Аналогичное критическое замечание выдвигалось в ходе обсуждения проекта программы Коминтерна, опубликованного в первой половине 1928 года на страницах журнала «Коммунистический Интернационал». Отвечая на него, Бухарин отводит определяющее значение задаче преодоления трудности совмещения анализа противоречия между производством и потреблением и теории (обычно приписываемой Туган-Барановскому) межотраслевых диспропорций. Бухарин берет ленинское положение о недопотреблении как составной части общей диспропорции, общего отсутствия плана в капиталистическом обществе[306] и дополняет его тезисом о том, что достичь планового, защищенного от кризисов хозяйства невозможно, ограничиваясь регулированием одних лишь межотраслевых диспропорций (в соответствии с линией Гильфердинга и Туган-Барановского). Для достижения этой цели, указывает Бухарин, необходимо также ликвидировать ту особую диспропорцию, которая возникает по отношению к сфере воспроизводства наемной рабочей силы, то есть потреблению[307]. В результате остается открытым вопрос – которым задаются авторы различных направлений, – что же именно хотел сказать Бухарин этим тезисом, не раз обращаясь к нему в 1924 – 1928 годах. Намеревался ли он ограничиться лишь критическими оговорками по поводу объективных тенденций, выражавшихся, в частности, в разработке многочисленных проектов капиталистического планирования и попытках примирения плана и рынка; или же речь шла также о сложившемся убеждении, что некая форма государственного капитализма («идеальный тип» госкапитализма, по его осторожному выражению), способная программировать самый уровень и динамику потребления, впрямь может воплотиться в историческую действительность?[308]
Тем не менее бухаринский анализ тенденций и контртенденций кризиса мирового капитализма вряд ли можно сблизить с какой бы то ни было из теорий краха, сложившихся в рамках теоретической культуры II Интернационала. В то же время отход от них вовсе не означает возврата к Марксу и к критике политической экономии. Возражение Гроссмана в этом смысле отражало действительно весьма далекую от бухаринской позицию. Бухарин отчетливо понимает, что новая фаза мирового капитализма требует развития марксистской теории за рамки чистой критики политической экономии[309]. Само ленинское идейное наследие он рассматривает не как замкнутую систему, а как исключительной важности переходный этап в разработке теории, – этап, открытый для дальнейшего развития и немыслимый без целого комплекса привязок к результатам современной науки (на первое место он ставит здесь Гильфердинга). И этого убеждения нисколько не меняет то обстоятельство, что, обращаясь в своих работах к разным аспектам ленинской мысли, Бухарин сплошь и рядом использует идеи, внесенные Лениным в теорию кризиса.
Нельзя не обратить внимания на то, что Бухарин на VI конгрессе Коминтерна обобщил выводы из своих занятий теоретическим анализом не в виде новой формулы или концепции, а в форме осовременивания ленинского тезиса об «общем кризисе капитализма»[310]. Речь шла между тем об отнюдь не маловажном уточнении, если вспомнить бухаринское понимание «третьего периода» и настойчивое указание на важность процессов самоорганизации и политического регулирования капитализма. В категории, заимствованной у Ленина, Бухарин подчеркивает противоречия политического характера, способные толкнуть мир к войне[311]: агрессивность капиталистических государств в деле защиты позиций, завоеванных на национальном и мировом рынках, отстаивание выгодных условий международной торговли и – куда чаще, чем в Ленинской формуле, – постоянно возрождающееся искушение изолировать и разгромить Советский Союз, существование которого образует главную контртенденцию стабилизации капитализма. В качестве экономического и политического противоречия, приобретающего все большую важность, Бухарин указывает на надлом прежних отношений между метрополиями и колониальными странами, которые требуют самостоятельности и становятся в свою очередь уже не только поставщиками сырья, но и производителями товаров с низким технологическим содержанием, то есть выступают как конкуренты, обостряющие противоречия западных держав[312]. Вообще источником международной напряженности служит вакуум, образовавшийся в мировом капиталистическом порядке с ломкой равновесия, унаследованного от XIX века.
Бухарин, таким образом, демонстрирует незаурядную ясность мысли в выявлении двух аспектов капитализма межвоенной поры. Во-первых, это действительная анархия международных отношений, отражающих болезненное отмирание прежней системы взаимных связей между державами, соответствующее отсутствие финансовой стабильности, попытки возврата к протекционизму и трудности международной торговли, неразрешенность кризисных ситуаций, оставленных войной (в том числе порочный круг займов и кредитов в расчетах между странами-победительницами и странами-побежденными). Во-вторых, это «новый факт», выражающийся в техническом и организационном развитии национальных капитализмов[313]. Такой анализ выдвигает Бухарина в число самостоятельных интерпретаторов – современников преобразований в природе капитализма 20-х годов. В чем он испытывал трудности, так это главным образом в приложении итогов указанного анализа к выработке курса развития международного коммунистического движения, то есть организации, состоящей из государства и движения. Одно дело было анализировать «методично, как в естественных науках», последствия Октябрьской революции в виде распада и передела мирового рынка, и совсем другое – воплотить в жизнь ленинскую идею «всеобщего значения Октября», заново сформулировать теорию революции на основе новых данных. Главные усилия Бухарина были, бесспорно, направлены на то, чтобы вырвать связь между научным предвидением и политикой из плена конъюнктурных соображений, высветить долгосрочные тенденции, продолжающие – правда, не столь непосредственно – вести к преодолению капитализма, даже если на самом анализе кризиса сказывалось новое обстоятельство – изоляция СССР, которую не мог замаскировать приподнятый тон заявлений о том, что существование СССР означает начало краха мирового капитализма[314].
3. Русская революция и революция мировая
Анализ международных противоречий капитализма составляет лишь один из отправных пунктов в формировании бухаринской теории революции. Все большую роль в этой разработке играет сам опыт советского строительства, особенно в фундаментально важное пятилетие между уходом Ленина в 1923 году и его последовавшей смертью и политическим поворотом 1928 – 1929 годов. При этом значение того, что СССР продолжает существовать, измеряется не только тем объективным политическим и экономическим воздействием, которое он оказывает на устойчивость мирового капитализма, но и тем, что Советский Союз, по словам Бухарина, выступает как «первая гигантская лаборатория, где приобретает форму будущее человечества»[315]. Вопрос, которым он задается, если отвлечься от начинающей вступать в свои права риторики, заключается в расшифровке стратегической перспективы, вытекающей из двояко изменившейся ситуации после перехода к новой экономической политике в СССР и поражения революции на Западе, в особенности в Германии в октябре 1923 года. Может ли эта ситуация создать предпосылки для выработки подлинно самостоятельного стратегического курса, не отождествляющегося ни с клонящейся к упадку оппозицией Троцкого, ни с торжествующим сталинизмом; можно ли, иначе говоря, использовать то исключительное обстоятельство, которое обеспечивает уже само центральное положение руководителя Коминтерна в момент закладки основ международного коммунистического движения для обеспечения реальной взаимосвязи между анализом и практической разработкой новой перспективы?
Между тем ход развития мировых событий подвергает суровому испытанию постулат о международном значении Октября, разделяемый – пусть даже в разных формах – всеми руководителями партии большевиков. Вслед за разгромом или по крайней мере спадом массовых движений на Западе, что дополнительно подтвердилось поражением рабочего класса Англии в 1926 году, катастрофической неудачей завершается китайская революция 1927 года – первое практическое свидетельство несоответствия политики Коминтерна специфическим проблемам, поставленным на повестку дня освободительным движением колониальных или освободившихся от колониального ига народов, особенно в Азии и Латинской Америке, куда активнее всего начал проникать Интернационал.
Весь комплекс теоретических убеждений и конкретных исследований в области проблем организованного капитализма делал Бухарина самым непреклонным противником теории перманентной революции. Одна из отличительных черт всей его политико-теоретической деятельности после смерти Ленина заключается в борьбе, направленной на то, чтобы не допустить изоляции СССР, в стремлении избежать поспешного сведéния к бюрократическому шаблону пестрого многообразия ситуаций, в которых мировое коммунистическое движение выступало в качестве значимого политического субъекта. Подход Бухарина к интерпретации и развитию идеи «социализма в одной стране» приобретает, таким образом, особое значение и тем самым, в частности, подвергается уточнению первоначальное обоснование поддержки им нэпа. С тенденцией к формулированию политических решений в теоретическом ключе у него соседствует действительное сознание международной взаимозависимости, в условиях которой совершается выбор пути к социализму. Растущий разрыв между двумя политическими и теоретическими проблемами – мировой революции и социализма в СССР – он пытается преодолеть с помощью дифференцированного анализа различных секторов международной арены (капиталистические страны, отсталые страны, СССР). Причем реальные достижения СССР выступают в его глазах не только как оплот нового подъема революционного движения, но и как активный фактор, элемент предварения конечного результата и в особенности объединения с «мировой деревней», если воспользоваться выражением, употреблявшимся на XII съезде ВКП(б)