Конечно, подобный процесс пережил не один Маркс. Тем не менее совершенно очевидно, что глубина и широта философских заключений, сделанных Марксом в результате критического изучения конкретного материала (будь то изучение судебных дел или судопроизводства, уголовного права или права владения собственностью), свидетельствовали о быстром развитии его огромного таланта и колоссальной тяге к знаниям в сочетании с невероятной способностью к обобщениям и ощущением тех скрытых сложностей, которыми чревата любая изучаемая тема. Поразительное единство цели и сознательное стремление слить воедино жизнь и труд, часть и целое ощущается уже с самых первых его шагов, свидетельствами о которых мы располагаем. Подтверждением тому – знаменитое письмо отцу: «Да будет мне позволено обозреть мои дела так, как я рассматриваю жизнь вообще, а именно как выражение духовного деяния, проявляющего себя всесторонне – в науке, искусстве, частной жизни» [МЭ: 40, 9]. Поэтому не вызывает удивления, что прометеевское решение Маркса слить воедино жизнь и труд, его способность отдаваться проблемам философии столь бурно, что он не ограничивался их изучением, а просто жил ими, заставило Мозеса Гесса (он был на шесть лет старше Маркса) написать о нем с бесконечным восхищением и энтузиазмом: «Будь готов познакомиться с величайшим, быть может, единственным из ныне живущих настоящим философом; вскоре – как бы он ни предстал перед публикой, в печати или с кафедры, это не имеет значения, – на него обратит взоры вся Германия… Д-р Маркс, таково имя моего кумира, еще совсем молодой человек (едва ли ему больше 24 лет); он нанесет последний удар средневековой религии и политике, в нем сочетаются глубочайшая философская серьезность с тончайшим остроумием. Представь себе Руссо, Вольтера, Гольбаха, Лессинга, Гейне и Гегеля в одном лице (я говорю в одном лице, а не взятых вместе, как попало), и ты получишь д-ра Маркса»[75]. Все сказанное верно: глубину интуиции Маркса нельзя приравнивать к общей для всех норме. И все же, как правило, необходим некий общий метод решения проблем. Это связано с тем, что внутренняя логика каждой отдельной области знаний выходит за пределы своей сферы и требует помещения ее в более широкий контекст, пока не наступит момент, когда соответствующим образом определится вся гамма диалектических связей с единым целым. А философия в конечном счете и есть совокупная основа таких связей, без которой анализ отдельных областей знания останется фрагментарным и непоправимо односторонним.
Было бы неразумно утверждать, что последующая критика Марксом спекулятивного идеализма радикально изменила его позицию в вопросе о значении философии как таковой. Говорить о юношеском этапе философии Маркса, противопоставляя этот этап более позднему периоду изучения Марксом «науки» и политической экономии, было бы глубоко ошибочным, ибо за этим стоит крайнее невежество или искажение самых элементарных фактов[76]. Мишенью критики Маркса с самого начала был отрыв и противопоставление философии реальному миру, а также бессилие, которое было неизбежным следствием подобного идеалистического разделения. Именно поэтому уже в 1837 году Маркс писал: «От идеализма, – который я, к слову сказать, сравнивал с кантовским и фихтевским идеализмом, питая его из этого источника, – я перешел к тому, чтобы искать идею в самой действительности» [МЭ: 40, 14]. Он сознавал, что вызывавшее сомнение развитие философии, как отчужденной всеобщности, было выражением объективного противоречия, и стремился найти выход из этого противоречия. Таким образом, когда он пришел к заключению (критически отвергнув немощные, чисто философские объяснения), что проблема возникла не внутри самой философии, а из совокупности отношений между ней и реальным миром и что решение, следовательно, заключается в изменении этого мира, он не выступил ни за капитуляцию перед фрагментарностью и разобщенностью, ни за отход от философских поисков всеобщности. Напротив, он подчеркивал, что степень освобождения определяется тем, насколько общественная практика получает универсальное распространение; эту задачу он называл также «осуществлением философии».
Естественно, Маркс отрицал законность существования самодовлеющей философии, которая из себя самой извлекает собственную ориентацию[77], равно как и высмеивал идею раздельного существования политики, права, религии, искусства и т.д., поскольку все эти области (идеологические отражения) понимались им в связи с объективным развитием производительных сил и производственных отношений как составная часть всей совокупности общественной практики. Он в равной степени отвергал идею о том, что философия имеет собственную привилегированную сферу действия и обособленного существования[78], которая противостоит реальной жизни. Он подчеркивал роль разделения труда[79] в создании иллюзий, которые философия питает на собственный счет. Однако он спешил добавить, что то, из-за чего философия вступает в противоречие с существующими отношениями, «может происходить лишь благодаря тому, что существующие общественные отношения вступили в противоречие с существующей производительной силой» [МЭ: 3, 30]. Таким образом, проблема была определена как глубокое противоречие внутри самого общественного разделения труда, которое отнимало у философии вместе с другими идеологическими формами ее всеобщность. Это означало в действительности, что исключалось не требование всеобщности как таковой, а лишь спекулятивный и воображаемый характер последней. Вот почему Маркс настаивал на соединении философии с реальной жизнью, понимая необходимость философии как необходимость ее осуществления на службе освобождения. Определяемая таким образом философия продолжала направлять плодотворную деятельность Маркса до последних дней его жизни.
Идея всеобщности возникла в философии как абстрактный принцип еще до Маркса. Другой термин, относящийся к той же проблематике, – «целостность» – выдвигался аналогичным образом как философская и методологическая спекулятивная концепция. Маркс вскрыл истинное значение этих категорий, выявив основу их реального существования и трактуя их как наиболее общие Daseinsformen («формы существования»)[80], которые нашли отражение в философии, будучи «поставленными на голову, словно в камере-обскуре», и таким образом стало возможно из «идеи» вывести реальную сущность. Маркс дал описание реальных основ всеобщности и ее исторического результата, «всеобщей истории», следующим образом: 1) «огромный рост производительной силы»; 2) «эмпирическое осуществление всемирно-исторического, а не узко местного, бытия людей»; 3) «всеобщая конкуренция» и развитие универсальной взаимозависимости («универсальное общение людей», когда «каждый из… народов становится зависимым от переворотов у других народов»); 4) развитие «универсального» класса – пролетариата, который «может существовать… только во всемирно-историческом смысле, подобно тому как коммунизм – его деяние – вообще возможен лишь как „всемирно-историческое“ существование». А «всемирно-историческое существование индивидов означает такое их существование, которое непосредственно связано со всемирной историей»[81]. Следовательно, проблема всеобщности, воспринимавшаяся в философии в иллюзорной форме, была не простым лишь уклоном спекулятивной философии, а реальной проблемой, которая решительным образом касалась каждого отдельного индивида, теперь прямо связанного со всемирной историей в ее реальном развитии. Вот почему речь об «осуществлении философии» в процессе истинного исторического развития через посредство реальных общественных индивидов и их коллективных выступлений не была «юношеской риторикой».
Маркс поднял вопрос о всеобщности и ее осуществлении также и в другой жизненной сфере – сфере присвоения. Снова вместо простых трансформаций и концептуальных решений он предлагает нам реальную, существующую объективную диалектику. И снова в противоположность спекулятивной философской демонстрации грандиозного развития идеи нарисованная им картина отражает жестокую реальность и потенциальное высвобождение реального исторического развития. Он пишет:
«…дело дошло… до того, что индивиды должны присвоить себе существующую совокупность производительных сил не только для того, чтобы добиться самодеятельности, но и вообще для того, чтобы обеспечить свое существование. Это присвоение прежде всего обусловлено тем объектом, который должен быть присвоен, производительными силами, которые развились в определенную совокупность и существуют только в рамках универсального общения. Уже в силу этого присвоение должно носить универсальный характер, соответствующий производительным силам и общению. Само присвоение этих сил представляет собой не что иное, как развитие индивидуальных способностей, соответствующих материальным орудиям производства. Уже по одному этому присвоение определенной совокупности орудий производства равносильно развитию определенной совокупности способностей у самих индивидов. Далее, это присвоение обусловлено присваивающими индивидами. Только современные пролетарии, совершенно оторванные от самодеятельности, в состоянии добиться своей полной, уже не ограниченной самодеятельности, которая заключается в присвоении совокупности производительных сил и в вытекающем отсюда развитии совокупности способностей. Все прежние революционные присвоения были ограниченными; индивиды, самодеятельность которых была скована ограниченным орудием производства и ограниченным общением, присваивали себе это ограниченное орудие производства и приходили в силу этого только к новой ограниченности. Их орудие производства становилось их собственностью, но сами они оставались подчиненными разделению труда и своему собственному орудию производства. При всех прошлых присвоениях масса индив