В 1842 году молодой Маркс на страницах «Рейнской газеты» писал, что для буржуазии подлинной угрозой является теоретическая разработка коммунистических идей, а не практические эксперименты в этой области, на которые, начни они представлять опасность, можно было бы ответить громом пушек[460]. Менее чем через 80 лет после того, как были написаны эти слова, после того, как Германия и Австрия проиграли первую мировую войну, то малое количество пушек, что оставалось в этих странах, уже не было под контролем исключительно одной буржуазии. Настало время, когда можно было попытаться провести практический эксперимент. Именно так думали трудящиеся массы, которые возвратились с войны разочарованными и уже не принимали идей обычной «республики кошелька»[461]. Так же думала и верхушка партии, ставшая выразителем настроений масс: «Чего хотим мы, социал-демократы? Прежде всего социализации, поскольку сейчас уже возможно исключить предпринимателя и передать средства производства в коллективную собственность»[462]. Даже откровенно буржуазные авторы были убеждены, что будут присутствовать при победе социализма[463], поскольку сами были свидетелями начала его триумфального шествия[464].
1. Вызов и ответ
Легко понять, что сама общая обстановка после первой мировой войны побуждала к попытке провести указанный эксперимент. Государственный аппарат Германии не являлся хозяином положения[465], к тому же он лишился бюрократической верхушки, чьи позиции могли без труда захватить социал-демократы, поскольку при общем хаосе никто не смог бы этому воспротивиться. Массовые демонстрации рабочих доминировали на политической сцене, и их мощь была очевидной, представляя огромную притягательную силу для масс, которые переходили на сторону социалистов, «поскольку те являлись специалистами в области революции»[466]. Даже определенная часть крестьянства, которая всегда считалась консервативной, обращалась теперь к социал-демократам «в знак протеста против всего, что опротивело»[467]. Да и средние слои, на кого буржуазные партии некогда обращали особое внимание как на основную свою опору, до такой степени пострадали от войны, что «протянули бы руку даже дьяволу, если бы тот дал им надежду на спасение»[468]. Независимо от собственного желания социал-демократия была вынуждена подняться на гребне революционной волны, чтобы не захлебнуться в ней[469]. Короче, не социал-демократы и рабочее движение бросали вызов времени, а, скорее, само время бросало им этот вызов, «поставив перед социализмом, лишь частично готовым к этому, наиважнейшую теоретическую задачу, для выполнения которой марксизм должен был немедленно приспособиться к совершенно непредвиденной исторической обстановке»[470].
Социал-демократы приняли вызов. В Германии они сформировали правительство, а в Австрии вошли в коалицию с буржуазными силами. Задачей социал-демократии было создание предпосылок для перехода к социально-экономическому строю социализма. Чтобы приступить к выполнению этой задачи, нужно было иметь хотя бы теоретический замысел, а его-то и не хватало. Модели и планы, разработанные теоретиками социализма до начала первой мировой войны, постоянно игнорировались: партийная программа с ее абстрактными лозунгами, приемлемыми для всех, считалась важнее конкретных предложений, которые могли столкнуться с интересами определенных кругов. А в то же время многое из того, что отвергалось тогда оптом как «утопия», было весьма реалистично[471], хотя и запутано идеалистическими представлениями, проникнуто фантазиями и мечтами. К тому же проекты этой «реалистической утопии»[472] по большей части исключали друг друга и не могли служить выработке унитарной программы. Стало быть, принять какие-то уже существующие концепции оказывалось невозможным.
Необходимо было выработать конкретный, унитарный и завершенный план действий, который исходил бы из политических, социальных и экономических условий момента[473]. Эта дискуссия вокруг такого реального и выполнимого плана, в осуществлении которого приняли бы участие все, кто хотел внести свой вклад в социализм, вошла в историю как дискуссия о социализации (Sozialisierunesdebatte). Несмотря на озадачивающее множество выдвинутых идей и аргументов, в ней можно выделить несколько основных тематических моментов.
2. Полная и частичная социализация
В этой обстановке появились две возможности: можно было либо социализировать все с помощью единой насильственной акции и отменить всякую частную собственность, либо провести социализацию лишь в некоторых отраслях, чтобы потом шаг за шагом расширять социалистический сектор.
В защиту полной социализации приводились три основных аргумента. Во-первых, проблемы перестройки оставались в обоих случаях одними и теми же, если не брать в расчет того факта, что она могла быть доведена до конца как на капиталистической, так и на социалистической основе. «Однако, – уточнял Рудольф Гильфердинг, – социалистический способ производства оказывается выше капиталистического в отношении устранения анархии, наведения порядка и рационализации, которую он вносит в производство, к тому же он способен преодолеть трудности в более короткий срок»[474].
Во-вторых, в течение первых недель после краха центральноевропейских империй буржуазия не смогла бы организовать серьезное сопротивление, тогда как в случае постепенной социализации следовало учитывать возможность растущей оппозиции. Йозеф Шумпетер отметил, что всеобщая социализация «значительно сокращает время агонии капитализма, столь чреватой опасностями для социального строя, цивилизации и производительности»[475], а Отто Нойрат прямо указывал: «Сейчас капитализм изнемогает… не давайте ему прийти в себя!»[476]
В-третьих, сохранялась опасность того, что постепенная социализация, которая должна была осуществляться в рамках капитализма или – лучше – преимущественно капитализма, вновь будет аннулирована, как и любой другой шаг вперед, просто в силу экономической связи между обоими секторами[477]. Существовала также и угроза того, что меры по социализации, проводящиеся одна за другой медленными темпами, будут, говоря словами Р. Висселя, «болтаться, как капли жира, в огромной кастрюле с конкурентной бурдой»[478].
Но и в пользу частичной социализации, а значит, и более или менее явно против полной социализации приводились три серьезных аргумента. В частности, выдвигалось соображение о том, что всеохватывающий и внезапный переход к социализму может встретить сопротивление прежде всего в организационном плане, которое распространится и на сферу экономики. По утверждению Каутского, полная социализация осуществляется именно с целью «вызвать к жизни переходный этап, в котором капиталистическое производство уже невозможно, а социалистического еще нет»[479].
Наряду с этим стал весьма популярен аргумент о «производительности». После того как некоторые поддержали точку зрения, согласно которой социализация могла, но не обязательно должна была привести к более высокой производительности[480], говорить о возможности экспроприации стали только в тех случаях, когда «капитал смог бы приносить больший доход под контролем государства или по крайней мере тот же, что и на предыдущем этапе»[481]. Правительство Германии восприняло эту точку зрения[482], тогда как в Австрии полная социализация была отвергнута по политическим соображениям, поскольку (как впоследствии утверждал Отто Бауэр) «соотношение международных экономических сил так же не допускало исключительной власти пролетариата, как и соотношение военных сил делало невозможной абсолютную власть буржуазии»[483].
Отрицалось и то, что пролетариат созрел для полной социализации. Так, Ф. Оппенгеймер обращал внимание на непрочность большинства, отмечая, что «простое стечение обстоятельств, при котором пролетариат может оказаться в меньшинстве, полностью исключает проведение немедленной социализации в широких масштабах»[484].
Шумпетер со своей стороны подчеркивал: «Чтобы добиться успеха в социализации, рабочим массам необходимо навязать неслыханно строгую, железную дисциплину», а это он считал политически нежелательным[485]. А. Хортен констатировал, что «попытки социализации сводятся только к борьбе за повышение заработной платы», Каутский с сожалением отмечал, что упразднение сдельщины «почти повсеместно считается естественным явлением, сопутствующим социализации», а Р. Гольдшейд называл все разговоры о нежелательности полной социализации нехитрым маневром с целью «оправдать высокими постулатами частичную социализацию и частичную экспроприацию, которые на деле оказывались менее результативными, нежели проекты, заклейменные как несостоятельные»