«Основа иррелигиозной критики такова: человек создает религию, религия же не создает человека… Но человек – не абстрактное, где-то вне мира ютящееся существо. Человек – это мир человека, государство, общество. Это государство, это общество порождают религию, превратное мировоззрение, ибо сами они – превратный мир… Следовательно, борьба против религии есть косвенно борьба против того мира, духовной усладой которого является религия.
Религиозное убожество есть в одно и то же время выражение действительного убожества и протест против этого действительного убожества. Религия – это вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она – дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа» [МЭ: 1, 414 – 415].
Но, однажды уже разоблачив роль религии, философ должен был обратиться к политике, требовавшей именно участия людей подобного склада в этот период истории Германии, которая, согласно Марксу, еще не вступила в эпоху 1789 года. Единственной надеждой Германии была ее весьма прогрессивная политическая философия: немцы переживали мысленно то, что другие народы делали.
Критика этой философии, а затем ее преодоление создавали условия для определения, по крайней мере в теории, по какому пути пойдет развитие общества. И, несмотря на то что Маркс недвусмысленно заявлял: «Критика религии завершается учением, что человек – высшее существо для человека, завершается, следовательно, категорическим императивом, повелевающим ниспровергнуть все отношения, в которых человек является униженным, порабощенным, беспомощным, презренным существом…» [МЭ: 1, 422], – несмотря на это, вся трудность заключалась в том, очевидно, чтобы найти «пассивный элемент», «материальную основу» [См. МЭ: 1, 423], необходимую для революции. Ответ на вопрос содержится в следующем отрывке, часто используемом теми, кто видит в Марксе мессианскую пророческую фигуру; решение проблемы заключалось
«в образовании класса, скованного радикальными цепями, такого класса гражданского общества, который не есть класс гражданского общества; такого сословия, которое являет собой разложение всех сословий; такой сферы, которая имеет универсальный характер вследствие ее универсальных страданий и не притязает ни на какое особое право, ибо над ней тяготеет не особое бесправие, а бесправие вообще, которая уже не может ссылаться на историческое право, а только лишь на человеческое право, которая находится не в одностороннем противоречии с последствиями, вытекающими из немецкого государственного строя, а во всестороннем противоречии с его предпосылками, такой сферы, наконец, которая не может себя эмансипировать, не эмансипируя себя от всех других сфер общества и не эмансипируя, вместе с этим, все другие сферы общества, – одним словом, такой сферы, которая представляет собой полную утрату человека и, следовательно, может возродить себя лишь путем полного возрождения человека. Этот результат разложения общества, как особое сословие, есть пролетариат» [МЭ: 1, 427 – 428].
Таким образом, для Маркса вопрос о том, кто будет носителем революции, был ясен: на долю пролетариата выпала роль, которую Гегель ошибочно приписывал бюрократии. Кроме того, вырисовывалась идея о том, что Германия именно благодаря своей отсталости сможет возглавить европейское революционное движение. Эта идея периодически вновь появлялась в менее «ортодоксальных» вариантах марксизма.
Вплоть до сего момента работы Маркса почти исключительно посвящались политическим вопросам, хотя сам их автор уже отдавал себе отчет в том, что политики здесь недостаточно. Искрой, которая разожгла интерес Маркса к масштабности экономических вопросов, была статья, опубликованная в «Немецко-французском ежегоднике» вместе с его вышеуказанными двумя статьями. Автор ее был Энгельс. Она была озаглавлена «Наброски к критике политической экономии» [МЭ: 1, 544 – 571].
В этой статье Энгельс выдвигает обвинение в адрес частной собственности, подвергает критике дух конкуренции, который является ее следствием. Рост капиталистического накопления необходимо влечет за собой снижение заработной платы, обостряя, таким образом, борьбу классов. Неконтролируемый рост экономики вызывает частые кризисы, а научный прогресс способствует лишь дальнейшему обнищанию трудящихся. Маркс был восхищен этим «гениальным очерком» (как позднее была охарактеризована им эта статья), и заметки, относящиеся к лету 1844 года, начинаются цитатами из этой статьи. Эти заметки (которые не были опубликованы Марксом при жизни) получили от своих первых редакторов заглавие «Экономическо-философские рукописи» и представляют собой радикальную критику капитализма, основанную отчасти на работе Энгельса, отчасти на взглядах некоторых представителей немецкого романтизма, таких, как Шиллер, отчасти на гуманизме Фейербаха. После их первой публикации в 1932 году они были объявлены некоторыми специалистами основополагающей работой Маркса.
Тот факт, что рукопись, представляющая собой такую ценность, не была опубликована самим ее автором, требует краткого комментария по поводу манеры ее написания. Со студенческих лет Маркс сохранил привычку выписывать в тетради длинные отрывки из прочитанных книг[37] (а это означает, что их источники довольно легко определимы, что, в общем-то, необычно). В этих же тетрадях он набрасывал планы своих будущих работ. Стремление сделать свои идеи доступными публике и вместе с тем нужда в средствах к существованию заставляли его довольно легко идти на заключение договоров с издателями. Однако, несмотря на то что до 1848 года Марксом была завершена и опубликована большая часть его произведений, чем в любой другой последующий период его жизни, нерешительность, с какой он публиковал свои рукописи, выявилась уже в 40-е годы, чем объясняется также его нерешительность при издании первого тома «Капитала». Это врожденное сдержанное отношение к публикации своих рукописей в значительной мере объяснялось тем обстоятельством, что Маркс почти фанатически стремился к доведению стиля до полного совершенства и проверял исходный материал до тех пор, пока не получал уверенности в его абсолютной достоверности, так что материал все более накапливался. Несомненно, парадоксален тот факт, что такие работы «для себя», как «К критике гегелевской философии права» (1843), «Экономическо-философские рукописи 1844 года» и «Немецкая идеология» (1845), возымели большее влияние, чем произведения, опубликованные самим автором. Что касается его последующих трудов, ряд ученых также придают его неизданным «Экономическим рукописям 1857 – 1859 годов» не меньшее значение, чем первому тому «Капитала». Так или иначе, очевидно, что способность не изданной автором рукописи представлять отточенные мысли автора сама по себе проблематична.
«Экономическо-философские рукописи» состоят из трех основных разделов: критика классической политэкономии, достигающая кульминации в главе об отчуждении труда; описание коммунизма; критика гегелевской диалектики. Первая часть содержит длинные цитаты из классиков политэкономии – главным образом Адама Смита и Давида Рикардо, – имеющие цель продемонстрировать растущую поляризацию классов, а также пагубные последствия частной собственности. Вопреки существовавшему мнению о том, что классики политэкономии достоверно указывали на сущность функционирования капиталистического общества, Маркс подверг критике их подход к этому вопросу с трех основных позиций: во-первых, допуская, что труд является основой функционирования экономики, они отводили ему крайне незначительное место в своих работах; во-вторых, они не принимали во внимание систему экономики как одну из многочисленных сил взаимодействия, иными словами, они исходили из незыблемости законов капитализма и не были в состоянии, таким образом, дать объяснение происхождению той системы, о которой они писали; наконец, они однобоко рассматривали человека, считая его простой шестерней в механизме экономики, и «в безработное для него время» [МЭ: 42, 54] не рассматривали его как человека.
Затем Маркс открывает новый раздел, посвященный «отчужденному труду», в котором занимается описанием всеобщего обнищания и дегуманизации рабочих в капиталистическом обществе. Отчужденный труд приобретает четыре аспекта. Во-первых, рабочий относится к продукту своего труда как к объекту постороннему, возникающему перед ним и ему противостоящему как некая независимая сила. Во-вторых, рабочий самоотчуждается в самом процессе производства: он не считает труд частью своей реальной жизни и «в своем труде не утверждает себя», «только вне труда чувствует себя самим собой, а в процессе труда он чувствует себя оторванным от самого себя». В-третьих, его «родовая жизнь», его социальная сущность от него отчуждается в процессе трудовой деятельности, которая не представляет для него гармоничной деятельности человека как «родового существа». В-четвертых, происходит процесс разобщения людей.
В пространной заметке о Джемсе Милле, относящейся примерно к тому же периоду (к сожалению, часто ее не включают в «Рукописи»), Маркс выступает с критикой кредита, который есть
«политэкономическое суждение относительно нравственности человека. В кредите вместо металла или бумаги посредником обмена стал сам человек, но не в качестве человека, а как бытие того или иного капитала и процентов» [МЭ: 42, 22].
В современном обществе, считает Маркс, производство растет с единственной целью обмена, и, следовательно, «ты не находишься ни в каком отношении к моему предмету, так как и я сам не имею к нему никакого человеческого отношения» [МЭ: 42, 34].
Отрывок в конце заметки представляет собой своего рода позитивный противовес положению об отчужденном труде и заслуживает того, чтобы привести его целиком: