ется ее пластичность, то есть тот факт, что коллективно-договорная мощь рабочих организаций способна влиять на ее уровни в «обширной зоне компромисса»[568]. В этом случае важную роль играет идея о том, что условия распределения становятся менее жесткими в результате технического прогресса, роста производительности труда и как их следствия большего количества товаров. Так, Эдуард Бернштейн пишет:
«Абсолютного предела увеличению заработной платы не существует, однако при некоторой данной стадии техники и определенном уровне производительности труда существуют пределы, которые не может игнорировать без ущерба для собственной выгоды ни одна из сторон, заинтересованных в распределении дохода. Нелегко установить, где в каждом данном случае проходят эти границы, но в будущем больший опыт позволит рабочему движению – которое, помимо всего прочего, еще очень молодо – всесторонне овладеть такой способностью»[569].
В соответствии с такими взглядами возможность повышения заработной платы предопределена уменьшением других издержек. Здесь в рассмотрение принимается не сущностное отношение между заработной платой (как авансом в счет части стоимости, произведенной рабочими) и прибавочной стоимостью (прибылью), извлекаемой для себя классом капиталистов, а лежащее на поверхности отношение между издержками на заработную плату и затратами иного типа в том виде, как они фигурируют в расчетах любого отдельного капиталиста.
«Совершенствование трудовых процессов позволяет сократить долю человеческого труда в отдельном изделии или отдельной производственной операции, так что увеличение цены труда компенсируется или даже перекрывается экономией, достигнутой за счет сокращения других издержек»[570].
Тем самым прибавочная стоимость и те категории, в обличье которых она выступает – категории прибыли и процента на капитал, – исключаются из сферы анализа, ибо расцениваются просто как остаточный доход, а заработная плата рассматривается лишь в соотношении с другими производственными издержками. В результате определение заработной платы становится, безусловно, менее сложным, чем оно является в действительности. Заработная плата и впрямь оказывается, с одной стороны, просто категорией распределения, противостоящей барышу, а с другой – становится просто категорией издержек, которая может быть компенсирована за счет издержек другого типа. Тем самым затушевывается, если не прямо игнорируется, то, что для Маркса было самым важным: проблема выявления взаимозависимостей между структурой издержек (отношение между инвестициями в переменный и постоянный капитал), с одной стороны, и отношениями распределения (норма прибавочной стоимости) – с другой, в их динамике и воздействиях на процесс накопления капитала с целью объяснения на этой основе их обратного воздействия в области распределения. Этот пункт подвергается также нападкам «ортодоксальной» критики, главное обвинение которой заключается в том, что приравнивание заработной платы к другим категориям затрат «упраздняет то поле боя, где сталкиваются два класса»[571].
Однако трактовка заработной платы как категории, находящейся в количественном отношении под влиянием власти, иначе говоря, как «политической заработной платы» (или living wage в противоположность economic wage[572]), в ходе последующих дискуссий пойдет еще дальше: будет утверждаться, что размеры заработной платы не только зависят от соответствующей силы организаций наемных тружеников и капитала (заработная плата не есть лишь категория издержек производства), но и меняются под политическим воздействием государства. Концепция соотношения между экономикой и государством у марксистов II и III Интернационалов требует еще досконального исследования, но уже сейчас можно по крайней мере упомянуть те ее последствия, которые затрагивают воззрения на заработную плату. Преобладающей здесь оказывается такая интерпретация соотношения между экономикой и государством, при которой государство рассматривается как субъект регулирования (причем субъект в значительной мере самостоятельный), между тем как экономика является объектом регулирования, то есть организуется извне (и тем самым освобождается от анархии конкуренции). Государство реализует свои задачи через посредство политического механизма выборов и парламентского контроля; большинство трудового народа может добиться победы на выборах, и его воля, выраженная таким образом, будет затем реализована исполнительными органами государства, то есть правительством, – такова вкратце идея государства, которую можно проследить, например, в речи Гильфердинга, произнесенной в 1927 году на съезде Социал-демократической партии Германии.
«Мы, – сказал он тогда, – должны вдолбить в голову каждого рабочего, что уровень заработной платы обусловлен политикой, зависит от силы парламентского представительства рабочего класса, от силы его организации и от соотношения социальных сил вне стен парламента. В особенности необходимо заявлять женам рабочих: подавая свой голос на выборах, вы влияете также на решение вопросов относительно цены на хлеб и мясо и относительно уровня заработной платы. Конечно, это нечто новое в условиях капиталистического хозяйства, это элемент большого экономического, социального и политического значения»[573].
Если провозглашенную Гильфердингом концепцию «политической заработной платы» сопоставить с Марксовой расшифровкой категории заработной платы и проистекающих из последней «мистификаций» (можно было бы, впрочем, без труда показать, что позиция Гильфердинга лишь продолжает давнюю традицию, идущую от Бернштейна к Туган-Барановскому и другим), то придется лишь сказать, что ее автор всецело стал жертвой мистификаций. Тем не менее не следует забывать, что для возникновения указанной концепции имелись веские причины, коренившиеся в самом социально-политическом развитии общества, особенно после первой мировой войны. Уже в ходе войны коллективно-договорные процедуры установления заработной платы действительно политизировались почти во всех капиталистических странах; по крайней мере в них более или менее явным образом стало участвовать государство. Помимо этого, тогда сложились системы социальной политики: возникло социальное страхование, было введено пособие по безработице, заработная плата была отчасти гарантирована от экономических превратностей (living wage в Англии). «В растущей политизации этой части экономики обнаруживается новый элемент всего хозяйственного развития»[574].
Однако такого рода подход предполагает один вопрос: с политическим определением уровней заработной платы «рабочая сила продолжает еще оставаться товаром или уже перестает быть им»[575]? В самом деле, если рабочая сила по-прежнему является товаром, то она продолжает подчиняться правилам ценообразования на рынке [труда] и критериям образования стоимости в соответствии с логикой затрат на воспроизводство. Разумеется, эти моменты также испытывают на себе влияние политических факторов, однако товарный характер рабочей силы в конечном счете препятствует полному и прочному утверждению политического принципа. В послевоенные годы, кстати, это было подтверждено тенденциями к неприятию «политизации» заработной платы, происшедшей во время войны: living wage так и не смогла устоять против economic wage. Как бы то ни было, Хайнц Потхофф, будучи последовательным, объясняет, что трудовой договор – это уже не договор о продаже (или аренде) рабочей силы как товара и что главная задача профсоюзов – бороться за ликвидацию товарного характера экономики вообще[576]. Ляйхтер также достаточно последователен, чтобы выводить возможность политического предопределения заработной платы из «монополизации рабочей силы» – с той предполагаемой предпосылкой, что монополия способна нейтрализовать действие закона стоимости[577]. На этом пункте следует остановиться более подробно.
В самом деле, у тезиса о возможности устанавливать уровни заработной платы политическим путем есть еще один аспект. Даже если мы будем исходить из предпосылки, что уровни заработной платы уже не определяются законом стоимости, все же одновременно предполагается, что «самостоятельность политической власти (в сфере распределения доходов. – Э.А.) не доходит до того, чтобы акты ее вмешательства в экономику не отражались и на процессе производства»[578]. Отделение производства от обращения оказывается, таким образом, односторонним: государство пользуется широкой самостоятельностью (в распределении), но, с другой стороны, исходит из предположения, что оно все же способно воздействовать на производство и накопление посредством политики распределения[579]. Действительно, на основании представления о неантагонистическом характере заработной платы целый ряд теоретиков – таких, как Тарнов, Массар, Маршак, Эмиль Ледерер, Отто Ляйхтер и другие, – приходят к выводу о том, что предприниматели могли бы быть сами заинтересованы в повышении заработной платы. По их мнению, более высокие уровни заработной платы увеличили бы покупательную способность национального рынка, и, следовательно, у предпринимателей было бы больше возможностей сбывать свою продукцию и получать бóльшую прибыль. Отто Ляйхтер пишет даже:
«Само капиталистическое развитие все больше требует солидарности интересов (которая ныне, конечно, пока наталкивается на препятствие в виде капиталистических классовых противоречий), а также расширения и обновления структуры покупательной способности широких масс населения. Но, таким образом, тот самый механизм оппозиции, который служил движущей пружиной нормального капиталистического развития, оказывается если не устраненным, то все же ослабленным в решающей степени. С новейшими успехами развития все более отчетливо вырисовывается новый закон – закон солидарного планомерного распределения»