[133], Ленин оправдывал большевистскую диктатуру словами, не слишком отличающимися от слов Отто Бауэра и его друзей-австромарксистов.
Рассматривая непосредственно вопрос о том, как продержаться в период экономического упадка, «при… мелком и мельчайшем крестьянском производстве… до тех пор, пока западноевропейские капиталистические страны завершат свое развитие к социализму», и в ожидании, пока созреет революционное движение на Востоке[134], Ленин указывал на необходимость внутреннего, национального разрешения двойной проблемы – отсталости России и изоляции Октябрьской революции. Основным вопросом, как он его видел в текущий момент, был вопрос о пропасти между масштабностью задач, поставленных социалистическими преобразованиями, с одной стороны, и российской «нищетой материальной и нищетой культурной» – с другой. Он верил в способность Советской власти «засыпать эту пропасть», начиная с «переделки» государственного аппарата, в котором действительно «нет уменья управлять»[135]. В полемике с меньшевиками типа Суханова и со всеми «педантами» от марксизма, которые осудили большевистскую революцию, считая, что большевики предпринимают «безрассудное дело насаждения социализма в недостаточно культурной стране»[136], Ленин предлагал новый метод создания «предпосылок цивилизации». При этом он признавал, что «… Россия, стоящая на границе стран цивилизованных и стран, впервые этой войной окончательно втягиваемых в цивилизацию, стран всего Востока, стран внеевропейских, что Россия поэтому могла и должна была явить некоторые своеобразия…»[137]. Таким образом, Ленин указывал на иную историческую последовательность, нежели для «западноевропейских стран»:
«Если для создания социализма требуется определенный уровень культуры… то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы»[138].
Короче говоря, государственная власть большевиков могла цивилизовать Россию и сама создать материальные и культурные условия, для того чтобы заложить «основы социалистического общества». Очевидно, Ленин далеко ушел вперед в своих оценках 1917 года, не раз изменив свои взгляды с тех пор, когда рассматривал большевистскую революцию в качестве пролога и части грядущей социалистической революции в Западной Европе и когда на заре Октября бросил клич к «построению социализма».
Таким образом, марксизм в России, который с помощью своей теории двух революций и табу на власть претендовал повернуть русскую революцию лицом к Западу и европеизировать ее, достиг в итоге диаметрально противоположного результата. Он пришел к «новой», большевистской революционной теории и практике, которая ускорила обе революции, постулировала и тут же реализовала захват и удержание государственной власти, чтобы потом навязать социальную и культурную революцию сверху в качестве русского, а возможно, восточного или, во всяком случае, неевропейского пути к цивилизации и социализму.
Марксистские критики Ленина, находившиеся под сильным влиянием моральных и демократических принципов европейской социал-демократии и связанные марксистской трактовкой исторического процесса и социальной революции, которая имела в качестве единственной модели Западную Европу, были понятным образом шокированы анализом «исторического значения и места»[139], или исторической роли нового способа использования государственной власти, открытого Лениным. В то время как большинство западных марксистов хором отвергало большевистский эксперимент и единым росчерком пера зачеркивало его, меньшинство в лице Отто Бауэра и австромарксистов защищало тезис «большевизма для России»[140]. По их мнению, под маркой «деспотического социализма» большевиков на благо «некультурной России» работали «историческая необходимость» или «хитрость истории»; но они с возмущением отвергали эту форму, считая ее неприемлемой для их образованного европейского общества. Множество дефиниций, которые марксистские критики Ленина дали созданному им режиму большевиков (от «преторианско-азиатской диктатуры» Потресова, «государственного рабства» Каутского, «бонапартистской комбинации» Мартова и «деспотического социализма» Бауэра до чистой «контрреволюции» Аксельрода), несомненно, отражают их замешательство, а возможно, и недостаточность концептуальных средств, с помощью которых они пытались разобраться в возникшем перед ними новом феномене.
Михаил Рейман.БОЛЬШЕВИКИ ОТ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ ДО ОКТЯБРЯ
Русский большевизм превратил Февральскую революцию 1917 года поистине во всемирно-историческое явление. Как и всякий эпохальный феномен, он в большой степени повлиял на современников, в результате чего в глазах значительной части социалистов Европы и всего мира его развитие, идеи и в особенности труды Ленина приобрели всеобщее значение и были сочтены пригодными для других стран. Все это способствовало тому, что коммунистическое и рабочее движение сгруппировалось вокруг большевиков и выработало единую политическую и идеологическую основу. Сама же российская революция осталась продуктом дайной страны и определенной эпохи. Ее характерные черты могли быть поняты только в сравнении с более широким ходом мировой истории; к ее идеям полностью подходило известное изречение Маркса из его предисловия к «Критике политической экономии», согласно которому нельзя судить об эпохе социального переворота на основании того, что она думает сама о себе[141]. Поэтому идеологическое содержание и общественная функция большевизма могут быть точно оценены лишь в результате объективного анализа конкретного значения тех событий, в которых он проявился сам и развитию которых он способствовал.
1. Мировая война и переворот в эволюции большевизма
Ситуация, кульминационным пунктом которой явилась российская революция 1917 года, определилась в ходе первой мировой войны, развязанной европейскими державами летом 1914 года. Для большинства европейских государств война проходила в условиях относительно зрелого капитализма, при наличии довольно солидных общественно-политических структур, которые, во всяком случае, могли выдержать потрясения, возникающие в ходе военных действий. В России (так же как и в соседней Австро-Венгрии) война, напротив, обнажила трагический узел глубоких противоречий между их международным положением и внутренней обстановкой.
С самого начала вооруженный конфликт поставил царскую империю перед лицом серьезных трудностей. Хотя восточный фронт и не был основным, поскольку главные силы сражающихся сторон были заняты преимущественно на западе, в частности на франко-германском фронте, Россия оказалась неспособной к успешному ведению военных операций. Ее армия, несмотря на неоднократные попытки перейти в наступление и продвинуться вперед, была отброшена назад в ходе контрнаступления германских войск, в результате чего немцам удалось оккупировать «русскую» Польшу и большую территорию в Западной Украине, в Белоруссии, Литве и Латвии. Отсталость страны и полная несостоятельность ее правительства отразились и на экономической системе, не сумевшей перестроиться на требования военного времени; она не смогла удовлетворить основные потребности армии и населения. Уже в первый год войны возникли глубокие нарушения в экономике, вызванные неудовлетворительной транспортной системой, резким сокращением объема внешней торговли и непродуманной организацией военной экономики.
С усугублением трудностей и ухудшением военного положения все слои общества оказались постепенно охваченными общим кризисом. Отношения между правительством и политическими деятелями либерального направления обострились до такой степени, что с трибуны Государственной думы – этого русского парламента с ограниченными правами – зазвучали резкие выступления, направленные против самого строя. Политическая напряженность привела к перманентному правительственному кризису, хотя власти и продолжали демонстрировать исключительную непреклонность в своих действиях. Многие политические деятели и представители высшего офицерства стали подумывать о возможности дворцового переворота с целью замены царя.
В то же время росло недовольство в народе. Все более активизировались массы рабочих и самых низших слоев городского населения. Непосредственными причинами усилившегося стачечного движения, которое особенно возросло в 1916 году, были резкое ухудшение жизненных условий и усталость от нескончаемой войны. В атмосфере политического кризиса уклонение от работы принимало все более ярко выраженный политический характер: значительно увеличилось количество политических стачек, которые к концу года стали выливаться в уличные демонстрации и прямые столкновения с властями. Недовольство проявлялось также в армии и военно-морском флоте. Умеренная политика потеряла под собой реальную почву еще до того, как смогла утвердиться. Все шло к революционному взрыву.
Война вызвала глубокий поворот в развитии всего европейского социализма. Большинство социалистических партий поддерживало участие своих правительств в войне. Это вызвало упадок авторитета политики социалистов, а позднее и раскол в социалистическом движении, которое прежде было единым. В России же утверждались тенденции иного типа, которые, впрочем, были связаны с прошлым русского социализма. После того как революция 1905 года, не достигнув основных целей, потерпела поражение, атмосфера ожидания неминуемо грядущей революции рассеялась и наступил период новой политической и социально-экономической эволюции, который отодвигал перспективу революционного решения и в будущем даже ставил ее под вопрос. Социалисты оказались перед необходимостью нового выбора, однако в стране все еще не было условий для той легальности, которая могла бы гарантировать развитие организованного и широкого рабочего движения.