В утверждении политики единого фронта в секциях, которые первоначально этому противились, наряду с авторитетом Интернационала совершенно определенную роль сыграл тот факт, что в этой политике нашло выражение осознание иллюзорности какого бы то ни было расчета на быструю победу революции. В результате возникал другой вопрос: как долго продержится новая ориентация и как ее определять. В начале декабря 1921 года Бухарин в споре с Радеком заявил, что единый Фронт не программа, а тактика, которая может быть изменена в течение суток. Радек, напротив, полагал, что здесь следует говорить о программе, Бухарин возразил, что программа составляется на несколько лет, и предложил понимать под единым фронтом тогда уж стратегию[1197] (заметим, что в то время в Интернационале не делалось различий между концепциями стратегии и тактики). Во время III конгресса новая линия была названа «новой тактикой», в конце 1921 года возникло и распространилось определение «тактика единого фронта», которое продолжали употреблять и позднее, когда уже была установлена разница между тактикой и стратегией. Как бы то ни было, чтобы избежать терминологической двойственности, в Интернационале стали считать политикой единого фронта политику, рассчитанную на длительный срок. В ноябре 1922 года Зиновьев отметил, что речь идет не об эпизоде, а о целом периоде и, может быть, даже о целой эпохе[1198]. То, что делался допуск на длительное проведение политики единого фронта, было как бы «предохранительным клапаном» в расчетах, согласно которым победа других революций становилась теперь делом ряда лет. И все же такой «клапан» был новым элементом предвидения будущего, что было характерно не только для Зиновьева. Руководители Коминтерна, хотя и приняли политику единого фронта, с тревогой подходили к вопросу о перспективе. Они боялись ликвидировать барьер между ними и социал-демократией и продолжали держать этот вопрос в центре внимания. В июне 1923 года Зиновьев заявил, что опасности будут расти одновременно с успехами, а Троцкий опасался, что в новой политике кроется «несомненная опасность раскола и даже полного перерождения коммунистических партий, если повседневная деятельность западных партий не будет оплодотворена живой теоретической мыслью, заключающей в себе динамику развития всех основных исторических сил»[1199]. Очень скоро в Коминтерне резко ухудшились условия как раз для развития теории.
После окончания III конгресса в течение нескольких месяцев дали о себе знать одновременно два момента одного и того же процесса: новая политика начала завоевывать признание в ряде секций Интернационала; в то же время она получила дальнейшее развитие в ходе практического применения, наполнилась конкретным содержанием, позволив пойти на новые эксперименты и дав возможность решить некоторые проблемы. Очевидно и взаимовлияние обоих моментов. Наиболее важным случаем конкретного применения политики единого фронта был лозунг рабочего (или рабоче-крестьянского) правительства, вызванный к жизни требованием коммунистов выработать позицию в отношении социал-демократических правительств Швеции, Саксонии и Тюрингии, которые не могли удержать власть без их поддержки. Впервые дискуссия по этому вопросу возникла на IV конгрессе Интернационала, в резолюциях которого назывались различные типы рабочего правительства: от «либерального», или социал-демократического (за которые коммунисты могли голосовать), до рабоче-крестьянского и социал-демократического и коммунистического. Два последних типа считались отправной точкой для завоевания диктатуры пролетариата. Зиновьев отдавал предпочтение коалиционному правительству, состоящему из социал-демократов и коммунистов, которые смогут постепенно вытеснить социал-демократов. По мнению авторов резолюции, рабочее правительство могло появиться лишь в результате борьбы масс, хотя они и допускали возможность создания его парламентским путем. Однако они считали, что и в этом случае пролетариату не избежать гражданской войны, и видели залог победы единственно в диктатуре пролетариата, понимаемой как диктатура коммунистической партии[1200].
5. Стабилизация капитализма и «социал-фашизм»
Политика единого фронта была, с одной стороны, приглашением социал-демократии к сотрудничеству и в то же время призывом к борьбе в новой сфере – в области реформ. Коммунисты сделали этот выбор, поскольку он означал для них выход из изоляции, в которой они оказались из-за альтернативы: или революционное ниспровержение капитализма, или его сохранение. Изоляция коммунистов была на руку социал-демократии, которая, следовательно, не была заинтересована в сотрудничестве, ибо последнее было сопряжено с риском ослабления антикоммунистического настроя рядовых членов социал-демократических партий, а значит, с конкретной потерей влияния. Как бы то ни было, рабочие массы стремились к единству, так что социал-демократы в принципе от сотрудничества не отказывались, но выдвигали условия, невыгодные для коммунистов. Обе стороны настаивали на собственных условиях, в результате чего возможности сотрудничества были ограничены жесткими рамками.
Всякий союз политических партий имеет определенные границы, если, конечно, он не воспринимается как шаг к органическому единству. Кратковременные соглашения, заключавшиеся между политическими партиями в 20-е годы, были ограничены столь узкими рамками потому, что ни одна из сторон не верила в жизнеспособность другой и рассматривала сам союз как видоизмененную форму борьбы. Перед конференцией в Берлине представителей трех Интернационалов Ленин писал:
«Мы должны найти повод заявить официально, что мы рассматриваем II и II½ Интернационалы не иначе, как непоследовательных и колеблющихся участников в блоке с контрреволюционной всемирной буржуазией, и что мы идем на совещание об едином фронте в интересах достижения возможного практического единства в непосредственном действии масс и в интересах разоблачения политической неправильности всей позиции II и II½ Интернационалов, точно так же, как эти последние (II и II½) идут на совещание с нами в интересах практического единства непосредственного действия масс и в интересах политического разоблачения неправильности нашей позиции»[1201].
Применение политики единого фронта было для коммунистов нелегкой задачей, ибо эта политика заключала в себе противоречие: с одной стороны, она предполагала сотрудничество с рабочими-социалистами, с другой стороны, усилия Интернационала были направлены на то, чтобы превратить их в коммунистов. Условием создания единого фронта было постоянное преодоление этого противоречия.
Весь предшествовавший опыт показал, что единство между коммунистами и социалистами могло быть достигнуто в борьбе за демократические цели и за удовлетворение каких-то конкретных требований, то есть в условиях, когда противоречие между реформизмом и революционным радикализмом могло быть временно отодвинуто на второй план. Политика единого фронта была несовместима с ориентацией на немедленный захват власти путем вооруженной борьбы, согласно концепции коммунистов. Все это нашло отражение в Германии в октябре 1923 года. В региональные правительства Саксонии и Тюрингии вошли коммунисты. Их целью была подготовка почвы для вооруженного восстания в соответствии с решением Исполкома Интернационала, принятым на совместном заседании с представителями немецкой, польской и чехословацкой компартий. Но едва Брандлер на конференции фабричных Советов Саксонии призвал провести всеобщую забастовку, которая затем должна была перейти в вооруженное восстание, как социал-демократы выступили с угрозой о том, что они покинут конференцию. Руководство КПГ отступило; правительства Саксонии и Тюрингии были свергнуты рейхсвером без всякого сопротивления с их стороны, было подавлено восстание коммунистов в Гамбурге, начавшееся в результате ошибки совершенно изолированно. И здесь, кстати, рабочих было больше на стороне полиции, чем в рядах восставших.
Реакцией на поражение в октябре 1923 года было снятие Коминтерном идеи о едином фронте. Отказ от этой линии произошел не вдруг, а лишь после дискуссий, которые прошли в первые месяцы 1924 года и завершились V конгрессом (июнь – июль 1924 года), на котором она была полностью пересмотрена. В резолюциях конгресса тактика единого фронта приравнивается к простому маневру, к чисто агитационному и мобилизующему методу; в них же содержится тезис, который называет социал-демократию левым крылом фашизма[1202]. Концепция единого фронта как коалиции коммунистических и социал-демократических партий была отвергнута как перегиб, допущенный правыми течениями. Для Коминтерна главной целью тактики единого фронта была борьба «прежде всего против предательских вождей контрреволюционной социал-демократии». «Тактика единого фронта, – отмечалось там же, – это метод революционной агитации и мобилизации масс для целого периода». В то же время отмечалось, что «лозунг „рабоче-крестьянское правительство“» был извращен «оппортунистическими элементами» Коминтерна и что этот лозунг «является для Коммунистического Интернационала переводом на язык революции, на язык народных масс лозунга „диктатура пролетариата“»[1203].
С такой ориентацией Коммунистический Интернационал вступал в новую фазу своего развития, характеризовавшуюся явной стабилизацией капитализма, смертью Ленина и расколом руководящего ядра большевистской партии.
Милош Гайек.БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ КОММУНИСТИЧЕСКИХ ПАРТИЙ
В истории коммунистических партий годы, последовавшие за 1924-м, обычно называют периодом большевизации (этот термин на политическом языке принадлежит к числу терминов, употребляющихся в разных значениях). Мы не думаем