[689]. Однако, помимо соображений чисто экономического характера, бауэровский проект аншлюса имел, на наш взгляд, также серьезные политические мотивы. По всей вероятности, Бауэр надеялся посредством этой идеи прийти к созданию единой социал-демократической партии, в рамках которой слились бы германские социал-демократические рабочие массы со своими традициями и австрийская «марксистская интеллигенция» с ее глубокими теоретическими и политическими взглядами. Такое предположение как будто подкреплялось тем фактом, что внешнеполитический курс, настойчиво проводившийся Бауэром с ноября 1918 по май 1919 года, встретил сопротивление не только в кругах Антанты, но и со стороны умеренного социал-демократического правительства веймарской Германии. По архивным документам можно доподлинно восстановить, как на протяжении всего периода своего пребывания на посту главы ведомства иностранных дел он использовал любые возможные дипломатические средства в тщетной попытке убедить немецкое правительство в целесообразности аншлюса[690]. Враждебность Шейдемана к проекту Бауэра симптоматична, поскольку проливает свет на сильное недоверие социал-демократического большинства к политике той части своих коллег, которая стала именовать себя (с отчетливо полемическим намерением) «австромарксистами». Последние, впрочем, начиная с военных лет не скрывали своей симпатии к независимым социал-демократам (в январе 1918 года на I съезде рабочих Советов Германии австрийская делегация, возглавляемая известным представителем левых Робертом Даннебергом, впоследствии развернувшим активную деятельность в администрации «красной Вены», блокировалась с делегацией НСДПГ). Равным образом они не скупились порой даже на резкую критику (как, например, со стороны Фридриха Адлера во время его самозащиты на процессе, а также в работах и выступлениях Макса Адлера и самого Бауэра тех лет) по адресу «большинства» СДПГ, возглавлявшего вместе с тем же Шейдеманом правительственную коалицию с католической партией центра и с демократической партией[691].
Как ни расценивать проект аншлюса, несомненно, что его провал произвел как раз то самое действие, которое пытался предотвратить своей политикой Бауэр. Социал-демократическая партия была вынуждена действовать в условиях драматической изоляции немецкой Австрии, усложнявшейся аномалией экономической ситуации столицы с ее наростами сектора услуг, у которого не было индустриального противовеса и который тем не менее оставался традиционным источником энергии рабочего блока, в абсолютном большинстве своем поддерживавшего политику партии[692]. Весь последующий опыт и теория австромарксизма обусловлены, таким образом, ab initio, с самого начала этими объективными границами. Исход событий начнет вырисовываться именно в тот момент, когда последствия аномалии «базиса» начнут сказываться на политике: благодаря умелой тактике христианско-социальной партии, возглавляемой Зайпелем, австрийская социал-демократия возьмет в свои руки бразды правления в столице, все больше отрывавшейся от остальной части страны, и постепенно окажется в окружении консервативной (впоследствии открыто реакционной) оппозиции, опирающейся на сельское население и мелкую буржуазию.
Как это ни парадоксально, грядущее поражение социал-демократии оказалось прямо обусловлено ее успехами в управлении столицей и дало себя знать именно в тот момент, когда опыт руководства «красной Вены» стал, по словам Поланьи, «одним из наиболее эффектных культурных триумфов в истории Запада»[693]. Но к краху политики аншлюса привела не только изоляция Вены со всеми ее трагическими последствиями. На деле немаловажную роль сыграли также две побочные причины чисто политического характера: провал плана социализации и поражение плана воссоединения международного рабочего движения, с которым выступили участники «2½ Интернационала».
В большей части критики австромарксизма «слева», где непременно (возможно, помимо намерений авторов критических суждений) фигурирует мифическая «упущенная возможность», по-видимому, совершенно не учитывается тот факт, что слабая сторона социал-демократии проявилась именно в ее отношениях с государством, в негодности ее конъюнктурного анализа, а следовательно, средств и методов предлагаемого ею институционально-экономического вмешательства. Речь идет о критике австромарксизма сторонниками политики III Интернационала вплоть до самых последних историографических исследований троцкистского направления, согласно которым главная причина поражения австрийского рабочего движения в 1934 году заключается в «оппортунистическом отказе» Бауэра от диктатуры пролетариата или от «советской альтернативы»[694]. Символичным выражением апорий иного характера, но не менее серьезных, чем у веймарской СДПГ[695], с которыми столкнулась при решении ряда проблем австрийская социал-демократия в период поначалу успешного ее опыта – ввиду ее преимущества в соотношении сил – в коалиционном правительстве, явился бауэровский план социализации. В начале 1919 года план был опубликован в брошюре под заглавием «Путь к социализму»[696] и составил ту главную платформу, вокруг которой развернулись работа и дискуссия в государственной комиссии по социализации (Staatskomission für Sozialisierung) под председательством Бауэра. Этот план строился на идее социализации, которая понималась как перераспределение собственности и равномерная централизованная экспроприация, основанная на системе налогообложения. Подобное понимание социализации обладало преимуществом, поскольку процесс огосударствления рассматривался как политически ориентированное и потому ускоренное завершение уже идущего процесса организации производства и воспроизводства в направлении вытеснения индивидуального предпринимателя и превращения его в рантье. В этом отношении оно шло вразрез с распространенным марксистским истолкованием капиталистической экономики как безоговорочно «иррациональной» и «анархической» и по отдельным пунктам совпадало с положениями такого крупного буржуазного специалиста того времени, как Йозеф А. Шумпетер[697] (который в эти месяцы сотрудничал с Бауэром в коалиционном правительстве в качестве министра финансов). Вместе с тем такая постановка вопроса не шла дальше смешанной модели, выдвигавшейся и другими теоретиками социализации того периода (Корш, тот же Макс Адлер[698]) и предполагавшей взаимную компенсацию путем планирования сверху и контроля снизу, осуществляемого советами производителей и представителями потребителей. Серьезная ограниченность такой модели заключалась почти в полной ее практической неэффективности. На деле она по существу сводилась к проекту создания смешанных комиссий, представлявших все возможные интересы – от общих вопросов (решение которых возлагалось на органы государства и его представительные институты) до защиты интересов рабочих и служащих предприятий (интересы которых отстаивали профсоюзы), а также потребителей (защита интересов которых возлагалась на потребительские кооперативы), – но не решавших основной проблемы, связанной с финансированием проектов экспроприации промышленных предприятий и муниципализации строительства[699].
Ограниченность этого проекта заключалась в его недостаточной оперативности, что полемически подчеркивал Шумпетер[700], обвиняя социал-демократию в излишней робости и недостаточном радикализме из-за ее неспособности к рационально-техническому решению проблемы социализации и из-за стремления во что бы то ни стало присовокупить к вопросу о демократии «ценностное содержание». Сам Бауэр несколько лет спустя, ретроспективно подводя итог этого опыта, вынужден был признать, что даже буржуазные эксперты из государственной комиссии по социализации – такие, как Грюнберг и Швидланд, – «нередко критиковали социал-демократию за серьезные колебания и робость в ходе решения крупных проблем»[701].
Практические последствия неосуществленного проекта не замедлили сказаться: социал-демократии не удалось национализировать ни «Альпине-Монтангезельшафт» (крупнейшее предприятие австрийской горнодобывающей промышленности), ни угольную промышленность, ни строительство, и, таким образом, закон об экспроприации предприятий от 30 мая 1919 года остался на бумаге.
С выходом социал-демократии из коалиционного правительства проект социализации был отброшен венской администрацией, которая сосредоточила свое внимание на секторе услуг и тех институтах, на которые распространялись непосредственные интересы рабочего класса. Отход из центральных институтов государства на уровень столичного муниципалитета нельзя рассматривать лишь как неожиданный результат действия объективных законов, – его надлежит оценивать и как последствие определенного выбора. После падения коалиционного правительства Шумпетер стал ориентироваться на постепенное преодоление аномалии «проблемы Вены» путем все более интенсивной децентрализации структуры финансовых институтов и сектора услуг с целью устранения очевидной диспропорции между Веной и остальной страной, считая эти меры «единственной задачей австрийской политики, которую следует рассматривать всерьез и перед которой… любая другая задача отступает на второй план»[702]. Но австрийская социал-демократия избрала путь, прямо противоположный данному весьма реалистичному и дальновидному указанию, взявшись за превращение Вены в образцовый город, символизирующий качественно новое отношение к труду, а также новые общественные отношения, основанные на бауэровском «плане социализации». В результате курса на изоляцию и культурное обособление столицы – равно как и благодаря, в частности, широкой автономии, предоставленной ее ландрату конституцией 1920 года (в составлении которой заметное участие принял Ганс Кельзен), – политика австромарксизма оказалась перед лицом очевидного парадокса: при всей внешней внушительности анахронистичного плана по сглаживанию специфических черт Вены путем трансформации столицы в крупный механизм филантропии и воспитания эти меры, по существу, были направлены на сохранение и узаконение в общем-то статичной капиталистической экономики