Не будет преувеличением сказать, что Троцкий замыслил теорию перманентной революции – то есть революции отсталости – как единственно возможное решение этой дилеммы, иначе говоря – как единственный способ осуществления модернизации, и в то же время видел в этой революции единственно возможное следствие реализации той модели, которая определялась спецификой экономических, социальных и политических условий, характерных для России. Как еще можно было преобразовать Россию и избавиться от ее аномалий, если не путем единого непрерывного скачка в современный мир? И кто, как не рабочий класс, мог бы управлять и руководить ведущимся преобразованием? Самодержавие не хотело этого, средние классы не могли сделать этого в силу своего положения, крестьяне понятия не имели, как к этому приступить. По мнению Троцкого, российский пролетариат, хотя он и малочислен и небогат ресурсами, был в состоянии захватить власть при поддержке со стороны крестьянства. Но даже при такой поддержке после захвата власти он очень скоро осознáет невозможность решить коренные проблемы страны без организации общества на основе коллективизма. Таким образом, в XX веке революция отсталости должна была вылиться в форму «комбинированной революции», в которой действовали бы совместно силы двух исторических эпох, факторы различные, но теперь совпадающие во времени: аграрно-буржуазная революция и революция индустриально-социалистическая.
Троцкий не был, однако, настолько наивен, чтобы думать, что на преимущественно жалкой и примитивной основе русской экономики и русского общества может возникнуть современный, более или менее социалистический мир. Потребности общества и открытые намерения революционного класса, даже сопровождающиеся немедленными преобразованиями государственных основ, не смогли бы обеспечить скачка к тысячелетнему царству социализма. Разве сам Маркс не считал условием социализма испытанную уже на этапе передового капитализма способность человека развить до самого высокого уровня средства и организацию хозяйственного производства? В этом смысле Россия, какими бы ни были индустриальные преобразования последних десятилетий XIX века, находилась в самом начале пути, и в послереволюционный период всякая ее попытка опираться исключительно на свои собственные ресурсы закончилась бы, как считал Троцкий, полной катастрофой: или полной разрухой, или бюрократической тиранией. В свете такого опасения нетрудно понять – в контексте революции отсталости, – почему он делал ставку на европейскую и мировую революцию. Он был уверен, что без такой революции отсталость неизбежно «отомстила бы за себя» русской революции. Троцкий, несомненно, был интернационалистом по темпераменту и складу ума, но его интернационализм был не просто идеалистическим ореолом, как зачастую было принято считать, а органической частью его концепции, касавшейся материальных потребностей русской революции[345].
Подтвердили ли события 1917 года и последующее развитие правильность теории перманентной революции? Троцкий был склонен дать положительный ответ, да и сам Ленин, как кажется, в определенной мере признавал ее историческую убедительность[346]. Во всяком случае, в те годы, когда Троцкий находился у власти, он действовал так, как будто его теория целиком воплощалась в действительность, и ждал, что европейская революция станет последним актом развивающегося драматического спектакля[347]. В 1919 году он писал:
«Было когда-то церковное выражение: „Свет засияет с Востока“. В нашу эпоху на Востоке началась революция. Из России… она, несомненно, двинется на Запад через Европу»[348].
На деле же европейской революции не произошло, и теория перманентной революции, как и сам Советский Союз, оказалась лицом к лицу с непредвиденной действительностью. В конечном итоге новые альтернативы заключались теперь в учении о «социализме в одной, отдельно взятой стране» и в политической системе, получившей впоследствии название сталинизма, в то время как теория перманентной революции подверглась резкой политической и теоретической критике и была осуждена как ересь. Не вдаваясь в политические причины такого поворота, мы остановимся на новом способе защиты Троцким своей теории, пытаясь выяснить и с максимальной точностью определить его позицию до 1917 года на основе той работы, в которой с наибольшей ясностью эта позиция выражена: речь идет о «Перманентной революции», написанной им во время ссылки в Алма-Ате и опубликованной в 1930 году в Берлине (после высылки автора из Советского Союза). Эту работу можно рассматривать как самое солидное изложение теоретических положений о характере русской революции, разработанных Троцким в 30-е годы, она лежит в основе его оппозиции к сталинской теории о «социализме в одной, отдельно взятой стране»[349].
В работе «Перманентная революция» основными являются три темы: роль крестьянских масс в рабочей революции, буржуазные аспекты революции и ее развитие по направлению к социалистической или коллективистской фазе, значение мировой революции. Первая тема трактуется более полно, поскольку главное обвинение, выдвинутое против Троцкого, состояло не просто в недооценке, а даже в игнорировании им крестьянства. Кроме того, его отказ от ленинской формулы «диктатуры пролетариата и крестьянства» явился трагической ошибкой, ибо он дискредитировал теорию перманентной революции. Троцкий не признает здесь своей ошибки и утверждает, хотя и сдержанно, избегая по весьма ясной причине открытой критики Ленина, что он был прав в данном вопросе. Он совсем не игнорировал крестьянства, а, напротив, основывал всю свою теорию на том, что его (крестьянства) положение сделалось настолько невыносимым, что оно становилось революционной силой, без которой русская революция была бы немыслима. Аграрный вопрос стоял наиболее остро и мог быть решен только путем аграрной революции, которая, однако, не обязательно представлялась революцией крестьянской, хотя, разумеется, была бы невозможной без участия в ней крестьян. Вопрос, который следовало поставить еще в 1905 году, заключался в следующем: могут ли крестьяне сами решить свои проблемы, то есть выступить в роли независимой политической силы? По этому вопросу не было разногласий, поскольку и большевики, и меньшевики считали его решенным в том смысле, что без руководства буржуазии и пролетариата крестьяне не смогли бы совершить революцию. Меньшевики, конечно, считали, что в итоге буржуазия совершила бы свою революцию, которая и разрешила бы аграрный вопрос. Но если невозможность свершения буржуазной революции должна была быть ясной меньшевикам еще начиная с 1905 года, то с течением времени это стало для них уже непреложным фактом. Оставался открытым вопрос отношений между пролетариатом и крестьянством. Было очевидно, что ни одна из сторон не в состоянии была действовать без другой, но мог ли их вынужденный союз предусматривать разделение власти и, следовательно, роли поровну? По этому вопросу мнения расходились. Ленин, вполне справедливо считая, что поначалу рабоче-крестьянская революция должна была быть аграрной, пришел к выводу о переходе ее к форме диктатуры обоих классов. Как формальное, «алгебраическое» суждение, этот вывод был безупречен, но вопрос о том, каким образом можно преодолеть основную социальную несовместимость между рабочими и крестьянами, оставался открытым[350].
На деле, отмечал Троцкий, реальное совпадение интересов рабочих и крестьян было невозможно, и их союз нужно было рассматривать как сугубо временный политический инструмент. Приписывать ему возможность более длительного существования означало бы отказаться от ряда тех целей, которые намечала рабочая программа. Революция застыла бы тогда на аграрном этапе, потому что если рабочие могли отождествлять свои стремления с крестьянскими, то для крестьян это было невозможно и, следовательно, слияние обоих классов повлекло бы множество уступок со стороны рабочих и никаких – со стороны крестьян. В таком случае планируемая диктатура оказалась бы на деле только крестьянской, и вся революция могла бы потерпеть поражение, ибо нет никакой гарантии, что крестьяне способны выполнить такую независимую роль. Между тем крестьянство могло выступать в качестве революционной силы, связанной с таким классом, как рабочий класс, – численно меньшим, но более сильным в смысле политической организации, и действующей под его руководством. Поэтому роль крестьянства следовало определять не формально и вне зависимости от того, как называть революционную диктатуру, а в конкретном политическом смысле, то есть в смысле действительной власти при революционном режиме. Единственный реальный вывод, вытекавший отсюда, гласил, что диктатура должна признаваться только за пролетариатом:
«Не случайно российские либералы называли крестьянина сфинксом русской истории… По причине своего промежуточного положения и разнообразия социального состава крестьянство не может ни образовать независимую партию, ни проводить независимую политику, будучи вынуждено на одном из этапов революции выбирать между политикой буржуазии и политикой пролетариата… В России нельзя было бы говорить о пролетарской диктатуре, если бы аграрный вопрос не имел решающего значения для всей общественной жизни в целом и если бы крестьянская революция не обрела таких масштабов. Но то, что аграрная революция создала благоприятные условия для диктатуры пролетариата, определялось неспособностью крестьянства разрешить свою историческую проблему своими силами и под своим руководством»[351].
Другая затрагиваемая Троцким тема касалась перехода от чисто буржуазных целей к социалистическим. Противники теории перманентной революции обвиняли Троцкого в политическом авантюризме. Он утверждает, говорили они, что якобы можно миновать целый ряд исторических стадий и что-де самодержавное общество способно перейти непосредственно к социализму. На эти обвинения Троцкий отвечал, что они отчасти представляли в заведомо ложном свете его теорию, а отчасти были плодом ее ошибочного истолкования. В действительности его теория вовсе не отрицала, что некоторые из целей революции имели преимущественно буржуазно-демократический характер: ведь и аграрная революция должна была в первую очередь свергнуть самодержавие. В этом он всегда был согласен с Лениным, утверждая, что при отсутствии буржуазии как независимого социально-политического класса задача осуществления буржуазных реформ выпадала на долю пролетари