[550] или же монополистическая прибыль всегда с необходимостью наталкивается на те пределы, которые по-прежнему могут быть выведены из способа функционирования все того же закона стоимости (как полагает Варга, а после него Эльснер и другие экономисты[551])? Каковы функции формирующегося государственного дирижизма и как должны определяться пределы вмешательства государства в социальные процессы? Означает ли организация рабочего класса, что он сможет ускользнуть от принудительного действия продолжающегося процесса капиталистического накопления? Знаменует ли организация капитализма переход «от иррациональной системы к рациональной организации»[552]? Перечень характерных черт организованного капитализма не дает ответа на эти вопросы; именно здесь и завязываются дискуссии, которыми отмечено изучение капитализма в период II и III Интернационалов и вплоть до 30-х годов.
Споры по этим вопросам сообразуются, как уже упоминалось, с оценками политической возможности и экономической необходимости. Предполагается, что, подобно тому как монополии имеют – благодаря своему экономическому могуществу – возможность в течение некоторого времени (следовательно, невечно) ускользать от необходимостей, обусловленных законами развития капиталистического способа производства, другие компоненты тоже будут во все большей мере обусловливаться политическими факторами, нежели экономическим принуждением буржуазного общества.
Сама возможность возникновения такой гипотезы есть результат специфического понимания отношений между производством и обращением. Поскольку сфера производства организуется, структурируется и трансформируется в систему укрупненных предпринимательских единиц, в обращении также исчезают противоречия, порождающие анархию. Сфера обращения тем самым, с одной стороны, мыслится как нейтральная по отношению к сфере производства, а с другой – выступает как комплекс, способный выполнять регулирующую функцию в интересах институтов власти. Подобная теоретическая модель типична для марксизма II и III Интернационалов и, безусловно, восходит к идеям планирования, рационализации, организации, олицетворяющим специфически марксистский вариант более общего представления о прогрессе, рациональности и планируемом труде, – представления, которое символизируют имена Тейлора, Ратенау, Наумана, Макса Вебера, Гольдшайда и других[553]. С другой стороны, эту модель следует поставить в связь со специфической интерпретацией Марксовой критики политической экономии, – критики, которая не ограничивается теорией накопления, концентрации и централизации, а подспудно затрагивает и те простейшие категории, с которых Маркс начинает «Капитал»: товар, стоимость, деньги.
Дело в том, что ядро Марксовой теории стоимости – иначе говоря, тезис о том, что, во-первых, стоимость образует особое общественное отношение (что утверждает и Гильфердинг в своей критике Бём-Баверка), а во-вторых, ее противоречия воспроизводятся в категориях, вырастающих из самой стоимости (деньгах, капитале, кредите, заработной плате и т.д.) – в марксизме II и III Интернационалов зачастую игнорировалось или прямо отвергалось. Теория стоимости выступает в урезанном виде, уже когда ее начинают интерпретировать единственно в смысле трудовой теории стоимости, причем анализ формы стоимости регулярно приносится в жертву анализу содержания[554]. Будучи же сведена к «трудовой теории стоимости», понимаемой, в сущности, как метод количественного определения стоимости, она может быть затем релятивизирована или отвергнута, например, в случае ошибочной трактовки ее как «сугубо концептуальной действительности… построенной на абстракциях»[555], следовательно, воспринята как теоретическая модель, которая при необходимости может быть заменена или может оказаться устарелой в результате развития капитализма, и особенно процессов монополизации. Можно утверждать, что и Гильфердинг руководствуется этой бернштейновской интерпретацией (что справедливо подчеркивается Пьетранерой)[556], но при этом из его поля зрения выпадают два момента, важных для изучения монополизации. Во-первых, это тот факт, что процесс образования стоимости включает в себя как производство, так и реализацию, то есть представляет собой круговой, циркулярный процесс. Во-вторых, это тот факт, что определения теории стоимости не просто относятся к обращению в условиях свободной конкуренции, что закон стоимости, иначе говоря, не может быть сведен к инструменту, позволяющему оптимизировать размещение общественных ресурсов в духе классической доктрины ценообразования в условиях конкуренции[557], но являются также основополагающими для производства и обращения при капитализме вообще, неважно каком – конкурентном или монополистическом. Первый момент ведет затем к тезису о том, что экономика может быть «организована» в сфере обращения с помощью кредита и государственных капиталовложений; из второго же момента следует тот тезис, что противоречия, проистекающие из стоимости – иначе говоря, иррационально-анархические отношения, – действительно могут быть преодолены. Таким образом, могут быть определены как предмет регулирования (организованная экономика), так и сфера регламентации (категории обращения, особенно деньги). А придя к этому рубежу, нетрудно выявить и субъект регулирования: банки, образующие центральную нервную систему того финансового капитала, который возник в результате слияния промышленного и банковского капитала, и государство организованного, или государственного, капитализма.
Новые формулировки теории стоимости содержат в себе, таким образом, значимые последствия для концепций государства и общества и, следовательно, не могут быть ограничены ни самой теорией стоимости (специфической интерпретацией закона стоимости), ни теорией денег. Мы должны согласиться с Корой Стефан, когда она пишет о Гильфердинге, что его «подлинной целью было написать не теорию денег, а теорию государства, что его теория денег в действительности есть теория государства»[558]. Решающим аспектом при этом является редукция теории Маркса – сложного построения, в котором понятия выражают реальные общественные противоречия, – к относительно простой схеме категорий регулирования. В то время как Маркс выявляет сложные противоречия, коренящиеся в общественных отношениях, Гильфердинг и другие выписывают диаграмму проблем, подлежащих разрешению с помощью соответствующих приемов. Если Маркс понимает общество как противоречивую цельность, специфическим образом отражающуюся в своих отдельных и многообразных моментах, то Гильфердинг воспринимает общество, в сущности, как систему, частями которой можно манипулировать и по отдельности. Если Маркс подчиняет категорию возможного социальным условиям воспроизводимости власти (что единственно и составляет возможное), то в марксизме II Интернационала (в III Интернационале дело в этом плане обстояло существенно иначе) власть в общем и целом отрывается от собственно социальных условий и возможность понимается как политическая категория. Это нетрудно доказать, и мы сделаем это путем разбора понятия, являющегося центральным, фундаментальным как в «системе критики политической экономии», так и в политических воззрениях социал-демократии, – категория заработной платы.
3. Марксова теория заработной платы и категория «политической заработной платы»
Заработная плата выступает в качестве ключевого понятия не только потому, что в ней, в ее установившемся уровне отражаются взаимные отношения классов, но и потому, что в ней реальные классовые отношения становятся невидимыми, «мистифицированными». Расшифровка понятия заработной платы – этого каждодневно используемого понятия – представляет собой, следовательно, предпосылку всестороннего концептуального раскрытия капиталистического процесса в целом[559]. Не случайно Маркс писал, что
«форма заработной платы стирает всякие следы разделения рабочего дня на необходимый и прибавочный, на оплаченный и неоплаченный труд… На этой форме проявления, скрывающей истинное отношение и создающей видимость отношения прямо противоположного, покоятся все правовые представления как рабочего, так и капиталиста, все мистификации капиталистического способа производства, все порождаемые им иллюзии свободы, все апологетические увертки вульгарной политической экономии»[560].
Картина наемного труда, особенно при почасовой оплате, создает впечатление, будто все части рабочего дня полностью оплачены: «…даже прибавочный, или неоплаченный, труд выступает как оплаченный». Цена труда скрывает тот факт, что в форме заработной платы труженик получает возмещение затрат на воспроизводство собственной рабочей силы при данных, исторически определенных условиях, с тем чтобы он мог воспроизводить себя как наемного труженика[561].
Форма заработной платы скрывает тот факт, что возмещение затрат на производство наемной рабочей силы – возмещение, выступающее в виде заработной платы, – ни в коем случае не должно смешиваться с трудом, создающим стоимость в процессе производства. Первый из этих двух элементов принадлежит к обращению; капиталист на рынке труда покупает в обмен на заработную плату товар под названием «наемная рабочая сила».
«Фактически, – отмечает Маркс, – на товарном рынке владельцу денег противостоит непосредственно не труд, а рабочий. То, что продает последний, есть его рабочая сила. Когда его труд действительно начинается, он перестает принадлежать ему и, следовательно, не может быть им продан. Труд есть субстанция и имманентная мера стоимостей, но сам он не имеет стоимости»