Решающим моментом, изменившим отношения между центром и секциями, был период конца 1928 – начала 1929 года, совпавший с кратким пребыванием Бухарина на посту руководителя Коминтерна, который попытался, как мы уже видели, осуществить некоторую децентрализацию организации. Уже пресловутое «дело Витторфа», которое явилось причиной нового серьезного внутреннего кризиса в КПГ, а также стало первым звеном в цепи вмешательств Коминтерна во внутреннюю жизнь своих секций, чтобы основательно изменить ее, было само по себе свидетельством ужесточения намерений Исполкома действовать «авторитарно». Аннулирование решения Центрального Комитета КПГ об освобождении Тельмана от обязанностей секретаря партии за покрытие административных нарушений, допущенных одним из его товарищей по фракции, было не только явным проявлением авторитарности, не считавшейся с положениями Устава, – это означало отказ Исполкома от всякой претензии на беспристрастность и от роли посредника в решении конфликтов между течениями внутри партий. Это было сигналом к настоящему процессу унификаций (Gleichschaltung), в который в течение нескольких месяцев оказались вовлечены почти все руководящие группы самых крупных коммунистических партий, вставшие перед альтернативой: безоговорочно подчиниться новой «левой» линии Сталина или уйти из руководства. После 1929 года становится практически невозможным существование руководящей группы, чем-то неугодной Исполкому и сталинскому руководству. Окончательно исчезает всякая возможность дискуссии и даже возможность узнать истинные мотивы решений советской партии. И лишь очень осторожно, часто прибегая к самокритике, отрекаясь от собственных убеждений, еще можно было сохранить некоторую самостоятельность в разработке политической линии, отвечающей национальной специфике каждой партии. Даже VII конгресс существенно не изменил сложившейся ситуации: если ФКП благодаря новой политике стала сильнее и обрела престиж, который позволил ей избавиться от частого прямого вмешательства в ее дела и придал ее руководящей группе известную свободу маневра, то во многих других случаях давление Коминтерна на руководство национальных коммунистических партий и последующие перестановки в них продолжали оставаться тем средством, которое обусловливало и тормозило развитие «опасных» тенденций в политике Народного фронта.
Было бы интересно раскрыть лучше, чем до сих пор, роль, которую играли представители Коминтерна при разных партиях в процессе постепенного лишения власти руководящих национальных групп. Эта последняя форма контроля Исполкомом (а через него и русской партией) секций была учреждена V конгрессом в 1924 году. 24-й параграф принятого тогда Устава давал право Исполкому и Президиуму направлять «полномочных» представителей в отдельные секции Коминтерна и определял их функции следующим образом:
«Уполномоченные инструктируются Исполнительным комитетом Коммунистического Интернационала или его Президиумом и отвечают перед ними за свои действия. Уполномоченные Исполнительного комитета Коммунистического Интернационала имеют право участия на всех собраниях и заседаниях как центральных органов, так и местных организаций секций, в которую они направлены. Уполномоченные Исполнительного комитета Коммунистического Интернационала выполняют свои задания в теснейшем контакте с ЦК данной секции; однако выступления их на съездах, конференциях и совещаниях секций в отдельных случаях могут быть направлены и против ЦК данной секции, если линия ЦК расходится с директивами Исполнительного комитета Коммунистического Интернационала. Уполномоченным Исполнительного комитета Коммунистического Интернационала в особенности вменяется в обязанность следить за выполнением постановлений конгрессов Исполнительного комитета Коммунистического Интернационала»[1155].
В действительности еще до 1924 года институт полномочных представителей был основой взаимоотношений между Исполкомам и секциями. В годы «санитарного кордона» против Республики Советов (1919 – 1920 годы) это была единственная возможность для установления контактов с рабочим движением капиталистических стран. Представители Коминтерна не ограничивались выполнением функций «курьеров», переправлявших пропагандистский и дискуссионный материал, а также денежные средства; они сыграли важную роль в острой фракционной борьбе, которая предшествовала и сопровождала рождение коммунистических партий. Мемуарная литература насыщена эпизодами и анекдотами из жизни этих людей. В историографии имела место тенденция относиться к этим материалам некритически, сводя деятельность эмиссаров к обычным интригам, как это видно из горького обвинения Паулем Леви тех, кого он называл «драгоманами»:
«Они работают не вместе с руководством коммунистических партий, а всегда за его спиной и очень часто против него. Они пользуются доверием Москвы, а не местного руководства… Исполнительный комитет Коминтерна действует подобно „Чрезвычайке“ (то есть подобно ЧК, советской секретной полиции) по ту сторону русской границы»[1156].
То, что нарисованная картина зачастую не была лишена правдоподобия, не оставляет сомнения. Особенно в первые годы некоординированные и часто импровизированные действия некоторых представителей приводили к трениям и неразберихе. По крайней мере до 1921 года «глазом Москвы» был некий одиночка, нечто среднее между профессиональным революционером и авантюристом, склонный весьма широко и субъективно трактовать назначение мандата Коминтерна, который, если он действительно существовал, был весьма расплывчатым документом. История таких людей, как Дего и Абрамович-Залежский во Франции, довольно типична в этом смысле[1157]. Самое малое, что можно сказать о роли представителей Исполкома в Германии до «мартовского выступления», – это то, что она вызывала разочарование и подвергалась критике со стороны самого Ленина. Однако было немало случаев, в том числе и на первом этапе, когда представители Коминтерна играли первостепенную роль в разработке линии партии не в силу их способности маневрировать, а в силу способности понять и правильно оценить специфику данной конкретной политической обстановки: вспомним о роли Радека в КПГ или сначала Снеевлита, потом Бородина в КПК. Во всяком случае, с течением времени отличительные черты и функции представителей постепенно в корне изменились. После 1924 года «полномочными представителями» стали сотрудники аппарата Коминтерна, отчитывавшиеся перед Исполкомом. Их функции не ограничивались теперь выполнением специальных миссий (самые деликатные поручались руководителям первого плана, таким, как Мануильский, Тольятти или Эмбер-Дро); они теперь приравнивались к функциям постоянных советников при той или иной секции. В результате авторитет представителя необычайно вырос и иногда, главным образом в маленьких партиях, был абсолютно непререкаем. Но бывало и так, что он им пользовался в обидной для местных руководителей форме, и это приводило к ухудшению общей обстановки в партии. Подобные случаи были довольно часты в период руководства Зиновьева. Многие партии жаловались на это, и дело доходило до того, что некоторых «полномочных представителей» Коминтерна партии объявляли персоной нон грата. Так было, например, с Гуральским (Кляйне) в Германии в 1924 году, с Поганы (Пеппер) в Соединенных Штатах в 1925 году. В других случаях «глаз Москвы» выполнял свои задания с чувством меры и сознанием ответственности, осуществляя кропотливую работу посредника между противоборствующими течениями и становясь выразителем интересов той партии, к которой он был прикомандирован, даже если они были в скрытом противоречии с директивами Исполкома. Кличка Пеликан, которую итальянские коммунисты дали Мануильскому за то, что он выступил в их защиту перед центральным органом Коминтерна, являлась в этом смысле выразительным свидетельством. Естественно, возможности «полномочных представителей» выступать в такой роли перекрывались цепной реакцией, которую вызывали в других партиях внутренние конфликты в русской партии. Между 1924 и 1929 годами их задача все чаще сводилась к тому, чтобы суметь сманеврировать и убедить местные руководящие группы из своей секции встать на позиции большинства в ВКП(б) и изолировать и изгнать оппозиционеров, превращаясь таким образом в орудие логики, которая больше заботилась о партийных группировках, чем о диалектическом развитии политических идей. После 1929 года, когда с установлением непререкаемой власти Сталина прекратилась внутренняя борьба в русской партии и была достигнута известная стабильность в составе руководства других партий, необходимость в таком вмешательстве ослабла. Однако монолитность и климат нетерпимости, которые теперь воцарились в Интернационале, усилили роль представителя Коминтерна как защитника линии, стоящей выше всякой критики, а также как лица, осуществляющего контроль за правильным применением этой линии на практике, что значительно сужало рамки его личной инициативы. Тем не менее представители Коминтерна и в 30-е годы иногда выполняли функции, выходившие за рамки передачи директив сверху и контроля за их исполнением. Фрид, например, который с 1931 года был представителем Исполкома при ФКП, по свидетельству многих, активно содействовал разработке Коминтерном политической линии для ФКП в антифашистском направлении[1158]. Недавно опубликованные документы миссии Тольятти в Испании в 1937 году показывают, как внутри одного и того же руководящего аппарата Коминтерна столкнулись две линии: одна линия – на оказание удушающего давления и опеку над Коммунистической партией Испании, другая же чутко воспринимала ту новизну опыта, который зрел в огне гражданской войны, и была готова помочь росту и самостоятельности руководящей группы КПИ