Сторонники идеи фатально близкого «краха» капиталистического общества, прибегая к поверхностной исторической метафоре, часто сравнивают это общество с Древним Римом или феодальным строем. Но такое сравнение неправомерно, ибо если капитализм и идет к своему концу, то идет не через упадок своих производительных сил, а, напротив, через их дальнейшее развитие, рост материального производства и связанной с ним культуры – что, собственно, и составляет единственно возможную предпосылку строительства послекапиталистической цивилизации.
«Именно это придает такую силу внушения и чрезвычайную распространенность культурной целостности современного общества, внутри которого общезначимые, общеклассовые элементы содержат в себе также продукты собственно буржуазного происхождения и зачастую буржуазной ограниченности»[450].
Для Ленина проблема «пролетарской культуры» ставилась иначе, а его оппозиция Пролеткульту, обусловленная разными соображениями, теснейшим образом связывалась с его теорией революции в России. Ленин прекрасно сознавал, что нарушил традиционный для революционной марксистской теории порядок следования событий. Иными словами, он знал, что Россия, хотя ее, конечно, нельзя было назвать «отсталой» страной в абсолютном смысле, разумеется, еще не настолько была «модернизирована» капиталистическим развитием в глубинных слоях общества, чтобы стать «зрелой» для социалистической революции. И эта «незрелость» давала о себе знать тем сильнее, чем скорее развивалась иллюзорная перспектива западноевропейской революции, которая бы оказала поддержку русской революции и вернула ее в рамки «классического» марксистского проекта.
«Если для создания социализма требуется определенный уровень культуры (хотя никто не может сказать, каков именно этот определенный „уровень культуры“, ибо он различен в каждом из западноевропейских государств), то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы»[451].
В этом вопросе, который Ленин задавал в ходе полемики с меньшевиками и со всем «классическим» марксизмом, заключается смысл большевистской революции и весь комплекс ее проблем. В нем заключается также указание на значение культурной работы для этой революции:
«Нам наши противники не раз говорили, что мы предпринимаем безрассудное дело насаждения социализма в недостаточно культурной стране. Но они ошиблись в том, что мы начали не с того конца, как полагалось по теории (всяких педантов), и что у нас политический и социальный переворот оказался предшественником тому культурному перевороту, той культурной революции, перед лицом которой мы все-таки теперь стоим»[452].
Но темпы «культурной революции» совсем иные, чем темпы революции политической.
«Культурная задача не может быть решена так быстро, как задачи политические и военные… Политически победить можно в эпоху обострения кризиса в несколько недель. На войне можно победить в несколько месяцев, а культурно победить в такой срок нельзя, по самому существу дела тут нужен срок более длинный, и надо к этому более длинному сроку приспособиться, рассчитывая свою работу, проявляя наибольшее упорство, настойчивость и систематичность»[453].
Для Ленина «культурная революция» становилась условием построения социализма в такой стране, как Россия, «культурный уровень» который (то есть уровень капиталистической культуры) был еще недостаточен для преодоления капитализма. Учитывая же «более длинный срок», требующийся для этого по сравнению с молниеносным завоеванием политической власти, этой революцией должна была руководить правящая коммунистическая партия. В этой же связи вставал и вопрос о двояком (и двойственном) отношении к «буржуазной» культуре, в частности в лице тех ее представителей, какими были «спецы»: все это достояние прошлого должно было использоваться политической властью, но в конечном счете, как орудие для его преодоления. «Культурная революция», следовательно, призвана была вести борьбу как с теми, кто хотел немедленно изобрести «пролетарскую культуру», так и с теми, кто готов был принять «буржуазную культуру» как единственно возможную. Высшим регулятором этой борьбы выступала, естественно, партия, которая, сознавая исключительность совершенной политической революции, должна была сохранять безраздельный контроль и над «культурной революцией», поскольку эта последняя составляла условие проведения в жизнь ее особого проекта социалистического преобразования России, да и самого ее дальнейшего существования в качестве национальной и интернациональной системы власти.
Программу Пролеткульта поэтому Ленин не мог принять по двум существенным причинам: она постулировала самостоятельность «культурной революции» по отношению к политической власти и она трактовала такую революцию как немедленное строительство чисто «пролетарской культуры». Богданов не требовал полного отказа от культуры прошлого, но его постановка вопроса о «культурном наследии» открывала двери для такого отказа (как это фактически и произошло) и насаждения некоей абсолютной веры в новую культуру. В первом номере журнала «Пролетарская культура» в 1918 году Богданов писал:
«Оно [„культурное освобождение пролетариата“], однако, вовсе не означает простого разрыва со всей богатой культурой старого мира. Нет, пролетариат – законный наследник всех ее ценных завоеваний, духовных, как и материальных: от этого наследства он не может и не должен отказываться. Но им надо овладеть так, чтобы оно не овладело само душою пролетариата, как мертвый капитал владеет душою буржуазии, – чтобы оно стало лишь орудием в руках пролетариата… Таким образом, культурная независимость – единственный путь и к полному завоеванию духовных сокровищ, накопленных до сих пор человечеством»[454].
Богданов, иначе говоря, во имя «пролетарской культуры» превращал культуру прошлого (а также непролетарскую культуру настоящего) в музейный предмет, чем фактически способствовал отказу от нее. Ленин же во имя «культурной революции» принимал из «культурного наследства» те его плоды, которые рассматривал как полезные. Одновременно, однако, утверждая тотальную гегемонию политической партии, он уничтожал условия дальнейшего культурного роста, возможность которого, со всей очевидностью, могли обеспечить лишь безграничный критический дух и конструктивная антидогматическая свобода.
5. Пролеткульт и диктатура
На Первой всероссийской конференции пролетарских культурно-просветительных организаций (15 – 20 сентября 1918 года) П. Лебедев-Полянский в своем вступительном слове еще раз подтвердил, что «пролетариат возьмет из старой культуры только материал, который идейно не враждебен ему»[455], и что «самые основы пролетарской культуры совершенно отличны от культуры буржуазной»[456], поскольку первая развивается «на базе коллективного труда» и «строго монистична», а вторая «индивидуалистическая» и «анархичная». Примечательно, что Лебедев-Полянский подчеркивает главенство культуры по сравнению с «политической и экономической борьбой», которая есть «только часть этой культуры»[457]. В своем докладе затем Лебедев-Полянский уточнил задачи Пролеткульта: в культурной работе следует различать два момента – «просто просветительный и творческий». «Пролеткульт, не отвергая первого момента, сосредоточивает свое внимание главным образом на творческой стороне дела, возлагая просветительную часть по преимуществу на Нар. Ком. Просв.». Ясен смысл этого разграничения государственных органов, каковым и является Народный Комиссариат Просвещения (то есть министерство), и Пролеткульта. Первый представляет собой часть государства, которое не является чисто пролетарским, а по самому определению выступает как «рабоче-крестьянское» и к тому же вынуждено пользоваться услугами старой буржуазной интеллигенции («специалистов»). Пролеткульт, напротив, представляет собой «тип организации, свободной в своей работе от мелкобуржуазных союзников» и уже в силу этого «предоставляет пролетариату максимум возможностей для чисто классовой творческой работы». Отношения между Пролеткультом и государственным ведомством подобны отношениям между «лабораторией» и «заводом»: «комиссариат вынужден давать директивы» в качестве государственного органа, которому подчиняется Пролеткульт, «пролетарская же культура должна вырабатываться в процессе самодеятельности на низах, среди широких народных масс»[458], то есть не из директив, спущенных сверху.
В своем докладе на тему «Наука и пролетариат» Богданов заявил, что «буржуазная наука мало доступна рабочему классу. Она слишком громоздка по чрезмерному накоплению и недостаточной организованности материала», из-за чего «необходимо пересмотреть современную науку с пролетарской точки зрения как по содержанию, так и по форме изложения». Приведенные Богдановым примеры весьма элементарны и путанны: астрономию «можно определить… как учение об ориентировке трудовых усилий в пространстве и времени», а «логику следует понимать как теорию социального согласования идей, организационных орудий труда и т.д.». Представленные «в таком понимании, все эти науки ближе к сознанию рабочего»[459]