По общему мнению всех коммунистов, вопрос о профсоюзах был более важным, чем вопрос о парламентаризме. Именно поэтому дебаты по этому вопросу на II конгрессе Коммунистического Интернационала были более бурными, хотя и в этом случае разногласия были определены как второстепенные, которые не должны были стать причиной раскола.
Преобладание в профсоюзах руководителей-реформистов, которые придерживались корпоративистской (в Соединенных Штатах) или контрреволюционной (в Германии) линии, вызывало протест у радикально настроенных рабочих и порождало тенденцию к выходу из профсоюза, а не к вступлению в него. В результате возникли новые революционные организации и профессиональные союзы, которые в отличие от старых формировались не по профессиональному, а по отраслевому принципу. Тем не менее даже в тех странах, где это движение оказалось более мощным, новые организации поддержало лишь незначительное меньшинство объединенных в профсоюзы трудящихся.
Точку зрения на этот вопрос III Интернационал вырабатывал в течение всего 1919 года. Левые коммунисты выступали за новые революционные профсоюзы и очень часто призывали к выходу из старых. Внутри Итальянской социалистической партии они, однако, не имели поддержки фракции Бордиги; напротив, какое-то время одного с ними мнения были многие спартаковцы, включая Пауля Леви. Внутри Интернационала большинство считало необходимой работу революционеров прежде всего в реформистских профсоюзах (причем они должны были стремиться удержаться в них).
Положение о переходе от профессионального принципа организации к производственно-отраслевому было самым значительным вкладом этого нового течения профсоюзного движения. Ленин и особенно Радек, признавая прогрессивный характер этого перехода, вначале недооценивали его значение и считали, что осуществить его в ближайшие годы невозможно[1030]. Напротив, Антонио Грамши, который был весьма далек от концепций левого коммунизма, считал объединение рабочих и крестьян по производственным единицам (фабрика, сельскохозяйственная ферма, деревня, город, район, страна) «естественным отражением классовой борьбы в странах с наиболее интенсивным капиталистическим развитием»[1031]. Анджело Таска же, еще более далекий от левого коммунизма, чем Грамши, видел в перестройке профсоюзов по производственному принципу одну из основных обязанностей фабричных комитетов и условие для того, чтобы профсоюзы могли стать одной из главных организационных основ диктатуры пролетариата[1032]. Позднее, как известно, постепенно утвердился принцип организации профсоюзов по производственным отраслям. На II конгрессе Коминтерна дискуссия о профсоюзах завершилась принятием резолюции, обязывавшей коммунистов работать в старых профсоюзах и кратко перечислявшей условия, при которых допускалось создание новых профсоюзов, а именно: когда центральное реформистское руководство распускало местные революционные профсоюзы или когда узость его «кастовой» политики препятствовала массовому вступлению в организацию неквалифицированных рабочих[1033].
Если на II конгрессе были устранены разногласия по вопросу о парламентаризме, то по вопросу о создании революционных профсоюзов этого добиться не удалось; в Коминтерне его обсуждение продолжалось до середины 30-х годов и было иногда весьма бурным. Разногласия обострились из-за красного Профсоюзного Интернационала; это отражало противоречивость позиции Коммунистического Интернационала по отношению к профсоюзному единству: если в условиях некоторых стран, по мнению Коминтерна, следовало оставаться в старых профсоюзах, то тот же Коминтерн выступал за выход национальных профсоюзных организаций, возглавляемых большевиками, из международной конфедерации в Амстердаме, чтобы вместе с революционным меньшинством других профсоюзов создать самостоятельный революционный Профсоюзный Интернационал.
3. Вопрос о путчах
Краеугольным камнем программы III Интернационала с момента его возникновения был вопрос о признании вооруженного восстания единственным путем к победе пролетарской революции. Если большевики продемонстрировали способность умело выбрать благоприятный для переворота момент (причем в июле 1917 года они своевременно пресекли стихийное желание петроградских рабочих и солдат начать сражение), то революционные немецкие рабочие в 1919 году в течение нескольких месяцев участвовали в вооруженных столкновениях, которые были обречены на поражение. Национальная конференция 1919 года откликнулась на этот опыт принятием резолюции, осуждавшей «путчизм». Отметив, что фаза, когда действия преимущественно политического характера могли завершиться благополучно для пролетариата, прошла, резолюция квалифицировала «путч» следующим образом:
«Крупные политические выступления (всеобщие забастовки или вооруженные выступления) могут сегодня увенчаться успехом лишь тогда, когда они охватывают наиболее важные экономические области страны или всю страну. Менее крупные по масштабам выступления с политическими целями, направленные на завоевание пролетариатом политической власти, являются „путчем“»[1034].
Отношение к «путчам» было одной из причин, приведших к расколу в Гейдельберге, несмотря на то что левое крыло, которое впоследствии будет называться Коммунистической рабочей партией Германии (КРПГ), отвергло обвинение его в «путчизме». Действительно, опыт КРПГ (как и левых коммунистов Болгарии) был «путчистским» по характеру в отличие от позиций Бордити и был прямо противоположен разработкам Паннекука, который был крупнейшим теоретиком левых коммунистов. На путчистский характер политики Коммунистической рабочей партии Германии в сентябре 1920 года обращал внимание и Лукач, который еще в июле писал о неизбежности повторения стихийных революционных выступлений и в их подавлении видел «лишь промежуточный этап на пути к окончательной, реальной победе»[1035]. Иногда желание «ускорить революционный процесс» мотивировалось необходимостью оказать помощь России[1036].
Трудности борьбы с «путчизмом» были вызваны также тем, что коммунистам не удавалось договориться об определении самого понятия «путч»: спартаковцы пришли к определению путча (которое мы привели) только после приобретения опыта кровопролитной борьбы, а большевики даже после этого обвиняли их (особенно Леви) в излишнем «антипутчизме». Радек со своей стороны все время, пока он находился в тюрьме, предупреждал против несвоевременных вооруженных выступлений, напоминая о событиях первых месяцев 1919 года и осуждая авантюризм Эрнста Беттельхейма в Вене[1037]; напротив, ни Ленин, ни Троцкий, ни Зиновьев, ни Бухарин никогда подобных предупреждений не высказывали. Общая установка большевиков в этом вопросе сводилась, говоря словами Паоло Сприано, к «использованию любой возможности, поощрению любого революционного выступления, разрыву с оппортунистами: все – даже поражение – было предпочтительнее бездействия»[1038]. Убежденность в неизбежности мировой революции в ближайшее время способствовала тому, что на поражение в восстании смотрели как на первую стадию будущей победы.
Поворот в этом плане наметился только после столкновений в Центральной Германии в марте 1921 года, когда Ленин и Троцкий осознали опасность, которая крылась в несвоевременных революционных выступлениях; однако они отвергали определение «путча», которым оперировали в ту пору спартаковцы. Ленин, в частности, дал оценку «мартовскому выступлению» как несвоевременной вылазке и решительно предупредил против повторения подобных ошибок, но отказался расценить его как «путч».
Дискуссией на II конгрессе Интернационала завершился в основном первый этап конфликта, в котором большевизм и левый коммунизм противостояли друг другу. Речь шла о столкновении революционного реализма и течения, зачастую слишком часто не учитывавшего существующих условий.
В апреле 1920 года Ленин выразил убежденность в том, что ход мировой революции, ее развитие вширь и вглубь оправдывает надежду «на быстрое и полное излечение международного коммунистического движения от детской болезни „левого“ коммунизма»[1039]. Однако, если взглянуть на последующее десятилетие невооруженным глазом, становится ясно, что из всей платформы левого коммунизма удалось исключить лишь один тезис – об антипарламентаризме. В Коминтерне продолжали отрицательно относиться к работе в реформистских профсоюзах так называемые «левые» течения (которые сами назвали себя таковыми без кавычек); они продолжали выступать против его линии и по другим основным вопросам, в частности они были против единого фронта. Когда летом 1921 года возник конфликт именно по этому вопросу, Ленин писал, что «надо сказать прямо, точно, ясно» об «обязательности тактики… Коммунистического Интернационала», и ее противников «не позже как через месяц после III конгресса Коммунистического Интернационала исключить из Коммунистического Интернационала»[1040]. Однако, экстремизм оказался куда более живучим, чем это предполагали прогнозы, несмотря на его политическое бесплодие и независимо от того, что многие представители левого коммунизма вышли из Интернационала. (Последствием этого раскола было то, что в 20-е и 30-е годы появилось множество сектантских экстремистских организаций, влияние которых, правда, было невелико.)
Каковы же причины живучести левого коммунизма? Уже Ленин указывал на них: он отмечал, что част