Кроме того, многое из оригинального, что появилось в марксистской мысли на обочине или попросту за пределами марксистского движения и вне связи с основным предметом (или с разными предметами) марксистской дискуссии, представляется проблематичным, если даже не мнимым. Работа Д. Лукача «История и классовое сознание» была осуждена марксистами (коммунистами и некоммунистами), и этот труд, от которого впоследствии отрекся сам автор, был как бы загнан в подполье. Возможно, что Тольятти читал «Тюремные тетради» Грамши, но их существование оставалось неизвестным вплоть до конца 40-х годов. Эти книги, независимо от их ценности, принадлежат истории марксизма, поскольку они оказали свое влияние на последующий период его развития; здесь они рассматриваются как продукт особой эпохи и отражают или, лучше сказать, преломляют в себе ту историческую обстановку, в которой они были написаны. Тем не менее их точное место в истории марксизма спорно, и если, например, труды Каутского, Люксембург и самого Ленина по империализму довольно легко отнести к периоду II Интернационала, то найти более или менее подходящее место работам Корша или Блоха куда труднее. В свою очередь в отличие от них гораздо легче отвести соответствующее место мыслям Троцкого или Бухарина в истории марксизма периода русской революции и дискуссий советской эпохи (и Коминтерна) в 20-е годы, поскольку они являлись их органическим компонентом.
Таковы соображения, которыми мы руководствовались при составлении тома, посвященного марксизму эпохи III Интернационала. Как мы уже говорили, из-за большого объема пришлось разделить том на две части. Первая охватывает в основном проблемы и события начиная с русской революции и до кризиса 1929 года. Поскольку внутрипартийные марксистские дискуссии носили до 30-х годов более интенсивный и открытый характер, этот период потребовал более широкого освещения вопросов. В силу того, что в те годы основными темами были русская революция и развитие Советской власти, дискуссии о Сталине и сталинизме освещаются в основном во второй части (хронологически она заканчивается 1956 годом).
Первая часть настоящего тома состоит из пяти разделов, в которых собраны статьи разного содержания. В первых пяти статьях рассматриваются дискуссии об Октябрьской революции в многоликом лагере марксизма, события, ознаменовавшие ее рождение и развитие, а также вклад в дело революции ее главных руководителей, и прежде всего Ленина. Статья о Мартове, которая отчасти возвращается к этой тематике (с меньшевистской точки зрения), открывает второй раздел, статьи которого касаются проблем разработки марксизма некоммунистами, прежде всего наиболее творческим направлением – австромарксизмом. Семь следующих статей рассматривают ленинскую концепцию партии, формирование и развитие III Интернационала. Затем идут шесть работ по проблемам становления Советской России с особым вниманием к вопросам социалистической экономики и к позициям Бухарина. Последние страницы книги занимают три статьи по вопросам философии и культуры, освещающие, в частности, отношение русской революции к искусству и литературе в Советском Союзе и в мире. Том завершает статья, посвященная марксистской дискуссии о новых формах «организованного капитализма». В некотором роде она служит переходным материалом ко второй части книги.
Излишне говорить о том, что все эти темы трудно отделить друг от друга с достаточной четкостью; так, в коммунистическом марксизме проблематика развития Советской России и международного движения часто оказывается определяющей ввиду влияния этой страны на другие коммунистические партии даже по вопросам их внутренней политической борьбы. Само различие между коммунистическим марксизмом и некоммунистическим, как уже отмечалось, не всегда имеет разумное обоснование; так, многие социал-демократы в ходе марксистских дискуссий обсуждают проблемы, поставленные Октябрьской революцией, строительством Советской России, ленинским коммунизмом; в свою очередь и социал-демократы, и коммунисты пытаются с разных сторон оценить одно и то же явление, скажем внутренние изменения в капиталистическом мире, особенно в период его «стабилизации» (например, «тейлоризм» и его последствия рассматриваются как теми, так и другими. См. статьи Р. Финци и Э. Альтфатера).
Фашизм и колониальный вопрос не рассматриваются в первой части тома так же, как и история марксизма за пределами Европы. Правда, дискуссии о фашизме уже имели место в 20-е годы, и как раз тогда в Коминтерне начались также широкие дебаты по колониальным проблемам (прежде всего в отношении Азии, и в частности Китая), но мы предпочли сосредоточить анализ этих явлений во второй части тома, имея в виду, что дискуссия о фашизме развернулась с особой силой лишь в 30-е годы. К тому же именно в 30-е годы идеи марксизма и само это движение стали глубоко волновать весь мир, да и в китайской революции в тот период наступил решающий момент.
И последнее замечание. Статьи первой части третьего тома написаны учеными из разных стран – Соединенных Штатов и СССР, Франции и Израиля, Италии и Чехословакии, Германии и Венгрии, Австралии и Англии. Таким образом, перед вами целый набор исключительно разнообразных политических и идеологических точек зрения. Очевидно, было бы бессмысленным пытаться сгладить различия в их подходе к разным проблемам, ясным любому читателю. По той же причине нам показалось неуместным исключать теоретические повторы, которые могут встретиться в этих статьях. И тем не менее нам кажется, что в целом эти статьи не только свидетельствуют в основном о едином мнении в оценке исторических факторов, имеющих столь решающее значение для нашего времени, но и дают довольно единообразное их истолкование.
Лондон, лето 1980 года
Израэль Гетцлер.ОКТЯБРЬ 1917 ГОДА: МАРКСИСТСКАЯ ДИСКУССИЯ О РЕВОЛЮЦИИ В РОССИИ
Марксизм и его социальный анализ позволили нам продвинуться до такой степени, что уже не нужно ожидать конца революции, чтобы иметь возможность установить разницу между ее реальными целями и иллюзорными представлениями о ней. Изучение объективных обстоятельств дает возможность с самого начала выделить истинные цели революции, проистекающие из данных условий, и отделить их от иллюзорных, которые зависят от материальных и духовных потребностей революционеров. Чем тщательнее мы, марксисты, проведем этот анализ… тем в большей степени мы сможем избавить революционеров от тех разочарований и поражений, которые могут на десятилетия приостановить поступательный ход нашего дела.
Октябрьская революция, то есть решение Ленина взять власть и установить с помощью большевистской партии «диктатуру пролетариата и беднейшего крестьянства», поставила под вопрос некоторые освященные временем каноны русской марксистской доктрины и явилась острейшим моментом в постоянных спорах о власти, с самого начала отличавших социал-демократию этой страны. Мы попытаемся здесь определить теоретические предпосылки и социологические догадки, на которых Ленин основывал свое решение, и одновременно проанализируем некоторые аспекты полемики, вызванной этим решением, между марксистами России и Центральной Европы. Отправным пунктом этой дискуссии были дебаты о власти, возникшие в среде русской социал-демократии в ходе революции 1905 года; конечным является март 1921 года, когда после гражданской войны, кронштадтского мятежа и начала нэпа закончилась, как представляется автору настоящей статьи, Октябрьская революция; именно тогда дискуссию русских марксистов о власти и значении Октября заставила замолчать неодолимая мощь Советской власти, и началась послереволюционная эпоха в жизни советского общества и государства.
1. Экономическое развитие, социальные преобразования, власть
Перед русским марксизмом с первых дней своего существования в начале 80-х годов XIX века стояла дилемма, заключавшаяся в том, что марксисты-социалисты, призванные заниматься проблемами современного социалистического – послебуржуазного и послекапиталистического – общества, должны были совершить свою революцию в царской – добуржуазной и доиндустриальной[1] – России. Отцы-основатели Георгий Плеханов и Павел Аксельрод отвергли максималистскую ориентацию «Народной воли», которая, превращая отсталость России в социалистическую добродетель, выступала за революционное завоевание власти, якобы немедленно ведущее к социализму; Плеханов и Аксельрод считали эту ориентацию «утопической» и диктаторской. С точки зрения Плеханова (и его группы «Освобождение труда»), русская революция могла быть только «буржуазной». Ее основная функция заключалась в низвержении царизма и начале исторически необходимой буржуазно-демократической и капиталистической фазы развития под руководством и покровительством буржуазии. Только при этих условиях Россия могла, как считалось, подготовиться к настоящей – «пролетарской» – революции, и лишь в этом случае социал-демократическое руководство пролетариата должно было взять власть в свои руки и приступить к строительству социализма.
В последующие годы и, несомненно, начиная с 90-х годов четко выстроенная теория Плеханова о двух революциях – первой «буржуазной» и второй «пролетарской» – превратилась в русскую марксистскую доктрину, и на многие годы ее закон «самоотрицания» стал характерной чертой российской социал-демократии, в том числе и Ленина[2]. Его резкие прения с Плехановым, отраженные в черновиках партийной программы, подготовленной в 1902 году, явились началом освобождения Ленина от теоретического засилья «отца русского марксизма», и возможно, что этот процесс и вызвал междоусобицу меньшевиков и большевиков и определил роль Плеханова в этой междоусобице после II съезда социал-демократической партии. Таким образом, когда разразилась революция 1905 года и русские социал-демократы начали обсуждать проблему власти, Ленин мог спокойно пересмотреть плехановскую теорию буржуазной революции, и в частности утверждение Плеханова о необходимости самоустранения из этой борьбы, в пользу участия в которой у Ленина уже появились, видимо, собственные соображения.