На первый взгляд Лукач предстает здесь как абсолютный идеалист фихтеанского толка, и в его адрес действительно зачастую выдвигалось это обвинение, но в данном случае все значительно сложнее. Прежде всего Лукач отвергает экономический фатализм, то есть идею автоматического перерастания противоречий капитализма в социалистическую революцию. Коммунизм невозможен без такого сущностного сознания пролетариата и общества в целом. Сознания, которое берется не в расхожем значении «социалистической идеологии» или идейной добавки к социальному плюс духовному бытию, а в смысле неовеществленного – и стало быть, истинного – сознания неовеществленного, подлинного социального существа. Формулировки Лукача лишь отражают высшую степень освободительного смысла, содержащегося в Марксовом понятии пролетарской революции. Его «идеализм» заключается главным образом в том, что он не показывает, как можно конкретно реализовать это тождество субъекта и объекта, и не объясняет, почему оно не осуществляется. Как доказывает вся история социализма до сего дня, как раз такое осуществление и является наиболее трудным делом.
Своим очерком «Овеществление и сознание пролетариата» Лукач опередил почти все дискуссии, развернувшиеся на Западе после опубликования ранних работ Маркса, особенно «Экономическо-философских рукописей 1844 года»; причем опередил обе фазы этой дискуссии: как первую, в начале 30-х годов, так и вторую, начавшуюся после второй мировой войны. Подлинно историческое значение «Истории и классового сознания» состоит в том, что эта книга представляет собой попытку воссоздания философского содержания и смысла марксизма на основе самого марксизма. Интеллектуальную проницательность Лукача доказывает то, что он осуществил такую реконструкцию и философскую интерпретацию, не зная ни большей части произведений молодого Маркса, ни подготовительных рукописей к «Капиталу», в особенности «Экономических рукописей 1857 – 1859 годов», которые были обнародованы лишь в 1935 году. Он открыл глубокую философскую проблематику в тех произведениях Маркса, которые носят, по видимости, чисто экономический характер, таких, как «Капитал» и «Теории прибавочной стоимости». Он пришел к центральной проблеме нашего времени – проблеме «отчуждения» – не на основе работ молодого Маркса, а на основе трудов Маркса зрелого периода; именно поэтому он формулирует эту проблему более точно и глубоко и в своей интерпретации ее оказывается куда ближе к духу Марксовой теории, нежели множество других критиков и ученых более позднего времени.
Очень проблематичным элементом выдвинутой Лукачем версии теории овеществления по-прежнему остается вопрос о преодолении самого овеществления. Сомнения при этом вызывает не столько идея о том, что преодоление овеществления может выступать как некий раз и навсегда совершающийся акт – идея, от которой в дальнейшем сам Лукач отказался, заявив, что устранение овеществления есть исторический процесс, – сколько тенденция к отождествлению овеществления с каждым и любым видом опредмечивания вообще. Между тем если объективация (Vergegenständlichung) образует постоянный аспект человеческого овладения миром, то овеществление (Verdinglichung, Versachlichung) является ее преходящей исторической формой. Некоторые критики упрекают Лукача в том, что он недостаточно принимает во внимание труд и трудовой процесс как основные процессы объективации; однако их критика не попадает в цель. Маркс в «Капитале» – а его знание Лукачем никто не ставит под сомнение – тщательно занимался этими проблемами. Между тем в диалектике субъекта и объекта в буржуазном обществе речь идет не о труде и трудовом процессе вообще, а об их определенной общественной форме, об абстрактном человеческом труде, создающем стоимость, и о процессе переноса стоимости. Имеется в виду, таким образом, не просто объективация, а именно овеществление. Между тем в этой связи возникает вопрос, который советские критики Лукача обходят молчанием и который касается уже не только Лукача, но и самого Маркса: нет ли также других причин овеществления, независимых от базиса буржуазного общества, и не содержится ли тенденция к овеществлению во всякой объективации?
С проблематикой овеществления тесно связана позиция Лукача в отношении историчности в его реконструкции и интерпретации исходного, «классического» марксизма, иными словами, идея историчности самого исторического материализма, его привязанности к капиталистическому обществу как в отношении его собственного генезиса, так и в смысле пределов его теоретической применимости. Исторический материализм эпохи II Интернационала (например, исторический материализм Каутского) – точно так же, как исторический материализм сталинских учебников, рассматривает самого себя как некую всеобщую социологию, формулирующую законы, истинные вообще для всех социально-экономических формаций, начиная с первобытного общества и кончая коммунистическим обществом будущего. Благодаря тщательному изучению замечаний Маркса о докапиталистических обществах Лукач пришел к выводу, что «классический» исторический материализм представляет собой «самопознание капиталистического общества» и следовательно, является «прежде всего теорией буржуазного общества и его экономического базиса»[405].
Капиталистическое общество в чистом виде отмечено, по Лукачу, следующими основными структурными чертами. Во-первых, оно образует единый комплекс с тесными функциональными связями между его относительно независимыми формами и компонентами. Эта конкретная тотальность находится в движении, выступает как непрерывная тотализация, размывающая первоначальные и естественные докапиталистические отношения между людьми, полностью ассимилирующая и социализирующая их. Во-вторых, экономика образует в этом обществе специфическую самостоятельную систему, наделенную способностью к самодвижению и собственным имманентным законом. В-третьих, эта экономическая система по степени своей опредмеченности приближается к природе в физическом смысле слова. Это – система, в которой господствуют овеществленные «естественные» законы экономических явлений, – «естественные» в том смысле, что они обладают объективностью физических законов и независимы от знаний, воли и целей людей. В-четвертых, законы экономики, с одной стороны, господствуют над всем обществом, а с другой – утверждаются в силу своего чисто экономического могущества без вмешательства внеэкономических факторов.
В докапиталистических обществах, напротив, господствуют совершенно иные системы категорий, а отдельные компоненты внутри социального целого занимают более самостоятельную и независимую позицию по отношению к этому последнему: их функциональные связи с целым куда более слабы. Структурные характеристики докапиталистических социально-экономических формаций в сравнении с капитализмом могут быть схематично-приблизительно перечислены следующим образом. Во-первых, в докапиталистических обществах господствуют не овеществленные «естественные» экономические законы, а преимущественно исходно естественные отношения (термин, используемый Марксом, – naturwüchsig): отношения родства, крестьянской общины, прямого господства и прямого порабощения и т.д., причем все это не только в области общения человека с природой, но и во взаимных общественных отношениях людей. Эти отношения не опосредованы и не носят иллюзорного характера вещей, но прямо выливаются в юридические формы.
«Соответственно меньшей экономической однородности общества государственно-юридические формы, которые образуют здесь наслоения сословий, привилегий и т.д., выполняют совершенно иную функцию, чем при капитализме, причем как объективно, так и субъективно. При капитализме эти формы лишь фиксируют взаимосвязи, функционирующие в собственно экономической сфере, так что юридические формы… зачастую могут учитывать изменения экономических структур, сами не изменяясь ни с формальной точки зрения, ни в том, что касается содержания. В докапиталистических же обществах, напротив, юридические формы должны конститутивно вмешиваться во взаимосвязи экономики. Здесь нет чисто экономических категорий… выступающих в юридических формах. Но экономические и юридические категории конкретно, своим содержанием, неразрывно переплетены друг с другом»[406].
Во-вторых, здесь нет автономизации экономической системы, подобно тому как это происходит в буржуазном обществе. Естественно, и эти общества занимаются производством, но экономика в них не представляет собой самостоятельной системы, ставящей себе самой цели в собственном самодвижении. В-третьих, государство в этих обществах не выступает в качестве элемента, опосредующего экономическое господство над обществом: оно и есть непосредственно это господство. Наконец, разделение на общественные классы не может полностью проявиться во всей своей экономической подлинности, но предстает смешанным, с разделением на сословия, касты и т.п. Сословное, или кастовое, сознание ориентировано на целое, отличное от экономического единства общества: оно обращено к предыдущей социальной ситуации, в которой в свое время были установлены прерогативы и отличия сословий и каст. Они поэтому скрывают классовое сознание и мешают ему утвердиться. Поэтому в докапиталистических обществах классы необходимо выводить теоретически, между тем как при капитализме они образуют непосредственную действительность.
В то время как вульгарный марксизм рассматривает категории исторического материализма как вечные и истинные для всех общественных систем, Лукач придерживается того мнения, что полная применимость «классического» исторического материализма ограниченна не только для прошлого, но и для будущего. Социалистическая революция означает конец овеществления, отменяет «господство овеществленных отношений, порабощающих людей», а следовательно, «господство экономики над обществом»[407]