[658] Бауэр, соглашаясь со «ступенчатостью» в выводах Каутского, решительно отверг его претензию на теоретическое обоснование политики рабочего движения, исходящее из неизбежности радикализации непосредственных экономических интересов антагонистических классов:
«Именно потому, что мы полагаем правильными выводы, содержащиеся в исследовании Каутского „Путь к власти“, нам представляется опасным использование доказательств, строящихся на ошибочных или весьма сомнительных посылках. Мы не верим, что пролетариат достаточно созрел для того, чтобы повести решительную борьбу за власть лишь в том случае, если он уже не сможет добиться частичных уступок в условиях господства буржуазии. Наоборот!»[659]
В подобном же тоне Бауэр обращается к Каутскому и в своем письме от 26 апреля 1909 года:
«В целом я разделяю Вашу точку зрения о характере эпохи, на пороге которой мы с Вами находимся… Однако часть Вашей аргументации я подвергаю сомнению, считаю спорной, точнее, опасной. Сторонники прагматизма в нашем политическом и профсоюзном движении стремятся получить возможность или хотя бы потешить себя иллюзией о наличии возможности достижения сиюминутных уступок… Пролетариату, однако, для того, чтобы начать борьбу при первой же представившейся ему возможности, не пристало дожидаться непременно того момента, когда у него не будет больше надежды получить дополнительные частичные уступки»[660].
На фоне подобных утверждений весьма трудно представить себе, каким образом некоторым, пусть даже и весьма осведомленным, исследователям австромарксизма удается отыскать в рассуждениях Бауэра «подчеркивание неожиданности свержения капитализма и установления социализма и ожидание краха капитализма»[661]. Вся полемика Бауэра против Каутского по вопросу о «пути к власти» сводится к прямо противоположной аргументации, имеющей целью подчеркнуть тот факт, что процесс капиталистической концентрации не соответствует слепым механизмам, упрощающим подход к вопросу о структурной динамике и социальному расслоению капитализма. Эти процессы трансформации указывают, скорее, на качественно новые моменты – на новые элементы сознания (политическая ориентация), навыки («знание», наука) и организацию (техника), которые проникают в механизм развития и влекут за собой существенные осложнения и дисгармонию, нарушающие нормальное функционирование устаревшего автоматизма конкуренции. Прежде, на стадии «индивидуального капитализма», законы конкуренции действовали как «естественные силы, не поддающиеся контролю ни со стороны организации, ни со стороны самого государства». Теперь они проходят через «мозг людей»: любое социально-историческое явление (включая явления экономического характера) становится, таким образом, «сознательным актом организации»[662]. «С фритредерством Манчестера[663] покончено! – восклицает Бауэр, завершая свои рассуждения. – Любая экономическая организация стремится использовать государство в своих интересах и требует уже не просто защиты собственности, но прямого вмешательства в экономику». Государство в свою очередь также превращается «в организацию такого типа»[664].
При всем том, что в своей статье Бауэр акцентирует внимание почти исключительно на новых экономических функциях государства, он одновременно затрагивает и некоторые темы, ставшие центральными в дискуссии середины 20-х годов между германской и австрийской социал-демократией по вопросу об «организованном капитализме». Подчеркивание ведущей роли менеджеров (Wirtschaftsführer), новых взаимоотношений между крупными промышленными и финансовыми предприятиями и государством симптоматично для исследования, рвущего с некоторыми постулатами марксизма II Интернационала, и прежде всего с теми из них, которые представляют развитие капитализма как результат действия «анархического» механизма[665].
Здесь важно указать на политический результат полемики Бауэра с Каутским, непосредственно связанный с центральной темой предвоенного австромарксизма – отношением между интеллигенцией и социализмом. Содержание бауэровской критики можно понять лишь в контексте этой темы австромарксизма, характерной прежде всего для исследований Макса Адлера того времени. Действительно, вышедшая в 1910 году из-под пера Макса Адлера брошюра «Социализм и интеллигенция»[666] в полную противоположность экономизму Каутского – который решал этот вопрос о научной интеллигенции, исходя из процесса ее пролетаризации, то есть в русле социологии количественного роста организации, – акцентировало внимание на специфике политической роли интеллигента как «носителя науки». Аналогичную направленность имело выступление Бауэра против пропагандистского постулирования так называемой конечной цели (Endziel) у Каутского. Ввиду сложности характера новой организационной структуры капиталистической экономики политика рабочего движения не могла более сводиться к простой агитации и популяризации «конечной цели» социализма, так как вопреки утверждениям самого Каутского не существовало более однородной пролетаризованной и обнищавшей массы, готовой устремиться к этой цели. Политика рабочего движения должна была прежде всего ответить на качественный скачок буржуазной власти подобным же скачком в своей организационной структуре при наиболее эффективном «культурном» переосмыслении методов своей теоретической деятельности. Сама «конечная цель» при этом должна была пройти через критический фильтр достаточно гибкого и открывающего широкое поле деятельности интеллектуального методологического переосмысления, так чтобы была переоценена специфическая роль интеллигенции с учетом тенденции к сближению «специализированных» участков общественного сознания.
Таков высший политический смысл проделанной Максом Адлером работы по восстановлению соответствия между марксизмом и философией – работы, которая отнюдь не исключает, а, наоборот, предполагает мысль о постоянном взаимообмене методами и результатами между общественными науками. Это касается и акцентирования Бауэром (акцентирования, обнаруживаемого также в послевоенные годы) революционного характера малых, текущих дел (revolutionäre Kleinarbeit):
«Изменение земного облика не было результатом некоей грандиозной геологической катастрофы; лишь микроскопические революции внутри атомов, неощутимые и невидимые даже через микроскоп, преобразуют мир и создают энергию, которая, высвободившись однажды, становится причиной грандиозной катастрофы. Маленькая, незаметная, что называется, текущая работа – вот подлинно революционный труд»[667].
В этой констатации значимости «малого», содержательности микроизменений и «неуловимых» преобразований следует отметить не столько вероятную или предполагаемую ограниченность данной параллели с физическим миром, сколько явственно просматривающуюся, хотя и не сопровождающуюся аналогичными последствиями преемственность с традицией Энгельса – Ленина[668]. То, что действительно важно, так это часто упускаемая из виду связь рассуждений Бауэра с культурной обстановкой «большой Вены», связь, которую не разрушили ни война, ни революция, ни кризисы. Не обходится здесь и без концепции переходности (на основе молекулярной диффузии «элементов» нового общества), с которой Бауэр выступил в 1918 году в предисловии к книге Густава Экштейна «Марксизм на практике»[669]. Трактовка процесса преобразования капиталистического общества в социалистическое не как результата действия некоего единого и однородного логико-исторического механизма, а как следствия роста и распространения эндогенных факторов изменений в производственных и властных отношениях, с одной стороны, предполагает в теоретическом плане эмпирико-аналитическое расчленение морфологического предвидения Маркса, а в политическом плане – преодоление некой мистической альтернативы между «реформой» и «революцией», а с другой – не означает выбора в пользу эволюционизма, согласно которому, социализм якобы можно осуществить «гомеопатическими дозами»[670].
Но как раз этот невралгический переход от методологических и эпистемологических предпосылок к политико-практическим последствиям и привел к трещине в духовном единстве (Geistesgemeinschaft) австромарксизма. И здесь своего рода отправным пунктом периодизации, водоразделом между разными радикальными группами и позициями является мировая война.
3. От диаспоры в «национальном вопросе» к коалиционному правительству
Для того чтобы дать правильную и действительно критическую оценку австромарксизму, необходимо одновременно рассмотреть оба вышеизложенных вопроса. Речь идет о преждевременности отказа «молодой венской школы марксистов» от культуры периода кризиса, которая на достаточно высоком уровне выражает сложность капитализма, видоизменяющегося и преобразующего в динамике своего развития элементы «научности» и «организованности». Речь идет также о собственно «структурном» аспекте кризиса и распаде габсбургской империи, в ходе которого высвобождается центробежная энергия разных национальностей[671].
Впрочем, сам Бауэр предложил ключ к прочтению «истории австромарксизма» в уже упоминавшемся некрологе памяти Макса Адлера, скончавшегося в 1937 году. Прежде всего он подчеркнул преимущественно политический характер работы по упорядочению философии, предпринятой в начале века группой сторонников австромарксизма, и в частности Максом Адлером. В отличие от целого ряда представителей интеллигенции и лидеров социалистического движения – таких, как Конрад Шмидт, Штаудингер, Форлендер, Курт Айснер и, наконец, сам Бернштейн, – Адлер, по мнению Бауэра, твердо защищал рабочее движение от влияния каких бы то ни было прагматических и эволюционистских принижений роли политики. «В отличие от ревизионистов он не смешивал эклектически неокантианство с марксизмом. Напротив, он использовал приемы кантианской критики познания для защиты марксистского учения об обществе от какого бы то ни было разбавления его ревизионизмом, отстаивая социализм от какого бы то ни было этического обоснования»