Так или иначе, знаменитое ленинское решение, выдвинутое им в «Что делать?», и программные мероприятия, которые он позже пытался провести в жизнь, вызвали резкие споры. В 1903 году на II съезде РСДРП возник раскол, который в дальнейшем так и не удалось преодолеть. Опять-таки на основе упомянутого коренного различия в подходе меньшевики стали с тех пор организованной силой, более других противящейся Ленину. Но именно Троцкий стал наиболее упорным, порой фанатичным противником намеченного Лениным направления и соответствующего выбора политической линии. Интерпретация Троцким вопроса о том, «куда» ведет российская история, не нашла места в меньшевистском лагере, хотя в отношении «что делать?» его ответ находился где-то посередине между Лениным и меньшевиками. Вместе с тем в отличие от меньшевиков он через пятнадцать лет примкнул к большевикам и оставался в их лагере до конца своей жизни. Страстность, с которой он предпринял этот шаг, даже заставила его признать – случай для него редкий – ошибки в занимавшейся им до 1917 года позиции[368].
Здесь представляется важным попытаться понять как природу оппозиции Троцкого к большевикам в тот период, так и причины, приведшие его в конце концов в ленинский лагерь. Это позволит выявить пробелы в его теории революции отсталости, а также тот тупик, в который эта теория в конечном итоге заводила. Сразу же после II съезда Троцкий написал две брошюры, в которых анализировал путь зарождения большевизма[369]. Их содержание крайне резко и оскорбительно: нападкам подвергается не только большевизм как организация, но и лично сам Ленин, которого Троцкий обвиняет в «демагогии», в «злонамеренной и тошнотворной подозрительности», называя это «пошлой карикатурой на трагическую нетерпимость якобинцев»[370]. И все же эти брошюры содержат тонкий анализ того, что Троцкий считал социальными корнями большевизма, которые, по его мнению, тянулись от культурной и политической отсталости русского общества. Типичными для этого общества были полное отсутствие нормальной политической жизни и традиционный отрыв интеллигенции от масс[371]. Невозможность ликвидировать этот отрыв путем установления институциональных связей между элитой и массами, между идеологиями и движениями, между правителями и управляемыми привела в свое время к появлению среди русской интеллигенции считавшейся вполне естественной тенденции к действию вне всякой связи с массами и стихийными движениями в качестве независимой носительницы политического мессианства, примером чего служат экстремистские группировки народников. Большевизм был не чем иным, как последним вариантом этой эндемической болезни отсталости, не менее экстремистским, чем его русские предшественники и те самые рационалистические, передовые, «якобинские» формы, на которые он ориентировался[372].
В первой своей брошюре Троцкий резко нападает на ленинскую концепцию «централизма», осуждая ее как открытую попытку разрушить все то естественное и стихийное, что рабочее движение когда-либо создало в России[373]. Во второй он подробно разбирал феномен, названный им «явлением подмены»[374] и, по его мнению, представлявший собой самое последнее выражение пессимизма, порожденного в российской социал-демократии разрывом между массами и интеллектуалами. Будучи убеждены в невозможности исправить это положение, большевики, по мнению Троцкого, решили оставить массы и заменить их собою. Они собирались делать революцию во имя народа, но так, будто народа этого и не было вовсе. Это, предупреждал Троцкий, не что иное, как «заговор», отделение «революционной деятельности от социалистической идеи», «диктатура» не пролетариата, а над пролетариатом[375]. «Во внутрипартийной политике такие методы приводят… к подмене партии партийной организацией, организации – Центральным Комитетом, Центрального Комитета – диктатором»[376].
Если большевизм не будет искоренен и уничтожен – таков мрачный вывод Троцкого, – то он уничтожит социал-демократию и всякую перспективу осуществления социализма в России[377]. Но какой же была альтернатива? Троцкий не сомневался, что единственным решением было вновь выйти на путь подлинно массового движения и начать политические действия, более трудные и продолжительные, но зато способные привести к положительным результатам, и создать таким путем институциональную структуру, выражающую интересы рабочего класса и всего движения. Во всяком случае, он считал, что сами социальные условия неизбежно приведут рабочий класс к «идущей снизу» деятельности социалистического и революционного характера[378] и что единственной задачей руководящей партийной группировки будет посредничество между объективной стихийностью и сознательным субъективным политическим действием. Вот как он определял эту взаимосвязь и соответствующее «разделение труда» между массами и вождями:
«Марксизм учит, что интересы пролетариата определяются объективными условиями его существования. Эти интересы настолько сильно выражены, что вынуждают пролетариат перенести их в сферу собственного сознания, то есть сделать из осуществления своих объективных интересов интерес субъективный. Между этими двумя факторами… простирается царство жизни, столкновений и ударов, ошибок и разочарований, неудач и поражений. Вся тактическая дальновидность партии пролетариата заключена между этими двумя факторами и состоит в укорочении и облегчении пути от одного к другому»[379].
Возвращаясь к темам, затронутым в начале этого раздела, нужно сказать, что в отличие от Ленина Троцкий придерживался детерминистско-волюнтаристской типологии политического действия. Вероятно, не будет преувеличением сказать, что при всем этом вопрос о том, что делать, был для него излишним, поскольку ответ на него уже содержался в ответе – каким бы он ни был – на первый вопрос, вопрос о том, куда идет Россия. Сильно выраженный детерминизм его отношения к политике и организации не уменьшился в последующие годы, а, напротив, еще больше усилился. Под сильным воздействием стихийной деятельности рабочих Петербурга и других городов, под влиянием того, что выглядело в его глазах как их инстинктивная идеологическая метаморфоза, под влиянием выбора ими пути радикальных действий он после 1905 года проникся еще большей убежденностью в том, что организационные вопросы имеют вторичное значение, так как находят свое место и решаются, когда наступает нужный исторический момент, и что основная проблема заключается не в массах, а в партии. Ведь именно партия должна была уяснить непосредственный и неизбежный характер революции, чтобы не оказаться в хвосте у истории и у масс[380]. Поэтому Троцкий посвятил себя задаче доказать правильность теории перманентной революции и внедрить в партии идею неизбежно социалистического характера грядущей революции, продолжая уделять мало внимания организационным вопросам.
В 1917 году Троцкий сам признал, насколько все это было упрощенно и малоубедительно и насколько чрезмерно оптимистичной и общей была его точка зрения на соотношение между историко-социологическим анализом и политической властью. Теория перманентной революции, хотя она и открывала самую радикальную перспективу в вопросе о том, куда непосредственно движется Россия, не давала ничего в качестве инструмента для преодоления разрыва между социологией и политикой, для превращения общественных сил в политическую реальность. Этот недостаток сам Троцкий ранее приписывал позиции меньшевиков, обвиняя их в «антиреволюционных» предрассудках[381]. Но на деле и он сам потерял из виду эту проблему. А именно на ней впоследствии и строилось выдвигавшееся против него обвинение в том, что он не более чем замаскировавшийся меньшевик. В 1917 году и в последующие годы он, однако, признавал ошибки своего антибольшевистского периода, заявляя, что до 1917 года грешил «роковым оптимизмом»[382]. В самый разгар событий 1917 года, наблюдая за драматическим развитием обстановки, он обратил внимание на неопределенность ситуации и на возможность различных исходов, а также на то, что будущее России зависело теперь от политического курса и от нараставшей с каждым днем борьбы за власть ничуть не меньше, чем от предшествующего исторического развития и «неодолимых объективных интересов». Так он присоединился к Ленину и большевикам, признавая, что только таким путем ему удастся воспользоваться плодами своего прогноза в отношении характера российской революции[383].
Но плодами этими он воспользовался бы так или иначе. Присоединившись к большевикам, он уже не смог доказать, как ни пытался сделать это в последующие годы, свою непричастность к тем самым последствиям, которые сам же с такой проницательностью предсказывал в 1903 – 1904 годах[384]. Революцию отсталости, как он сразу признал, нельзя было бы осуществить без большевизма. Но большевизм, как он тогда же отметил, отражал особые черты отсталости общества и держался на них. Если это так, то следовало ли отсюда, что построить социализм в России невозможно? В течение всех оставшихся ему лет жизни Троцкий пытался доказать, что возможно. Но все чаще ему приходилось прибегать к аргументу несостоявшейся «мировой революции»