Однако, когда в начале июля они попытались воспользоваться кризисом и оказать нажим на меньшевиков и эсеров, чтобы вынудить их согласиться с их предложениями, результат оказался обратным ожидавшемуся. Давление вызвало открытый раскол в Советах: руководство меньшевиков и эсеров, которые всегда были там в большинстве, решило освободиться от большевистских тисков, поддержав действия правительства в его попытках задушить агитацию, которую вели большевики и другие леворадикальные группы. В Петроград были вызваны верные правительству войска, преимущественно казаки. Начались репрессии и аресты. Против Ленина и Зиновьева, обвиненных в сотрудничестве с немцами, было начато судебное дело, и обоим пришлось уйти в подполье, выехав за пределы столицы. Каменев и Троцкий, который именно в эти дни окончательно перешел на сторону большевиков, были брошены в тюрьму.
Меньшевики и эсеры в составе руководства Советов решили преодолеть кризис с помощью сильного правительства во главе с Керенским, который до этого был военным министром и пользовался большой популярностью. Однако с изменением соотношения сил и в условиях, когда Советы были ослаблены слева, в Петрограде, занятом новыми воинскими частями, эти Советы не могли стать основой такого правительства. Поэтому, хотя в новый кабинет и вошли многие министры-социалисты, это правительство сразу же повернуло вправо с целью добиться независимости от Советов. Пока наблюдался спад народного движения и пока правые не решались на прямое наступление, у правительства сохранялась видимость силы, по крайней мере в столице.
И все-таки, если политика меньшевиков и эсеров, преследовавшая цель – продолжение «буржуазной революции», потерпела серьезное поражение, то несостоятельной оказалась и тактика, которую большевики пытались применить после возвращения Ленина в Россию. Ленин, хотя и вынужден был скрываться (Временное правительство выдало ордер на его арест), поставил этот вопрос в центр дискуссии на IV съезде РСДРП(б)[160], который состоялся в июле – августе 1917 года. Но особенно глубоко он пересмотрел свои позиции в этом плане при написании «Государства и революции», труда, к которому приступил в последние месяцы швейцарской эмиграции, когда начал комментировать произведения Маркса и Энгельса по вопросам государства. Изложенные в этой книге мысли можно считать последовательным развитием идей «Апрельских тезисов», однако прежде всего это была попытка теоретического отражения революционного опыта России с целью открыть новые перспективы в политике большевиков.
Основная идея этого труда построена на принципе, что революция не может сводиться исключительно к проблеме завоевания политической власти в государстве. Не только правительство, но и государство в целом – его армия, полиция, бюрократия – являются орудиями классового господства. Освобождение угнетенного класса невозможно без разрушения всего государственного аппарата, созданного господствующим классом.
«Вопрос об отношении социалистической революции пролетариата к государству приобретает, таким образом, не только практически-политическое значение, но и самое злободневное значение как вопрос о разъяснении массам того, чтó они должны будут делать, для своего освобождения от ига капитала, в ближайшем будущем»[161].
Ленин также решительно отбрасывает тезис, согласно которому государство якобы играет важную роль в национальном и социальном планах в качестве орудия компромисса между различными общественными силами и их интересами. Ленин атакует, в частности, те концепции, по которым развитие демократии будто бы открывает новые возможности для изменения характера государства, а демократическая парламентская республика становится-де той формой государства, в которой пролетариат сможет утвердить свою власть. В действительности, указывает Ленин, любое государство есть орудие эксплуатации угнетенных классов.
«В настоящее время империализм и господство банков „развили“ оба эти способа отстаивать и проводить в жизнь всевластие богатства в каких угодно демократических республиках до необыкновенного искусства… Демократическая республика есть наилучшая возможная политическая оболочка капитализма…»[162].
Даже всеобщее избирательное право «в теперешнем государстве» не способно «действительно выявить волю большинства трудящихся и закрепить проведение ее в жизнь»[163]. Демократическая республика действительно дает рабочим кое-какие преимущества, но она всегда будет «демократией для меньшинства», так что свобода «капиталистического общества всегда остается приблизительно такой же, какова была свобода в древних греческих республиках: свобода для рабовладельцев»[164]. Более того, империализм, как «эпоха перерастания монополистического капитализма в государственно-монополистический капитализм»[165], небывало усиливает военно-бюрократический аппарат, ужесточает репрессии против пролетариата даже в самых демократических республиках.
Характеристика государства и его деятельности оказывалась предельно упрощенной и отражающей прежде всего лицо русского самодержавия. Великие социальные битвы рабочих, которые с середины XIX века способствовали изменению устройства и функций государственного аппарата во многих европейских странах, теряли в этой интерпретации свое существенное историческое значение. Однако в ленинской концепции революции эти его выводы оказывались вполне закономерными; они дополняли представление о содержании и целях европейской и мировой революции, а в России служили оправданием Советов как основы нового государственного аппарата.
Ленин утверждал, что ядро марксизма – это вопрос о диктатуре пролетариата, «т.е. власти, не разделяемой ни с кем и опирающейся непосредственно на вооруженную силу масс»[166]. Однако следует напомнить, что, хотя большевики и добились нового революционного подъема, в чем им немало помогли условия абсолютистского государства, они все же находились под сильным влиянием демократической традиции российского освободительного движения. Большевистская программа 1917 года была проникнута открыто выраженным демократизмом[167], и основу их тактики до этого составляла борьба за завоевание большинства в Советах. Поэтому Ленин не мог представлять себе диктатуру пролетариата просто как государство, основанное на насилии; он отмечал в ней процесс «превращения количества в качество»: в ней демократия реализуется столь последовательно и полно, что государство – «особая сила для подавления определенного класса» – превращается в «нечто такое, что уже не есть собственно государство»[168]. Регулярная армия, полиция, бюрократия будут упразднены, но, естественно, в дальнейшем общество не сможет обойтись без администрации и иерархии, однако появится такой строй, при котором все эти задачи будут максимально упрощены и постепенно «отпадут, как особые функции особого слоя людей»[169]. Останутся «представительные учреждения» и «выборность», но не будет парламентаризма как системы, «как разделения труда законодательного и исполнительного»; органы нового государства будут носить рабочий характер[170]. Примером такого государства была Парижская Коммуна 1871 года; подобное государство должно быть «государством Советов»[171].
Ленинская трактовка создавала образ будущего пролетарского государства, основанного на преимущественно прямой демократии общества при переходе от социализма к коммунизму. В этом снова проявилась недостаточная полнота анализа реального положения дел, который Ленин подменил теоретической спекуляцией. Влияние «Государства и революции» на дальнейшее политическое и идеологическое развитие коммунистического движения нельзя объяснить только конкретным содержанием этой работы или ее теоретическим уровнем. Прежде всего этот труд был результатом ориентации, уже намеченной в «Апрельских тезисах», и в то же время мотивировал и подтверждал необходимость и неизбежность насильственного социального переворота как предпосылки перехода к социализму.
Это значение ленинского труда особо четко проявляется во временнóм контексте. До него социалистическая мысль, не обращавшаяся в течение долгих лет довольно мирного развития к перспективе прямого насильственного переворота, делала ставку на политическую демократию и рассматривала демократическую республику как форму государственного строя, способствующую переходу к социализму. Подобные соображения, вытекавшие из последних работ и писем Энгельса, поначалу не были чужды и самому Ленину. По крайней мере в какой-то части он защищал их во время войны и в ходе полемики с «левым коммунизмом» Бухарина и Пятакова. Однако в 1917 году положение радикально изменилось: в России начиналось построение демократического государственного аппарата, и было очевидно, что при существующем соотношении социальных сил большевики не смогут контролировать эту систему демократическими методами; ее становление и укрепление могло серьезно ограничить и даже свести на нет их политическое влияние. Кроме того, в стране с такой социально-экономической структурой, как Россия, власть социалистов не могла быть обеспечена средствами демократии, поскольку в этом случае сама власть не сумела бы завоевать себе достаточно широкой и стабильной социальной базы. Два направления – одно, имеющее целью немедленный политический социалистический переворот, и второе, стремящееся к сохранению и использованию институтов и средств политической демократии, – взаимно исключали друг друга.