[556]. Когда впоследствии профсоюзы увидели, в какой ловушке они оказались, и покинули «сообщество», было уже поздно. Удобный случай был упущен[557]. Буржуазия использовала раскол в рабочем движении, кульминацией которого явилось поражение революции, возглавлявшейся КПГ, с таким искусством, что после этого совместные действия рабочих партий стали надолго невозможными[558]. Таким образом, проект социализации был полностью заморожен. Рудольф Гильфердинг весьма удачно назвал это «революционной битвой на Марне»[559]. Социализация в Австрии вскоре превратила мощное движение рабочих Советов, преследовавшее революционные цели, в карикатуру на самое себя с момента, когда «целиком реакционные или же насквозь пронизанные корпоративизмом организации постарались спешно создать собственные „рабочие советы“»[560]. Приняв проект социализации Отто Бауэра[561], демонстративно взяв его за основу работы комиссий по социализации, буржуазия изолировала самые радикальные слои партии. Карл Реннер со своей группой потерпел поражение с другим, еще не законченным проектом[562], а остатки рабочих Советов оказались без какой-либо перспективы.
Наконец, надо помнить о том, что буржуазия была готова пустить в ход все свои средства, до конца и без церемоний. Контролируя значительную часть печати, она показала очень умело, как замалчивать точную информацию и распространять фальшивую. Остро отточенным оружием в ее руках был антисемитизм, поскольку многие из руководителей рабочего движения были еврейского происхождения, и против них можно было направить как самих рабочих, так и потенциальных союзников рабочего класса. (Еще до войны Бебель заклеймил антисемитизм как «социализм дураков».)
Католическая церковь, оказавшись перед выбором между моралью и выгодой, не сумела найти верного пути. Она метала громы и молнии против социал-демократии, а накануне каждых выборов агитировала верующих, указывая им «правильный» бюллетень. (В Австрии монсеньор Игнац Зайпель достиг вершин буржуазного движения и стал канцлером.) Чтобы не допустить осуществления многообещающих проектов социализации, буржуазия блокировала или попросту заморозила иностранный капитал. В Австрии банки способствовали краху коллективных предприятий, отказывая им в кредитах[563].
Еще Маркс предсказывал, что не в борьбе за власть, а за подготовку к ее применению развернутся войны, которые будут идти десятилетиями. Буржуазия отнюдь не разучилась пользоваться властью, а к тому же у нее оказалась более легкая задача – пассивно выжидать, поэтому у нее было больше шансов на успех, чем у рабочего движения, которое еще не успело научиться искусству употреблять власть.
Перец Мерхав.СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЯ И АВСТРОМАРКСИЗМ
Прежде чем рассматривать проблему австромарксизма, мы должны ясно представить себе, что означает это понятие, поскольку здесь возможны несколько вариантов его трактовки. В самом широком смысле мы, конечно, можем считать австромарксизмом марксизм в Австрии и, вероятно, отождествлять его с австрийской социал-демократией. Подобное определение обязательно включало бы в себя и соответствующий период, начавшийся в конце прошлого века и продолжающийся до сих пор. Понятие австромарксизма можно также ограничить элитой социалистов-мыслителей, появившихся в последние годы прошлого века и действовавших в немецкой части Австро-Венгрии вплоть до первой мировой войны, разрабатывая марксистскую теорию применительно к животрепещущим проблемам в области философии, политической экономии, общественного права, в сфере национальных проблем и т.д. В этом своем проявлении австромарксизм теснейшим образом связан с именами Виктора Адлера, Густава Экштейна, Карла Каутского, Рудольфа Гильфердинга, Отто Бауэра, Карла Реннера, Фридриха и Макса Адлеров и некоторых других.
Оба этих определения австромарксизма, однако, недостаточно точны. Несомненно, что австромарксизм появился в Австрии и развивался в общем в этой стране, но корни его надо искать еще в довоенном периоде. Мы не должны игнорировать тот факт, что деятельность наиболее известных представителей названной группы – Карла Каутского, Рудольфа Гильфердинга и Густава Экштейна – проходила не в Австрии, а в Германии, и с дальнейшим развитием австромарксизма они не были связаны. В то же время далеко не все австрийские марксисты принадлежали к социал-демократии и исповедовали австромарксизм (например, австрийские коммунисты), да и сами руководители австрийской социал-демократии – если согласиться, что они субъективно верили в марксизм, – не всегда называли себя австромарксистами и не обязательно должны ими считаться (например, правое крыло социал-демократии во главе с Карлом Реннером).
Как самостоятельное течение, своеобразное и отличное от других марксистских течений того времени, австромарксизм – это явление, относящееся прежде всего к периоду между двумя мировыми войнами, и мы его рассмотрим здесь именно как таковое. Но если верно, что глубокое понимание австромарксизма невозможно без знания его исторических довоенных истоков, то верно и то, что не следует отрывать его от международной обстановки того времени, от «центризма» внутри международного пролетарского движения, специфической австрийской вариацией которого он стал. Отто Бауэр, самый авторитетный представитель австромарксизма, не оставляет на этот счет ни малейшего сомнения:
«То, что наши буржуйчики по необразованности называют австромарксизмом, есть на самом деле идеологическое международное течение центристского марксизма; оно не является принадлежностью одной лишь Австрии, это идеологическая тенденция внутри Интернационала со своими представителями во всех социалистических партиях. Но правильно будет утверждать, что в послевоенные годы австрийская социал-демократия играла в этом международном течении ведущую роль»[564].
На основе анализа австромарксизма, его исторического генезиса, международного фона, на котором он действовал, соотношения его ценностей и недостатков, результатов его деятельности, поражений и неудач мы попытаемся определить его особый вклад и место, которое он занимает в общей истории марксизма[565].
1. Основные характеристики и первоначальные границы
Целый ряд типичных характерных черт австромарксизма частично объясняется особенностями начального периода рабочего движения в Австрии. Прежде всего мы должны вспомнить постулат австромарксизма: «Единство прежде всего!» – и то, как он канонизирует «идею единства», распространяя ее далеко за пределы возможного практического или функционального применения. На начальном этапе в любом рабочем движении наблюдались расколы, за которыми следовали объединения. Вспомним, например, эйзенахцев и лассальянцев в Германии и их объединение на съезде в Готе (1875). Но для Германии это была предыстория рабочего движения, и последующая героическая борьба против антисоциалистических законов затмила это событие. Не объединительный съезд и не сам акт объединения, а Эрфуртский съезд (1892) – съезд победы над Бисмарком, съезд Эрфуртской программы – послужил стимулом для немецкой социал-демократии, дал ей жизнь и на целые десятилетия определил ее путь. Обстановка же в Австрии была совсем иной. Период внутренней борьбы и разных расколов был более долгим, и потому съезд, добившийся окончательного объединения австрийской социал-демократии и принятия ее программы (Хайнфельд, 1888 – 1889), имел бесконечно большее значение, сем съезд в Готе для немецкой социал-демократии. Другими словами, травма, полученная в годы, предшествовавшие съезду в Хайнфельде, влияла на австрийское рабочее движение очень долго, даже после первой мировой войны, и как реакция на эту травму в нем развился и глубоко укоренился комплекс «безоговорочного единства».
Другая типичная черта этого движения, тесно связанная с предыдущей, – ярко выраженная тенденция терпимости по отношению к различным мнениям и противоположным течениям внутри партии. Прямым следствием принципа «организационное единство любой ценой» явился «плюрализм», и эти тенденции еще более усилились в результате осознания абсолютной необходимости приложить максимум усилий и продемонстрировать бесконечное терпение, чтобы сохранить единство австрийской партии, которой постоянно угрожали бесчисленные центробежные силы как в стране, так и в самой организации. Это отношение, вызванное особыми историческими условиями Габсбургской империи, со временем превратилось в образ мышления, который прочно вошел в австромарксизм, причем в гораздо большей степени, чем этого требовали соображения организационного, тактического и стратегического порядка[566].
В известную противоположность Германии политический строй Габсбургской империи был в глазах социал-демократии, бесспорно, консервативным и реакционным, но не до такой степени, чтобы заранее отказаться от попыток добиться от него существенных уступок и реформ, применяя для этого силу или прозорливо используя его внутренние противоречия и слабости. Рассматривая период до первой мировой войны, мы считаем необходимым объяснить причину, по которой австрийская социал-демократия так и не смогла конкретизировать и реализовать «революционную идею», к которой она объективно могла прийти в том случае, если бы были исчерпаны все возможности добиться реформ и альтернатив эволюционным путем или же если бы таковых не существовало вообще (как это было в России, но даже и в какой-то мере и в какое-то время – в Германии). Исключительно реформистская перспектива, например, была заложена в программе по национальному вопросу, поставленному на съезде австрийской социал-демократии в Брюнне (1899). Эта программа со всеми своими прогрессивными требованиями и предложениями никак не выходила за социальные и государственные рамки империи Габсбургов (в ней нет ни слова о «праве наций на самоопределение», о расчленении многонационального государства и т.п. в отличие, например, от программы российской социал-демократии). Тут явно действовал еще один фактор, а именно страх перед тем, что крах монархии может привести к распаду «государства четырех народов» на национальные элементы и сведет Австрию на уровень небольшой немецкоязычной страны, не готовой к политической, а тем более к экономической самостоятельности, более того, не способной ее добиться. Сами социал-демократы немецкоязычной Австрии, возглавлявшие до тех пор союз левых партий всей Австро-Венгерской империи (это был сильный, хотя и раздираемый многими распрями союз), считали, что, если монархия падет, им будет уготована судьба провинциальной партии мелкого государства. Предвидение возможности этой травмы также обуславливало возникновение австромарксизма