мыслена, если целенаправленно использовать их творчество.
Кроме того, следует отметить, что Марксу случалось переосмысливать национальную «историю» тех или иных стран на протяжении нескольких эпох, например Испании, с которой я сам знаком лучше и которая наиболее характерна. Исследуя с журналистской точки зрения вопрос об «испанских революциях» – а Марксу заведомо было известно, что, несмотря на столь громкое наименование, речь идет всего лишь о «pronunciamentos» и «militarades», – он почувствовал потребность в более глубоких знаниях о «революционной» Испании, которая реально существовала, а поэтому ему были необходимы более глубокие знания об Испании вообще. Перед ним стояла задача не писать «историю Испании», а осмыслить Испанию в историческом плане. Поэтому он выучил испанский язык и читал Кальдерона и Лопе де Вега в оригинале. Надо заметить, что, начиная с «Немецкой идеологии», Маркс любил цитировать Сервантеса и Кальдерона, но в переводе, поэтому его ссылки носили литературный, «гуманитарный» характер. Но уже после 1856 года речь пойдет о ссылках исторических: в «Капитале» о Дон-Кихоте упоминается как о не приспособленном к своему времени человеке, как об анахронизме, а не как о характере. В статьях 1856 года описание войны за независимость строится на контрастах: от герильи, где действия не подкрепляются мыслью, к кадисским кортесам, где мысль не подкрепляется действием. Старая Испания Карла V также рассматривается без каких-либо натяжек. Что касается XIX века, то Маркс выбирает своим гидом Марлиани, итало-испанского историка и политического деятеля, «околомарксистские» формулы и выражения которого должны были бы шокировать его. К сожалению, вплоть до 1930 года в Испании игнорировалась картина ее собственной истории, обрисованной Марксом, который был известен скорее как устаревший и большей частью непонятый теоретик в среде революционеров, несмотря на усилия Энгельса и Лафарга.
5. Всемирная история как результат
Десять лет спустя после написания «Манифеста» Маркс вновь приступает в своем «Введении» (которое не будет им издано) к величайшему труду его жизни, к наброску плана трактата по экономике, а также и по социологии капиталистического мира, который, по сути дела, является также историческим, если учесть сделанные по ходу общие замечания о развитии производства или, как в четвертом абзаце, «пункты, которые следует здесь упомянуть и которые не должны быть забыты»: первый пункт – «война», последний пункт – «природная определенность», субъективно и объективно (племена, расы и т.д.); исследование типов историографии (включая Kulturgeschichte), диалектики производственных отношений, анализ «неодинакового отношения развития материального производства, например, к художественному производству»; наконец, весьма важное замечание: «Всемирная история существовала не всегда; история как всемирная история – результат» [МЭ: 12, 736].
Исследуя «Введение» 1857 года, мы можем сделать заключение о различиях, существующих между той работой, которую предполагал написать Маркс, и «Капиталом», который получился в результате. Ограничиваться чтением первого тома «Капитала», тем более первой его главы, не обращая внимания на историческую аргументацию, считая ее простой «иллюстрацией» к теоретической части работы, означает обеднять мысль Маркса, если не искажать ее, равно как при изучении Маркса-историка на материале «Капитала» ссылаться главным образом на главы о рабочем дне, первоначальном накоплении и генезисе торгового капитала. Конечно, это лишь обозримая, декларированная история, не «классическая», однако и не столь необычная ввиду ее конкретности в пространстве и времени. Гораздо труднее и вместе с тем гораздо более важно вести поиск истории там, где она сознательно завуалирована, где двадцать лет поисков и размышлений умещаются на двадцати страницах с виду абстрактного текста. Исследование, которое я пытался провести в области денег[40], может быть распространено на все основные понятия «Капитала»: заработная плата, производительный труд, резервная армия труда и т.д., за которыми всегда стоит огромный запас информации и исторического анализа в прямом смысле слова. Это своего рода масса информации, которую Маркс склонен постоянно наращивать: для него каждая формула является одновременно программой. Приведем хотя бы один пример – факторы производительности. Маркс напоминает о том, что
«развитие общественной производительной силы труда предполагает кооперацию в крупном масштабе, что только при этой предпосылке могут быть организованы разделение и комбинация труда, сэкономлены, благодаря массовой концентрации, средства производства, вызваны к жизни такие средства труда, например система машин и т.д., которые уже по своей вещественной природе применимы только совместно, могут быть поставлены на службу производства колоссальные силы природы и процесс производства может быть превращен в технологическое приложение науки» [МЭ: 23, 637 – 638].
Сколько труда для историка скрывается за каждым из этих положений! Заметим, что такой исторический фон – приобретенный синтез и предлагаемая программа – уже присутствует на первых же страницах «Капитала», в главах о стоимости и товаре. Барбон, Локк, Ле Трон, Батлер, Петти, аноним 1740 года, Верри и т.д. цитируются не случайно: речь идет о наиболее ценных проявлениях английской, французской и итальянской мысли, представленной в своих источниках; впрочем, таким же образом, когда перед нами выдержка из Аристотеля, мы имеем дело со ссылкой оригинального характера. Любая мысль, явно или неявно, дана в естественном окружении эпохи, в которую она зародилась; она представляет свое время. Так, на каждой странице своей работы Маркс не только сочетает экономическую теорию и исторический анализ (как указывал Шумпетер), но также детально разрабатывает теорию истории в сочетании с историей теоретической мысли, то есть то, что сам Шумпетер упускает из виду, несмотря на всю мощь его мысли и широкую эрудицию, причем главным образом его спасает эрудиция.
Можно было бы провести следующую параллель. Я часто ловлю себя на мысли о том, что всю теорию «Капитала» можно было бы уместить на сотне с небольшим страниц – размеры книги Хикса о стоимости и капитале (1946). Но это значило бы исказить Маркса. Недавно Хикс опубликовал свою теорию экономической истории, на сей раз объемом в двести страниц, где он не преминул сделать почтительные ссылки на труды Маркса. Но он предлагает использовать материал, накопленный историками за последнее столетие, которым мог бы располагать и Маркс. А ведь сам Хикс не засиживался часами в Британском музее, чтобы превзойти результаты исследований, проведенных непосредственно Марксом. «Кембриджская современная история» («Cambridge Modern History») считается им достаточной для этой цели. В действительности можно легко заметить, что для Хикса старая «наивная антропология» экономистов, более или менее дополненная современной игрой в «теорию решений», выдерживает дипломатию и политэкономию, но не труднодоступный и сложный анализ классов и классовой борьбы. Решительно, история экономистов, равно как часто и экономия историков, с трудом удовлетворяет условиям, поставленным перед ними Марксом.
«Капитал», как и «Немецкая идеология», если бы мне пришлось дать им определение в рамках темы «Маркс и история», являются не книгами по истории, а трудами историка. В конечном итоге если верно то, что Маркс оставил нам задачу определения понятия истории (при этом нельзя сказать, чтобы мы справлялись с этой задачей достаточно успешно), то мы можем утешить себя, перечитывая работы молодого Маркса, в которых развертывается энергичная критика абсурдного культа «понятия», насаждаемого плохими гегельянцами.
Морис Добб.КРИТИКА ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ
Обычно полагают, что интерес Маркса к экономическим проблемам (в отличие от проблем философии и историографии) пробудился с его исследованием положения мозельских крестьян в 1840 – 1843 годах, когда он руководил «Рейнской газетой». Серьезно изучать произведения экономистов, в частности Смита, Рикардо, Джемса Милля, Мак-Куллоха и Сэя, вероятнее всего, Маркс начал во время своего пребывания в Париже, куда он переехал в 1843 году, и продолжил его, находясь в изгнании в Лондоне, куда он попал после революционных событий 1848 года.
После 1850 года Маркс и Энгельс согласились с точкой зрения Союза коммунистов, согласно которой «революция стала невозможной в ближайшем будущем». В такой ситуации «задача Союза заключалась в том, чтобы сделать упор на образовательную работу, изучение и развитие революционной теории» – решение, «подействовавшее на пылкую фантазию изгнанников, как ушат холодной воды»[41]. Начало 50-х годов было для Маркса годами нищеты, прожитыми в тесных и убогих комнатушках Сохо, частых визитов в ломбард и материальной зависимости от Энгельса. Это был период, когда Маркс использовал читальный зал Британского музея для глубокого и всестороннего изучения экономии и философии, получившего свое блестящее завершение около двадцати лет спустя в «Капитале».
1. Пролог к «Капиталу»
Плодом этого периода напряженного изучения экономии явились объемистые рукописи (почти семь тетрадей), получившие название «Экономические рукописи 1857 – 1859 годов», которые увидели свет в 1939 – 1941 годах[42]. Зато в 1859 году (восьмью годами раньше выхода первого тома «Капитала») была опубликована менее известная работа, озаглавленная «К критике политической экономии». Эта работа была названа «прологом» к великому произведению Маркса: в ней рассматривается преимущественно методологический аспект и так же, как и первый том последующего великого произведения, она начинается с анализа товара, от которого Маркс переходит к исследованию денег и обмена. В «Экономических рукописях 1857 – 1859 годов» поднимается та же проблема методологического характера, касающаяс