ства к автономности, то есть тенденция к установлению отношений собственности и обладанию относительной властью, является тем стимулом, от которого зависит сам обмен.
Простую модель, о которой мы рассказали (более сложная модель, вовлекающая капитал, воспроизводит в более детально разработанной форме тот же простой процесс), Маркс разработал, исходя из идеальности или всеобщности цен (стоимостей), с тем чтобы перейти к случайности-особенности обмена, в котором цены должны реализовываться как меновые стоимости, и в конце концов к сущности меновой стоимости, которая выходит за рамки процесса, становится автономной и является его целью и стимулом. Исходный момент процесса – первичная идеальность (богатство как сумма цен), которая реализуется, сопровождаемая случайностью в действительном обмене, и выходит из процесса в виде денег, ставших стоимостью. Природу проблемы можно прояснить, проведя сравнение с Рикардо. Рикардо признает, что в политической экономии приходится иметь дело с меновой стоимостью, однако затем ограничивается рассуждениями о распределении продукта, «как будто в понятии богатства, основанного на меновой стоимости, речь идет только о потребительной стоимости, а меновая стоимость является всего лишь церемониальной формой» [МЭ: 46-I, 288]. Он приходит к выводу, что богатство растет только в своей материальной форме, то есть как потребительная стоимость. Но объективно, когда увеличиваются относительная прибавочная стоимость и капитал в абсолютном выражении, увеличивается также и меновая стоимость, «существующая не в качестве эквивалента для уже имеющихся в наличии меновых стоимостей или уже имеющегося в наличии рабочего времени» [МЭ: 46-I, 309].
Для Рикардо «в той же самой пропорции, в какой возрастает производительная сила данного количества труда – данной суммы капитала и труда, – падает меновая стоимость продуктов, и удвоенное количество продуктов имеет ту же самую стоимость, какую прежде имела половина этого количества» [МЭ: 44, 102]. Уже установлено априори, что можно продать некоторое количество продуктов труда и можно продать удвоенную массу того же самого товара. Но увеличение массы – это лишь средство для определения излишка стоимости. Если верно то, что стоимость относительна, то верно и то, что, «для того чтобы стоимость прибыли повышалась, в наличии должно быть нечто третье, стоимость которого падает… Избыток состоит не в этом обмене, хотя и реализуется только в нем. Избыток состоит в том, что… в той же самой мере, в какой увеличивается производительная сила труда, стоимость заработной платы уменьшается» [МЭ: 44, 129 – 130]. Кроме того, обмен является решающим фактором реализации, то есть перехода от «идеальности» цен к реальности рынка, определяющего их взаимодействие. Иными словами, «обмен ограничен средствами и потребностями других в каждом определенном товаре, который может быть произведен в пределах какой-либо страны и даже какого-либо данного рынка в составе мирового рынка» [МЭ: 44, 132]. Это означает, что производству должно противостоять контрпроизводство, активный опрос. Рикардо решает проблему, утверждая, что капитал всегда можно перебросить в «некоторую» другую сферу применения; однако, замечает Маркс, «в слове „некоторую“ как раз и заключается суть вопроса» [МЭ: 44, 133]. Кроме того, в то время как Рикардо постоянно говорит о капитале, который из одной отрасли производства перебрасывается в другую, капитал нередко «в значительной своей части состоит из небольшого недвижимого имущества» и разрушается, когда труд освобождается от своей связи с ним [МЭ: 44, 124].
Итак, Маркс спорит с Рикардо, ибо тот исключил третье свойство денег и значительно приблизил второе к первому. С одной стороны, жажда денег стала нормой в системе, где прибыль – лишь показатель производительности; с другой, относительные определения стоимости, находящие выражение в движении капитала, сдвинуты в область «идеальности», что сглаживает имеющиеся противоречия. Систематический рост производительности труда обеспечивается без проблем с помощью рынка. Сводя роль денег и капитала к роли средств обращения (идеального со многих точек зрения), забывают о выходе из процесса (обретении автономности) денег как порождения исторически детерминированных отношений собственности и власти. Маркс сопоставляет рикардовскую теорию возросшей производительности труда с позицией современного меркантилизма Дж.Д. Стюарта[103], считая ее не результатом развития органического социального процесса (то есть обмена), а средоточием формирования жажды власти господствующих сословий. «Меркантилизм» в этом вопросе противостоит «упрощенчеству» Рикардо.
5. О производстве и обращении вообще
Мы уже приводили выдержку из «Капитала», в которой Маркс подчеркивает, что, «поскольку процесс труда есть лишь процесс между человеком и природой, – его простые элементы остаются одинаковыми для всех общественных форм развития». И тотчас же он добавляет, что «каждая определенная историческая форма этого процесса развивает далее материальные основания и общественные формы его» [МЭ: 25-II, 456]. Почти то же самое Маркс говорит в письме Кугельману от 11 июля 1868 года (это утверждение он, как мы увидим, повторит еще не раз):
«…анализ реальных отношений, который я даю, все равно содержал бы в себе доказательство и подтверждение действительного отношения стоимости. Болтовня о необходимости доказать понятие стоимости покоится лишь на полнейшем невежестве как в отношении того предмета, о котором идет речь, так и в отношении метода науки. Всякий ребенок знает, что каждая нация погибла бы, если бы она приостановила работу не то что на год, а хотя бы на несколько недель. Точно так же известно всем, что для соответствующих различным массам потребностей масс продуктов требуются различные и количественно определенные массы общественного совокупного труда» [МЭ: 32, 460].
Этот текст приведен как наиболее выразительное свидетельство постоянного натурализма Маркса. Категории производства вообще придается значение абстракции, характеризующей материальное содержание любой формы производства, которое, пройдя через всяческие видоизменения, остается постоянным и по существу неизменным. Не вызывает сомнения трезвая идея Маркса о том, что все общества являются производителями потребительных стоимостей, тех благ, которые позволяют осуществлять первичный обмен человека с природой. Формы присвоения меняются, содержание остается. Капиталистическое буржуазное общество является как раз той формой общественной организации, которая делает возрастание стоимости богатства (валоризацию) средством, увеличивающим наличие средств обмена. Специфика этой формы – в препятствиях, которые ставят общественные отношения способу производства, в постоянной угрозе кризиса.
Кроме того, мы хотели бы подчеркнуть, что слово «общий» имеет у Маркса не только одно значение. Маркс использует в своих целях грамматику, завещанную ему логикой Гегеля, и в частности логикой понятия с его тремя определениями общего, или универсального (всеобщего), особенного и единичного. Когда Маркс анализирует капитал вообще, он предполагает, что все исторические потенциальные возможности, содержащиеся в понятии «капитал», уже получили свое развитие или могут быть развиты. Особенность и единичность являются не только чертами общего понятия, они являются также моментами, которые ему противоречат, или, как в случае «единичного», «извлекают» его из абстрактности всеобщности. Так, в сфере особенного находятся конкуренция и кризисы; к сфере единичного относится выход «общественного индивида» из капиталистической системы как формации. Особым предметом исследования Маркса, естественно, является капитал вообще, то есть капитал, который гипотетически способен развить все свои потенциальные возможности. Только таким образом Маркс думал измерить жизнеспособность способа производства, развитие его внутренней логики при наличии препятствий или противоречий, которые определяли это понятие. Тем не менее капитал вообще, или капитал согласно его концепции, не является определением значения некоего наименования. Если разговор о капитале вообще имеет смысл (а это не простое производство, которое существует во все эпохи), то дать его определение можно лишь в рамках исторического процесса, выявив в исторических фактах те элементы, взаимодействие которых дало первотолчок капиталу, чтобы тот сделал первые шаги. Капитал предполагает наличие определенных социальных условий, которые не являются капиталом, если их взять изолированно, но становятся им в момент, когда они вступают во взаимодействие между собой и навязывают обществу некое движение. Возможности капитала «заложены», таким образом, в нем самом, они составляют его основу и развиваются в той мере, в какой это позволяет эта основа, или база.
Такие предпосылки носят общественный характер, то есть не являются простыми техническими условиями производства, ставшими социально доступными. Напротив, они заключают в себе существование классов и эксплуатацию одного класса другим. На языке Маркса это можно выразить положением о том, что капитал является не абсолютной, а исторической формой производства, причем такой, при которой элементы ее генезиса становятся «естественными» условиями, тормозящими развитие производительных сил. Тем не менее он отражает тенденцию к абсолютной форме производства, и эта тенденция находит выражение в специфических формах капитала, связанных с жаждой обогащения, о которых уже шла речь выше. Таким образом, капитал – особая реальность, которая отражает универсальную тенденцию. Сравнивая Рикардо и Сисмонди, можно сказать, что первый больше понял «универсальную тенденцию» капиталистического производства, а второй – его «специфическую ограниченность» как главную фактическую реальность [МЭ: 46-I, 388]. Для Рикардо способность преодолевать препятствия заключена «в природе капитала». Сисмонди обнаруживает противоречия и хотел бы их устранить с помощью внепроизводственных препятствий – этических, юридических и пр. Рикардо акцентирует внимание на «универсальности», превознося простое производство (которое как таковое входит в капиталистическое производство)