесь, на мой взгляд, проходит главная нить, связующая Ленина и последующую советскую историю в области организации труда.
Следует признать, что по крайней мере в идеологических дискуссиях, по-видимому, никогда не упускалась из виду необходимость преодоления процесса труда в том виде, в каком он был унаследован от капитализма, или, во всяком случае, идея о безусловном изменении его природы при социализме. Ленин, как мы видели, подчеркивая необходимость изучения и применения системы Тейлора, выдвигает вместе с тем задачу «приспособления», переработки ее. Троцкий, который в 1923 году обрушился на некритическое принятие формулы – научный (а стало быть, и технический) прогресс равен общественному прогрессу (на его взгляд, этим грешил Павлов), – в 1927 году напишет, что «старая техника в той форме, в какой мы завоевали ее, совершенно непригодна для социализма». Сталин же, прославляя стахановское движение, связывает эту форму социалистического соревнования с перспективой исчезновения «антагонизма между умственным и физическим трудом»: преодоление этого противоречия не может не предполагать – хотя в тексте об этом ясно и не говорится – иной организации (и качества) трудового процесса[249]. Можно было бы, конечно, по примеру многих авторов подчеркнуть разрыв между провозглашаемыми принципами и действительностью, обусловленной не только все большей жесткостью социальной структуры советского общества, но и в особенности суровыми потребностями полувековой истории, насыщенной гигантскими потрясениями и жесткой конфронтацией во всемирном масштабе. Это существенно важно для понимания, но это иная плоскость анализа по сравнению с той, которая была выбрана здесь. Точно так же, как в иной плоскости находится интересная идея, выдвинутая Линхартом, об изучении стахановского опыта – в отличие от принятого до сих пор подхода – в терминах классового анализа[250].
Поскольку сначала отодвинулась, а затем исчезла перспектива всеобщего революционного подъема, который позволит – на основе использования и взаимообогащения возможностей двух «половинок», двух цыплят, высиженных наседкой империализма, – наладить установление нового порядка во всем мире, то Советская власть была вынуждена, чтобы не дискредитировать себя, пойти неведомыми путями непосредственного строительства социализма. Рационализация производства закономерно составляет часть этого процесса, выступая в качестве средства лучшего удовлетворения потребностей, расширения выпуска продукции для нужд общества[251].
Возрождается и идея рационализации труда как средства увеличения свободного времени при социализме[252]. На первый взгляд техническая основа производства, трудовые процессы – по крайней мере в своих основных, принципиальных чертах – выступают как заданные. Но одновременно ведется широкая кропотливая работа – до сих пор почти не изученная на Западе, – о масштабах которой можно составить представление, если напомнить, что в 20-е годы более десятка научно-исследовательских институтов в СССР занимались изучением проблем управления предприятиями и что в период 1923 – 1927 годов выходило около двадцати журналов по вопросам научной организации труда и управления производством[253].
По словам авторитетного наблюдателя – и поклонника стахановского движения, – методы, обычно использовавшиеся в Советском Союзе в 30-е годы, «не содержали никаких новых принципов и, уж конечно, мало чем могли бы удивить исследователей американского научного менеджмента». Более того, «многие из них представляли собой расширенное внедрение элементарных трудовых операций»[254]. Подтверждением этому служит свидетельство, которое никак не может быть заподозрено в предвзятости, поскольку исходит из самого Советского Союза. Каков был тот организационный принцип, который так двинул вперед Стаханова и других «шахтеров-ударников»? Ответ прост: «родилась идея разделить трудовые операции»[255].
Марио Тело.БУХАРИН: ЭКОНОМИКА И ПОЛИТИКА В ПЕРИОД СТРОИТЕЛЬСТВА СОЦИАЛИЗМА
Анализ развития и кризиса мирового капитализма и соответствующее переосмысление форм революционного процесса пронизывают насквозь политико-теоретическое творчество Бухарина. Среди деятелей коммунистического движения Бухарина отличает именно проделанная им сложная работа по исследованию и теоретическому осмыслению этих тем. Эту работу он вел на протяжении 15 лет: с момента появления наиболее значительной из его предреволюционных работ «Мировое хозяйство и империализм» (1915)[256] до выступлений 1926 – 1929 годов – периода, ознаменовавшего вершину его политического влияния и одновременно начало его отстранения от власти[257], – и разработки программы Коминтерна, как и последних работ об организованном капитализме, которым суждено будет стать главной мишенью обвинительных речей Сталина[258]. Его размышления об изменениях в современном капитализме не просто представляют собой систематизацию эмпирических наблюдений, а непосредственно отвечают задаче развития концептуального аппарата марксизма. Именно в этом свете определяется то своеобразное место, которое занимает в коммунистическом движении Бухарин; его суждения о значении и последствиях тех политико-экономических процессов, которые он рассматривает в рамках категории государственного капитализма, явились причиной почти полного его разрыва с Лениным в 1915 году[259]