Подобная обстановка в большой степени влияла на состояние двух социалистических партий – партии социалистов-революционеров, которая соединяла русские народнические традиции, ориентированные на крестьянские массы, с некоторыми идеями европейской социалистической мысли, и партии социал-демократов, которая выступала как рабочая и марксистская партия, хотя и переживала при этом глубокий внутренний раскол между большевиками и меньшевиками. Мировая война еще серьезнее осложнила положение прежде всего потому, что ужесточила преследования социалистов со стороны властей и выдвинула на первый план такие крупные вопросы, для разрешения которых социалисты должны были переоценить свою политическую линию. Явные сторонники «защиты отечества» не завоевали большинства, так как это течение было представлено в эмиграции только частью меньшевиков и эсеров (среди которых были Плеханов, Авксентьев, Алексинский). В России представители этого течения социал-демократии (Потресов и др.) запутались в глубоких противоречиях, когда попытались выступить против правительства, обвинив его в неспособности вести войну и обратив против него свой воинствующий патриотизм. Но для большинства российских социалистов война явилась поводом для того, чтобы отойти от целей воинствующих группировок и в какой-то мере восстановить курс на революцию.
Радикальный переворот в политической мысли осуществил Ленин. Война застала его в Австро-Венгрии, где он скрывался в качестве политэмигранта. Будучи подданным неприятельской страны, он подвергался непосредственной опасности интернирования или плена. Но как только ему удалось с помощью лидера австрийских социал-демократов Виктора Адлера перебраться в нейтральную Швейцарию, он тут же начал разрабатывать основные положения своих новых политических идей, которые означали существенное изменение общей революционной концепции большевиков.
Довоенный большевизм смотрел на революцию и на перспективу собственного развития прежде всего с точки зрении ситуации, складывающейся в России. В своих расчетах и соображениях большевики, конечно, опирались на идею европейской и мировой революции, но это скорее было способом обойти противоречия, присущие тому политическому течению, которое ориентировалось на руководящую роль рабочих масс в такой стране, которая, однако, не могла рассчитывать на самостоятельное движение к социализму. Именно в этом контексте довоенного большевизма и выступил Ленин самым решительным образом; он ставил на первый план перспективу европейской и мировой революции, которая, по его мнению, должна была непременно последовать за мировой войной. Именно из этой основной идеи и проистекали его мысли о революции в России. В манифесте ЦК РСДРП «Война и российская социал-демократия» от 1 ноября 1914 года он отмечал новые революционные перспективы, открывшиеся благодаря мировому конфликту:
«В России задачами с.-д. ввиду наибольшей отсталости этой страны, не завершившей еще своей буржуазной революции, должны быть по-прежнему три основные условия последовательного демократического преобразования: демократическая республика (при полном равноправии и самоопределении всех наций), конфискация помещичьих земель и 8-часовой рабочий день».
Подобные же цели должна была поставить революция и в абсолютистских монархиях Германии и Австро-Венгрии. «Но во всех передовых странах война ставит на очередь лозунг социалистической революции…», и «ближайшим политическим лозунгом с.-д. Европы должно быть образование республиканских Соединенных Штатов Европы…»[142].
Ленин продолжал развивать и уточнять собственную точку зрения: если в этом манифесте будущая европейская революция еще представлялась ему как оригинальное сочетание социалистической и буржуазной революций, то по прошествии нескольких месяцев он уже считал, что европейская революция должна быть социалистической. Уверенный в том, что война связала российский кризис, развертывающийся все еще на почве буржуазно-демократической революции, с кризисом на Западе, он полагал, что этот кризис выльется в социалистическую революцию. «Жизнь учит. Жизнь идет через поражение России к революции в ней, а через эту революцию, в связи с ней, к гражданской войне в Европе»[143]. Таким образом, буржуазно-демократическая революция в России должна была стать неотъемлемой частью социалистической революции на Западе.
Обосновывая свои доводы, Ленин не ограничивался оценкой значения и последствий военного периода, но разработал оригинальную концепцию империализма. Само понятие империализма еще в начале века было выдвинуто Гобсоном, Гильфердингом и Розой Люксембург, а позднее развито Каутским в его доктрине «ультраимпериализма». В ней высказывалась гипотеза о всемирном объединении крупных монополий в единый международный трест, который в определенных отношениях мог обеспечить относительно мирное развитие капиталистического общества[144]. Полемизируя с этими идеями, Ленин намеревался рассмотреть в 1915 году брошюру Бухарина «Империализм и мировое хозяйство», а в январе следующего года, выступая на страницах «Форботе» против основных руководителей социал-демократического Интернационала, он решительно обвинил их в «социал-шовинистическом» оппортунизме, подчеркнув, что именно «эпоха созревшего капитализма» есть эпоха, означающая переход «от „мирного“ к империалистическому капитализму»[145]. В том же 1916 году в одном из своих основополагающих трудов, «Империализм, как высшая стадия капитализма», он окончательно сформулировал этот тезис: перспективы социалистической революции уже не зависят только от войны; сама эта война есть органический продукт «последней стадии капитализма»; переход к социализму – типичная черта, опознавательный признак начинающейся эпохи.
По своей внутренней логике ленинская концепция не могла оставаться исключительно русской даже в самом узком политическом смысле, поэтому она стала концепцией интернациональной. Лозунги, выработанные большевистским руководителем, были четким выражением его революционных идей; он был уверен, что империалистическую войну надо превратить в войну гражданскую и что следует бороться за поражение своего правительства. Он отказывался от какой-либо военной помощи собственной стране и не принимал даже умеренно пацифистский лозунг о заключении справедливого мира без аннексий и контрибуций на основе права наций на самоопределение, выдвинутый центром и частью левого крыла международного социалистического движения.
В ходе войны отношения Ленина с большинством европейской социал-демократии вылились в форму резкой политической борьбы, зачастую с чертами личного характера. Дело в том, что для российских социалистов европейское социалистическое движение, и в особенности немецкая социал-демократия, в течение долгих лет во многом служило примером для подражания; тем сильнее было разочарование Ленина, когда он узнал о политическом курсе, взятом самыми авторитетными вождями социал-демократии в начале войны. Именно ввиду своей ориентации на революцию Ленин не мог отказаться от анализа в международном плане и потому уже в начале войны поставил на повестку дня вопрос об образовании III Интернационала[146], за чем последовал ряд конкретных шагов. Он постарался распространить документы большевистской партии среди социалистических партий Европы и потратил немало энергии на то, чтобы установить контакты, лично или через своих сторонников, с отдельными представителями или группами левосоциалистических противников войны. Постепенно он включил в эти связи социалистов Италии, Швейцарии, Скандинавии, Германии, Голландии, Франции, Англии, Соединенных Штатов, Болгарии и Польши. В 1915 году он принял активное участие в международной социалистической конференции в Циммервальде (Швейцария), созванной по инициативе итальянских социалистов. На конференции, состоявшейся в начале сентября, победила точка зрения центра, который выступал с лозунгом мира без аннексий и контрибуций на основе права наций на самоопределение. Левые, объединившиеся в Циммервальде вокруг Ленина, были еще слабы; к тому же позиции большевистского лидера и других левых по некоторым вопросам серьезно расходились. На следующей конференции в Кинтале (Швейцария) в апреле 1916 года циммервальдцы продемонстрировали бóльшую сплоченность, но все же новые интернационалисты были еще очень слабы и недостаточно представительны.
Таким образом, ленинская политика достигла к тому времени лишь частичного успеха. С одной стороны, большевизм выходил за границы России, завязывал новые международные связи и вырабатывал собственную интернационалистскую концепцию, создавая предпосылки для объединения сил мирового социализма, решительных противников войны, а с другой – он все еще оставался слишком изолированным. Обстановка в России и развитых странах Запада не была одинаковой и вызывала разные оценки. На большевизм все еще клеили ярлык экстремизма и сектантства, тем более что большевики серьезно расходились с основным течением европейской левой (в то время это были преимущественно участники немецкого «Союза Спартака») в идеологических и политических вопросах. И конечно же, думать о признании руководящей роли большевиков в рамках революционного социализма тогда было не время. Для радикального изменения ситуации необходимы были широкомасштабные революционные выступления, которые смогли бы укрепить веру в политику большевиков.
Подобное положение вещей, несомненно, говорило о возможности быстрого революционного развития в Европе, но указывало вместе с тем и на слабость предпосылок для немедленного претворения в жизнь ленинских идей. Сам же творец этих идей был в достаточной степени реалистом, чтобы это понять и учесть. Поэтому он вновь вернулся к вопросу о русской революции как инициаторе этого развития